– Я не могу, – говорю я, имея в виду прогулку, но очевидно, совершенно очевидно, что речь идет о другом. Из меня вырывается дрожащий вздох, когда я делаю шаг назад.
Рука Уайетта, которую он запустил в мои волосы, бессильно опускается.
– Там очень холодно.
Он знает, что причина не в этом. Знает, что я бы пошла за ним по снегу даже в купальнике, и знает, что это из-за него, из-за того, что он сделал. Его пробирает дрожь, но вместо того, чтобы отступить, вместо того чтобы сдаться, он говорит:
– Тогда завтра.
Таков характер Уайетта. Он не сдается. Он хоккеист. Они борются за мечту до победного.
– Завтра День благодарения.
– Тогда после него.
– Зачем ты так? – я поднимаю руки, но затем снова опускаю. – Почему ты меня никак не отпустишь?
Уайетт вздрагивает, будто я его ударила. Этот человек способен выдержать вес бросающихся на него людей на льду, может выдержать шайбу, которая с бешеной скоростью врезается в его шлем, но эти слова, эти шесть слов для него невыносимы. С танцпола уходит фанатка, одна из блондинок, на ее лице широкая улыбка, на коже тонкая пленка пота. Она подходит к нам.
– Уайетт Лопез, – говорит она, обхватывая длинными пальцами его широкие бицепсы и прижимаясь к нему. Наблюдать за этим, слышать, как она произносит его имя, моего Лопеза, и не иметь возможности ничего с этим поделать – ужасно. Больно. Она моргает, глядя на него снизу вверх, приклеенные ресницы касаются надбровных дуг над веком.
– Может, выпьем вместе?
Он медленно поворачивает голову и смотрит на нее, как будто его только что разбудили, и он не может понять, что происходит. Мой желудок возмущен. Я не могу смотреть, как эта девушка липнет к нему, словно он принадлежит ей. Конечно, у нее есть право, Уайетт – свободный человек, но… надо же. Я так не могу. Это не просто плохо, это зверски больно.
С величайшим усилием я собираю все силы, которые только могу в себе найти, и изображаю слабую улыбку:
– Гляжу, ты тут востребован.
Фанатка одаривает меня ухмылкой, как будто я с ней заодно и только что мысленно пожелала ей хорошо провести с ним время.
– О, да, – говорит она, подмигивая мне. Желание оторвать ее от него за волосы становится все сильнее. – Еще как востребован.
– Ладно, с меня хватит. Я ухожу.
– Что… – похоже, Уайетт только сейчас осознал ситуацию. – Подожди, Ариа, нет.
Я поворачиваюсь и прохожу мимо участников вечеринки. На глаза наворачивается пелена, но я не хочу плакать, не здесь, не перед всеми, не перед Уайеттом, поэтому я направляюсь к двери и быстрыми шагами пересекаю гостиную. Где бы ни была Харпер, ей придется смириться с тем, что я ушла.
Я берусь за ручку двери и открываю ее, когда чья-то рука обхватывает меня за талию и одним движением разворачивает к себе. В меня впивается взгляд Уайетта. Он раздувает ноздри, кладет другую руку на полированную деревянную дверь и толкает ее обратно в замок.
– Я не откажусь от нас, потому что хочу, чтобы мы наконец снова были вместе. Если не вместе, то чтобы мы хотя бы смирились с тем, что когда-то было, потому что я знаю, что все кончено, я это знаю.
Он отворачивается, обводит глазами комнату, словно подыскивая слова, а затем снова смотрит на меня, его черты искажаются.
– Мы должны научиться снова смотреть вперед, но не обманывай себя, Ариа, мы не можем – ни ты, ни я.
Он говорит то же самое, что и все остальные: мама, Пакстон, Харпер, Нокс, и я знаю, что он прав. Поэтому я киваю. Может, это зрелость, а может, просто отчаянный жест, потому что я не готова его отпустить. Я не знаю. Но я молюсь, чтобы узнать.
– Хорошо. Давай погуляем, Уайетт. Завтра вечером, после Дня благодарения.
Снова это сияние на его лице. Я продолжаю любоваться глубокой ямочкой на его щеке, когда по бедру проходит вибрация. Сначала я думаю, что это оно, что сейчас мое тело сойдет с ума, но потом понимаю, что это мобильный телефон. Я тянусь в карман юбки и смотрю на экран. Харпер. Я сдвигаю зеленую трубку вправо, зажимаю пальцем левое ухо, а телефон прикладываю к правому.
– А вот и пропащая принцесса, – говорю я в трубку. – Просто замечательно.
– Поднимайся наверх, Ариа, – в ее голосе ни капли спокойствия. Кажется, она в панике. – Прямо сейчас, серьезно, здесь творится настоящая срань.
– В каком смысле?
Короткое молчание. Что-то дребезжит. Она задыхается.
– Камила.
Затем она кладет трубку.
Вот где прячутся мои демоны
Глаза Арии округляются от ужаса. Она опускает телефон и засовывает его обратно в карман юбки. Я сразу же настораживаюсь:
– Что случилось?
– Твоя сестра, – говорит она. – Наверху. Надо…
Прежде чем Ариа успевает закончить фразу, я проношусь мимо нее по лестнице. Она бежит за мной. В ушах звенит, а мир вокруг расплывается, пока я мчусь по лестнице через ступеньку. Поднявшись наверх, я вижу, как Харпер дергает ручку двери и бьет по дереву ладонью. Когда я подхожу к ней, она отступает назад.
