Мой стаканчик падает на пол, но они не обращают на меня внимания. Ни он, ни она. Внезапно я понимаю, что видела ее. Не ствол дерева. Она скрылась, как только я вышла. Что за… Как она вообще может настолько долго задерживать дыхание? Хотя… наш разговор был коротким. Всего минута, если не больше, и…
«Боже, Ариа. Остановись!» Не может быть, чтобы это происходило прямо сейчас. Невозможно. Он пригласил меня. Он хотел меня видеть. Он писал мне все эти недели, разговаривал со мной по телефону, убеждал меня, что я особенная, уникальная… И все ради того, чтобы привести меня сюда, на эту вечеринку, чтобы ему сделали минет у меня на глазах?
– ПАКС! – один из его ребят появляется в открытой двери патио с клюшкой и шайбой в руках. Это Кейден. – Эй, Пакс! Пойдем, погоняем на Сильвер-Лейк. Дженнет с подружками хотят посмотреть, – он шевелит бровями. – Оуэн с Сэмюэлом тоже идут.
Пакстон отрывается от блондинки и наклоняется, чтобы заглянуть в дом мимо своего друга по команде:
– А Ксандер?
Кейден машет бутылкой пива:
– Наверху. С брюнеткой.
Взгляд Пакстона возвращается ко мне, но не в хорошем смысле, не с тем выражением лица, как будто он не хочет оставлять меня одну или собрался со мной объясниться, или еще что – нет, скорее, как будто я – особо неприятный фактор, от которого он хочет избавиться как можно скорее.
– Круто, я в деле.
Он сбрасывает с коленей фанатку и перемахивает через край джакузи. Его рука тянется к полотенцу, лежащему на кресле в углу гостиной, он вытирает тело и бросает полотенце на стол. Когда он проходит мимо меня вслед за Кейденом, он успевает приподнять брови. Один раз, вверх-вниз: пока, Ариа, давай, уходи, быстрее.
Холод сковал мои конечности. Я в оцепенении ковыляю в дом в поисках Харпер. Я настолько потрясена, что кажется, будто пол качается под ногами. Однако, как ни странно, мне не больно. В сердце не щемит. Нет никаких чувств, подобных тем, что я испытала, когда увидела Уайетта с Гвендолин, ничего и близко похожего, совсем ничего, только недоумение. Но я зла, страшно зла! Харп, куда ты запропастилась, Боже мой! Я обхожу танцпол, он же поле для аэрохоккея, чтобы снова не стать живой шайбой, когда натыкаюсь на шкаф, твердый и широкий, от которого исходит божественный запах. Он приятно пахнет, настолько, что я сильнее вжимаюсь носом в теплую ткань и глубоко вдыхаю, чтобы…
Минутку. С каких пор от шкафов пахнет свежей хвоей, мятой и лимоном?
Так шкафы не пахнут.
Так пахнет лишь один человек.
– Уайетт.
– Осторожно, Ари, – он смотрит на меня сверху вниз. Его руки лежат на моих плечах, вероятно, потому что иначе я бы упала. – Ты в порядке?
Я киваю:
– Да. Я все равно собиралась уходить.
Он внимательно изучает меня. Его взгляд блуждает по моему телу, задерживается на нежном изгибе груди под джемпером, продолжает скользить по бедрам, юбке, голым ногам. Я нахожусь очень близко к нему; когда он сглатывает, могу рассмотреть его темную щетину, чуть более темную линию нижней губы, выделяющуюся на фоне бледно-красного цвета.
– Послушай, – басы гремят, электрозвуки разносятся по дому, но голос Уайетта звучит у меня в голове, такой же глубокий и хриплый, как и раньше, когда я влюбилась в каждую из его интонаций. – Тот случай на днях… – он прикусывает полную нижнюю губу, втягивает ее и снова отпускает. От этого зрелища мои нервы трепещут. Минуту назад я стояла на улице, с замерзшими руками и ногами, с мурашками на коже – и вот мне уже жарко, снова так жарко, что кажется, будто я горю. – Я совершил глупость.
