Когда он это замечает, он возмущенно открывает рот.
– Ты что, надо мной… Перестань смеяться!
– Не могу. Ты такой смешной!
– Смешной, Мур? Смешной? Иди сюда, я тебе покажу, кто тут смешной!
Он разгребает снег, лепит снежок и кидает. Он попадает мне в щеку, прямо возле носа. Я смеюсь еще сильнее, вскакиваю на ноги, спотыкаюсь о сугроб и набрасываюсь на него.
– Ты за это ответишь!
Уайетт извивается подо мной, когда я пытаюсь забросать снегом его лицо, но он тоже смеется, да так громко, что смех разносится над нашими головами, до самых гор. А потом ему в рот набивается снег, и он едва не задыхается, но все равно продолжает смеяться, и я тоже, потому что момент слишком хорош, чтобы его портить. Я провожу рукой в перчатке по его щекам, когда он перестает сопротивляться, и наш смех стихает, остается лишь учащенное дыхание, когда мы смотрим друг на друга: его рука на моей талии, моя – на снегу по обе стороны от его головы. Это был бы идеальный момент для поцелуя, в самом деле, как в фильме, где есть сцена с музыкой, смехом и весельем, но вдруг все становится серьезным, а мелодия смягчается, и если так происходит в фильме, то так же должно случиться и сейчас, верно?
Это не срабатывает. Уайетт поднимает меня следом за собой, и момент заканчивается. Я не хочу себе в этом признаваться, но разочарование настигает меня так неожиданно, так сильно, что у меня не получается притвориться, будто бы я не хочу, чтобы мы снова были вместе. Его близость. Его губы. Его запах. Его прикосновения. Его шутки. Его сердце. Он.
– Гляди, – говорит он, вытягивая руку и указывая пальцем вдаль, мимо меня. Другая рука по-прежнему лежит на моей талии, и я все еще сижу у него на коленях. Я поворачиваюсь к нему спиной, прижимаясь плечами к его груди, чтобы понять, куда он показывает.
Под нами со всех сторон лесистые заснеженные горы, а над головой лишь лазоревое ночное небо, усыпанное звездами, да наш маленький городок, который светится теплым золотом. Центр сияет ярче всего – это теплое солнце, от которого расходится множество мелких зайчиков.
– С ума сойти, правда? – голос Уайетта тихо звучит в абсолютной тишине. – Это наш дом, Ариа. Наш дом.
Я киваю. Моя шапка трется о его куртку.
– Аспен – это магия в каждом вдохе.
Губы Уайетта касаются моего уха:
– Прямо как ты.
Мои эмоции на американских горках, потому что я не понимаю, в чем дело. Он хочет проводить со мной время. Это дружба или нечто большее? Но он не целует меня в губы, хотя Уайетт никогда, никогда не мог оторваться от меня. Значит, все-таки дружба? Но он меня касается. Как сейчас, или, не знаю, вообще-то как всегда – мелкие поддразнивания, определенно двусмысленные реплики… Значит, все-таки больше, чем дружба? А-а-а! Кто-нибудь может прийти и остановить этот поток мыслей?
Самое страшное – это мои собственные мысли, которые постоянно твердят мне, что мне должно быть все равно. Что мы друзья и не более того. Но в глубине души я знаю, что френдзона между мной и Уайеттом – это самая большая чушь века. Я хочу его. Всем сердцем, разумом, чувствами и остальным. И точка.
Некоторые моменты неподвластны времени. Как, например, этот. Не знаю, сколько времени мы так сидим. Штаны насквозь промокли, потому что цель у нас была одна – снежный ангел. Но к этому времени все мое тело дрожит, и мы больше не можем игнорировать снежинки, кружащиеся вокруг нас. В какой-то момент я сползаю с колен Уайетта и беру себя в руки, прежде чем мы снова начинаем пробираться сквозь снег.
– Я ослеп, или ты тоже почти ничего не видишь? – спрашивает Уайетт через некоторое время.
– Я как раз задавалась тем же вопросом. Я даже думала, что вот-вот упаду в пропасть, но… ай, черт, снова застряла.
– Как у тебя это вечно получается? – Уайетту требуется некоторое время, чтобы найти меня, ведь идет сильный снег, но затем он помогает мне. Я хватаюсь за его руку, потому что в самом деле боюсь упасть в пропасть.
– У меня маленькие ступни.
– И что с того?
– Ты в своих клоунских ботинках можешь пройти где угодно. Я так не могу.
– Я боюсь клоунов.
– Я знаю, – снегопад превратился в настоящую метель, которая тянет за каждый дюйм моего тела, а ветер дует так сильно, что мы с трудом продвигаемся вперед. – Ты знаешь, где мы?
Уайетт щурится:
– Думаю, недалеко от Сильвер-Лейк. Уже почти дошли.
– Я чувствую себя призраком.
– Почему?
– Все онемело. Каждый сантиметр. Я почти ничего не чувствую.
Уайетт тянет меня вперед. Без его огромной силы я бы не справилась, просто утонула бы в снегу и замерзла насмерть. Снежные бури в Колорадо суровые. Они опасны.
– Ты так считаешь? Что призраки друг друга не ощущают?
– У них даже нет тела, которое они могли бы ощущать, – когда я говорю, зубы стучат друг о друга. – Я хочу в ванну, Уайетт. И бутылку с горячей водой. И чай. Боже, я бы убила за чашку чая.
– Тогда будем надеяться, что по дороге нам не попадутся бедные торговцы чаем, которые из-за тебя распрощаются с жизнью.