– Камила там, – говорит она, – с каким-то…
Ее слова перекрывает оглушительный шум, когда я выбиваю дверь. Прежде чем броситься в комнату, я протягиваю руку, чтобы защитить Арию от осколков дерева, разлетающихся в воздухе.
От увиденного у меня перехватывает дыхание.
Камила лежит на кровати. Ее темные волосы рассыпаются по белой простыне, контрастируя с золотисто-коричневой кожей. Она лежит щекой на желто-оранжевом пятне, одна рука поднята над головой, губы приоткрыты, из них вытекают остатки рвоты. Она лежит совершенно без сил, в одном нижнем белье, а над ней повис кто-то, кто достает свой член и уже собрался сдвинуть ее трусики в сторону.
– Отвалите, – кричит он страшным голосом, и только тогда я обращаю внимание на его лицо.
Это Грей.
А я – я вижу красное и схожу с ума, чувствую, как внутри меня что-то взрывается, ревущий вулкан, бурлящая лава. Одним движением оказываюсь на нем и оттаскиваю мудака от сестры с такой силой, что он ударяется о тяжелый комод из натурального дерева у стены.
Он стонет:
– Чувак, какого хрена?
Я впиваюсь пальцами в его кудрявые волосы и с силой дергаю за них, пока он не начинает выть от боли. Он корчится и пытается меня ударить кулаком в челюсть. Я рефлекторно блокирую удар левой рукой, что оказывается ошибкой: по телу пробегает боль, отчего голова начинает пульсировать, возвращая меня в тот летний день, о котором я больше не хочу вспоминать. Тем не менее мне удается рывком притянуть парня к соседней стене и надавить предплечьем ему на шею. Но боли не прекращаются. Они становятся все хуже и хуже. Перед внутренним взором пляшут черные пятна, сопровождаемые ярким светом, которому здесь не место, едким запахом бензина и железа, а затем – пронзительным и резким криком. Я завываю.
– Уайетт!
Голос Арии. Чудо, что я вообще ее слышу, что ей удается достучаться до меня. Мною овладевает странное чувство. Разум словно колеблется между настоящим и тем летним днем, словно не может решить, где ему остаться. У меня кружится голова. По горлу разливается желчь. Я лишь смутно осознаю, что предплечьем до сих пор держу этого типа.
И тогда я снова слышу ее голос, второй раз. «Уайетт!» – зовет она, и это тот самый решающий момент, который требовался моему разуму. С огромным усилием я возвращаюсь в настоящее, обливаясь потом, задыхаясь, дрожа всем телом, а Грей так и корчится под моим напором. Я не могу смотреть на него, потому что все дрожит и расплывается, перед глазами – головокружительный вихрь красок, мучительное давление на виски. И тут меня тошнит. Желудок сводит судорогой, мне то жарко, то холодно, то снова жарко, все трясется, пока зрение снова не проясняется.
Меня тошнит на Грея. Рвота стекает по нему, капает с его джемпера на его жалкий член, который он пытался засунуть в мою сестру. От этого воспоминания у меня снова начинается рвота, и я усиливаю давление предплечья на его горло, когда рядом со мной появляется Ариа и пытается оттащить меня от него.
– Уайетт, остановись, хватит, перестань, ТЫ УБЬЕШЬ ЕГО!
Звук ее голоса в моем ухе, ее сладкий аромат, ее волосы, щекочущие мне щеку, когда она пытается оторвать меня от него, – все эти мелочи вырывают меня из безумия, из иллюзии, что я выну душу из этого мерзкого выродка и расчленю его за то, что он хотел сделать с Камилой.
И слава Богу, что Ариа так на меня действует, слава Богу, потому что, когда я понимаю, что делаю, я вижу перед собой его красное лицо, вижу, как его глаза едва не вылезают из глазниц.
Я рывком отпускаю его. Мой пульс учащен. Со лба капает пот. Я собираю все силы, чтобы не броситься на него снова.
Ариа это понимает. Ариа меня знает. Именно поэтому она кладет свою теплую руку в мою ледяную и переплетает свои пальцы с моими.
Тяжело дыша, я смотрю на Грея, который задыхается, кашляет и натягивает штаны, чтобы спрятать свои мерзкие яйца, залитые рвотой.
– Если ты еще хоть раз приблизишься к ней, я кастрирую тебя голыми руками, ублюдок, – я плюю ему в лицо. – Вали на хрен отсюда.
Грей проносится мимо меня, все еще кашляя. Ариа сжимает мою руку. В другое время я сошел бы с ума от радости, но сейчас я не могу думать ни о чем, кроме сестры. Я поворачиваюсь к ней, делаю два больших шага через всю комнату и сажусь рядом. Харпер пытается приподнять ее, но Камила постоянно обмякает, как новорожденный, чье тело отказывается слушаться. Она совершенно не в себе.
– Я уведу ее, – говорю я. Харпер осторожно передает ее в мои объятия, пока я оглядываю комнату в поисках ее одежды.
– Вот.
Ариа подбирает леггинсы, угги и вязаный джемпер сестры, в котором видно голый живот. Когда она садится ко мне на кровать, Харпер переводит взгляд с меня на нее. Она беспокойно ерзает на матрасе, затем встает, выходит и караулит за дверью, чтобы никто не вошел.
В комнате становится тихо. Никто не произносит ни слова, пока я поддерживаю Камилу, а Ариа натягивает джемпер ей на голову. Ее пальцы задевают мою грудь, когда она просовывает руки в воротник и вытаскивает из него длинные волосы сестры. В нос ударяет аромат ее крема для рук, смешанный с пивом. Тем не менее я замечаю запах облепихи, который у меня всегда ассоциируется с Арией.