Я сглатываю:
– Какую именно?
Взгляд Уайетта переходит на его палец, который вдруг дерзко и нежно прочерчивает дорожку по моему плечу. Я задерживаю дыхание.
– Зря загадал ту песню. Перед всеми остальными. Это было жестоко по отношению к тебе.
– Точно.
У меня горло чешется. Может быть, я слишком долго пробыла на улице и заболела гриппом. Мне надо домой. Прямо сейчас.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках Харпер, едва не паникую, смотрю на диджея, на танцующую толпу, на снеговика на улице, который мечется туда-сюда на ветру, затылком постоянно задевая окно, смотрю куда угодно, лишь бы не на лицо Уайетта.
– Ариа, – говорит он. Его палец касается голой кожи на моей ключице. – Ариа, посмотри на меня.
Я делаю глубокий вдох и выполняю его просьбу. «Почему я тут стою? Почему не ухожу?» Я должна уйти, прямо сейчас, просто развернуться и бросить его, а я даже пытаюсь это сделать, но ноги словно приклеены к полу. Как он смотрит на меня, в своей перевернутой бейсболке и черных рваных джинсах. Как он смотрит на меня, с разноцветными огоньками по всему телу, красными на носу, зелеными на худи, прямо на логотипе «Найк»… Во мне что-то происходит. Мне снова четырнадцать, сижу в классе, занимаюсь математикой со старушкой Клируотер, Уайетт сидит по диагонали слева от меня. Он, разумеется, качается на стуле, он всегда так делал, легко и непринужденно, хотя со стороны смотрелось очень утомительно, это равновесие. И я помню, как глядела на него и думала: вот это да, вот это искусство. И я скопировала его. Он нахмурил брови, кусая карандаш, хороший, от фирмы «Штедтлер», который успел сточиться до огрызка. Клируотер что-то рассказывала о числе Пи, а затем раздался резкий смех, на который откликнулось мое сердце. Я всерьез решила, что со мной что-то не так, наверняка что-то с кровообращением, а может, что похуже, но дело было только в нем, в Уайетте, только в том, насколько грубым, насколько волшебным был тон его голоса. Учительница спросил его, над чем он смеется, и он ответил, очень расслабленно, очень уверенно в себе:
– Мисс Клируотер, почему пираты умеют вычислять площадь окружности? – а когда она ничего не ответила и просто уставилась на него, смех повторился, и он сказал: – Потому что они Пираты.
В этот момент я свалилась со стула. Шутка, конечно, была забыта, и Уайетт вскочил, несколько других ребят тоже, все бросились ко мне. Но именно Уайетт спросил, все ли со мной в порядке, не поранилась ли я. Он смотрел на меня, его лицо было очень близко, так же как сейчас, таким же взглядом, и в ту же секунду все и началось. В ту же секунду я влюбилась в Уайетта Лопеза – влюбилась и пропала.
И вот теперь все повторяется. Я влюбляюсь во второй раз, хотя никогда не переставала любить его, и это странно: разве такое возможно? Влюбиться в него, когда я уже его люблю? Что же получается, двойное чувство? Поздравляю, Ариа, прошлые годы были лишь разминкой, теперь начинается настоящая тренировка, высокоэффективный учебный лагерь, гип-гип, ура?
Уайетт поглаживает большим пальцем мою челюсть. Я задыхаюсь.
– Пойдем прогуляемся, Ари.
– Прогуляемся?
Уголок его рта вздрагивает:
– Это значит выйти за дверь. Ногами.
Его пальцы продолжают будоражить мои нервы: он ставит указательный и средний пальцы другой руки так, что они становятся похожими на две маленькие ножки.
– Вот так.
– Я не могу гулять.