Тропинка в гору становится все круче. Уайетт держит меня, когда мы поскальзываемся и съезжаем вниз. Кругом так темно, что едва можно разглядеть собственные руки.
– Как только приедем в гостиницу, я принесу тебе из подвала электрическое одеяло. То самое, с верхней полки, до которого ты никогда не можешь дотянуться, и… Ариа, остановись. Сейчас же.
Его голос звучит так тревожно, что я увязаю в снегу и замираю. Теперь я снова чувствую себя не призраком, а собой, потому что в горле колотится сердце.
– Что там?
Уайетт смотрит вдаль. Я слежу за его взглядом, но ничего не вижу в снежной темноте.
– Черт! – голос Уайетта не громче слабого дыхания, унесенного бурей, но я слышу в нем страх. – Там гризли, Ариа!
Над нами небо, под нами – снег, а внутри нас – огонь
Воображаемый крюк цепляется за мой пупок и с бешеной скоростью подбрасывает меня в воздух. В голове начинается жуткий вихрь. Проходит некоторое время, прежде чем мой разум переключается в аварийный режим и останавливает карусель.
– Что нам делать? – спрашиваю я так тихо, как только могу, несмотря на метель. – Я не хочу умирать.
– Ты не умрешь.
– О, Боже, Уайетт. Он нас сожрет, сгрызет наши органы чудовищными зубами, разорвет наши тела своими медвежьими когтями и…
– Говори громче, Ариа.
– Что?
Уайетт отделяется от меня и начинает грести правой рукой. Он явно спятил. Абсолютно чокнулся.
– Говори громче. Если он нас обнаружит, он должен нас услышать, чтобы не напасть.
– Тогда он точно на нас нападет!
– Нет, – он попеременно вытягивает сначала одну, затем другую ногу. – Ты забыл, чему нас учила старушка Клируотер каждый раз, когда школа устраивала нам поход в горы на выходные?
– Уж точно не велела нам дрыгаться, как свежая, сочная обезьянка!
– Не бежать. Говорить спокойным тоном. Двигать руками и ногами в обычном темпе. Так медведь не будет считать тебя ни опасностью для себя, ни добычей. Охотничий инстинкт пробуждается только тогда, когда мы убегаем.
– Он явно голодный. Наверно, думает: «Ох, желудок урчит, а тут мясистые люди… ой, нет, они дергаются, вот же… Жаль, что не получится их съесть», – я сжимаюсь в панике и хнычу. – Я в самом деле не хочу умирать, Уайетт.
– Медленно уходи вправо. Руки держи выше.
Я делаю то, что он говорит. Адреналин накатывает такими огромными волнами, что даже вытесняет ледяной холод из моих конечностей.
– Куда ты идешь?
– Сейчас увидишь. Уже недалеко осталось.
– Жаль, что я не надела лыжный костюм.
– Да уж.
– И подштанники.
– Да.
– Сколько еще нам так идти?
– Сюда, вниз по склону.
Я в отчаянии смотрю на сугробы, в которой тонут мои ноги. Трудно продвигаться вперед. И вдруг я вспоминаю отца Уайетта, который погиб в горной гряде Сноумасс под лавиной. Интересно, думает ли об этом Уайетт? Уверена, что да. Меня одолевает мысль, что его нужно срочно отвлечь, даже несмотря на то, что нас хочет съесть проклятый гризли.
– Он еще там?
– Он подошел чуть ближе.
– Что?!
– Но он не бежит. Все хорошо, Ариа. Он просто стоит. Пока далеко. Иди чуть быстрее.
– Ты же говорил, что надо идти медленно?
– Да, но теперь мне тоже страшно.
Я как раз собираюсь спросить, как далеко до его цели, когда ударяюсь плечом о широкий, массивный ствол дерева. Уайетт врезается в меня. Его дрожащее дыхание касается моей щеки, и я чувствую, как он поднимает голову и смотрит вверх.
– Отлично. Мы пришли.
– Куда?
– Идем, – он берет меня за руку. Не знаю, как это возможно в такой ситуации, когда рядом медведь гризли, но внутри меня разгорается эйфорический фейерверк, который присоединяется к безграничной панике. До чего же странная смесь. – Сюда.
Я щурюсь от всепоглощающей темноты, но ничего не узнаю.
– Уай, я просто с ума схожу от страха. За нами гонится медведь! Что тут…
Не успеваю я закончить фразу, как чувствую, что его рука обхватывает мой торс.
– Сейчас я тебя подсажу, – говорит он. – Дотянись до веревочной лестницы.
– До веревочной лестницы?
Он ничего не говорит в ответ. Вместо этого я чувствую, как ноги теряют опору. Вытянув руки, я пытаюсь дотянуться до лестницы, но хватаюсь руками за пустоту. На нас надвигается неистовая буря. Уайетт пошатывается. Я уже собираюсь сказать, что он, должно быть, ошибся, здесь нет веревочной лестницы, как вдруг мои пальцы в перчатках смыкаются вокруг поперечной распорки. Меня охватывает облегчение.
– Поймала.
– Хорошо. Держи крепче. Я тебя подтолкну, а ты подтягивайся, пока ноги не найдут опору, поняла?
– Ладно.
Мой голос звучит скептически, и я вспоминаю волейбольный турнир, тот момент, когда я прыгнула в сетку, и думаю: я не смогу, у меня не получится. Но адреналин, похоже, пробуждает во мне неожиданные способности, потому что, когда Уайетт подбрасывает меня взмахом правой руки, моя левая нога неуверенно приземляется на самую нижнюю подпорку.