– Не так уж это и трудно, знаешь ли.
– Нет, в смысле… – я еще раз окидываю взглядом дом, надеясь, что Харпер наконец-то покажется. – Мне пора уходить.
Уайетт наклоняется ко мне. Мой пульс учащается, когда его нос касается моей щеки, а затем подскакивает, сходя с ума, до ста восьмидесяти, когда дыхание Уайетта касается моего уха:
– Всего разок.
– Не могу, – повторяю я, одновременно удивляясь, как я вообще еще могу говорить, потому что кончик его пальца теперь касается нежной кожи виска, а затем он убирает прядь волос мне за ухо.
– Мои… ноги. Они… голые.
Не стоило этого говорить. Слово «голые» из моего рта – это розетка, а Уайетт – кабель питания. Все его тело вспыхивает, когда я это говорю, и я не знаю, происходит ли это на самом деле, сверхспособность это или просто яркий свет стробоскопа. Но он светится. Все, о чем я могу думать, – это о том, как красиво он выглядит в этом свете. Внезапно я начинаю паниковать, что все может закончиться, а я этого не хочу, никоим образом, поэтому я повторяю:
– Голые. Мои ноги голые. И поскольку они голые, я не могу выйти на улицу, потому что, Боже, там же холодно, на снег с голыми ногами? Нет, ни в коем случае, так что н…
– Если ты еще раз скажешь «голые», я перекину тебя через плечо и унесу наверх, Мур, сразу же, так что…
Он подходит ближе. Наклоняет голову. Его лоб почти касается моего, и мы оба излучаем тепло, которое не имеет ничего общего с душным воздухом в этом доме.
– Не говори это слово. Ну, или говори.
Он подходит еще ближе. Его нижняя губа касается моей верхней – легкое прикосновение, едва уловимое, но это искра на пропитанном бензином дереве, взрыв в моем теле.
– Скажи, Ариа.
Не в силах сдержаться, я резко вдыхаю и тянусь к нему, впиваясь ногтями в его джемпер: одна рука в ткани под его грудью, другая – на бедре. Его мышцы напрягаются под моим прикосновением, и я слышу, как он резко втягивает воздух. Надо остановиться. Это уже слишком. Чувства, эмоции, Уайетт, прямо передо мной, мы вдвоем срываем с себя одежду, здесь, на глазах у всех, на этой наполненной басами, вонючей, пульсирующей вечеринке. Я не верю себе, что этого не сделаю, потому что слово ждет, ждет, когда я подтолкну его, чтобы оно сорвалось с моих губ. Я хочу, чтобы он меня коснулся, так, как он сделал это в моей комнате, хотя это было вопреки всем моим принципам. Я постоянно думаю, что у нас ничего не получится, что этого нельзя допустить после того, что было, но я все равно его хочу, чего бы это ни стоило. Каждую лишнюю секунду я думаю о том, как он лежал между моих ног и все было как раньше. Разум кричит: «НЕТ». Сердце кричит: «ДА». А в промежутках между ними – очень громкое: «ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?»
Когда я опускаю руки, они отказываются слушаться, становятся деревянными и неуклюжими. Это требует больших усилий, и в моей голове включается сирена: ОШИБКА, ОШИБКА, ОШИБКА, ВНИМАНИЕ, ВСЕ НА АВТОКОРРЕКЦИИ.
Мне приходится бороться с собой, чтобы не бросить за борт самоуважение и не накинуться на него, прижаться к его промежности и позволить себе то, чего мое тело жаждало уже много лет. Еще с того поцелуя на катке. С поцелуя за колокольней. С того случая в моей комнате. Я отчаянно хочу держаться на расстоянии, очень хочу, но вместо этого меня продолжает тянуть к нему, и я не могу устоять. «Именно так чувствуют себя наркоманы», – думаю я, вот только Уайетт действует на меня гораздо сильнее, чем наркотики.