– У тебя и одежда подходящая.
– Знаю. Я чувствую себя по-настоящему красивой.
Он наливает вино в мою глиняную чашку. Я делаю глоток. По языку разливается едкий привкус дешевого вина.
Уайетт делает глоток из чашки и шевелит пальцами ног, выглядывающими из-под широких штанов-йети, перед огнем. Он смотрит на меня. Нежность разглаживает его черты, когда он проводит пальцем по моей правой щеке, по носу и к левой.
– Мне нравится.
У меня покалывает в животе. От его прикосновения я нервничаю. Чтобы было чем заняться, я делаю еще глоток. Я царапаю ногтями затвердевшую глину. Моя чашка почти пуста, а в голове разливается приятная легкость, словно туман.
– Что тебе нравится? – спрашиваю я и снова опускаюсь на ковер.
На его лице появляется улыбка, когда он откладывает в сторону приборы для еды и ложится рядом со мной. Он растягивается на тканом ковре и скрещивает руки за головой. Джемпер плотно облегает его бицепс. Я вижу, как Уайетт делает глубокий вдох, как будто хочет насладиться этим моментом и не дать ему угаснуть, прежде чем он снова открывает глаза и смотрит на меня.
– Как танцуют твои веснушки. Каждый раз, когда огонь отбрасывает конусом свет на твое лицо.
Я смотрю на него, в своем неандертальском одеянии, с неандертальской чашкой, уже пустой, ловя мысли, проносящиеся в моем затуманенном сознании и твердящие мне, что Уайетт – это все, что Уайетт – это весеннее солнце и осенний шепот, теплое покалывания на моей коже, мягкое потрескивание золотисто-коричневых листьев.
– Твоя травма, – шепчу я, одурманенная вином, от которого мои конечности тяжелеют. Я глубоко вздыхаю. – Можно… Можно ее осмотреть?
И вот оно снова здесь. Это странное слово.
М-О-Ж-Н-О?
Уайетт моргает. Такого он не ожидал. Но затем он кивает, выпрямляется и стягивает через голову вязаный джемпер. Волосы на его макушке встают дыбом, но я успеваю уделить этому лишь долю миллисекунды, потому что затем, простите, совсем близко, сантиметрах в двадцати, появляется обнаженный торс, его обнаженный торс. Благодаря португальским корням кожа у него смуглая, но сейчас свет пламени окрашивает ее в золотистые тона. И, боже, что это за мускулы! Уайетт, конечно, всегда был хорошо сложен – в этом вся особенность хоккеистов: они широкие, сильные, сексуальные и жесткие, жесткие во многих отношениях, но раньше он не был таким тренированным, таким рельефным. С таким торсом даже ужасные штаны-йети смотрятся как дорогая дизайнерская вещь.
Уайетт осознает, как он на меня влияет. Его глаза вспыхивают. На его лице появляется довольная улыбка.
– Гляжу, тебе нравится то, что перед тобой.
Тихо прочистив горло, я игнорирую слова и указываю на его левую руку:
– Там, да?
Всего один вопрос, один жест – и самоуверенная ухмылка Уайетта сменяется озабоченным выражением лица. Он осторожно кивает.
– Не волнуйся, – шепчу я, осторожно кладя руку ему на плечо и начиная прощупывать большим пальцем поврежденные группы мышц. – Я буду очень осторожна.
На шее Уайетта выступают бисеринки пота. Я провожу большим пальцем по мышце леватора до лопатки, и когда Уайетт резко вдыхает и начинает задыхаться, я сразу понимаю, что в этом месте находится средоточие всего зла. Я поглаживаю мышцы медленными движениями, снова и снова проходя по триггерным точкам, которые хорошо заметны. С каждой минутой Вайетт дышит все тяжелее.
– Ты – первая, – говорит он, когда я поднимаюсь от его лопаток к более чувствительным мышцам шеи. Я разминаю его голову, прикладывая кончики пальцев к вискам и наклоняя ее в сторону. Внешним краем ладони я поглаживаю Sternocleidomastoideus – грудино-ключично-сосцевидную мышцу – и соседние лестничные связки.
– Первая?
– У кого получается прикоснуться ко мне в том месте.
Я задерживаю дыхание, понимая, что это значит.
– Терапевты не смогли тебе помочь?
Он качает головой:
– Поэтому я начал лечить себя сам.
– И поэтому ты не можешь играть.
Уайетт кивает. Я говорю ему наклонить голову вперед и начинаю с сильным нажимом поглаживать мышцы на задней поверхности шеи вдоль позвоночника.
– Я могу тебе помочь. Если хочешь. Во время учебы у меня было много практических семинаров и экзаменов.
Мои руки соскальзывают, когда он резко поворачивает голову. Он вопросительно смотрит на меня своими большими глазами:
– Правда?
Я киваю.
Плечи Уайетта опускаются – с них наконец-то упал груз весом в тонну.
– Спасибо, Ари.
С облегчением он опускает лоб на мое плечо, его теплое дыхание щекочет мне шею. Вдыхая его запах, я впервые задумываюсь о том, не совершила ли я ошибку, не послушав его тогда. Может быть, у того, что он сделал со мной, действительно была причина. Может быть, я могла бы помешать ему пристраститься к алкоголю и наркотикам, если бы просто прислушалась.
Суровость этих мыслей обрушивается на меня, когда я этого не жду, и яростно бьет, отчего я невольно задерживаю дыхание. Впервые я задумываюсь о том, что, возможно, в том, что мы разошлись, виноват не он, а я. Это чувство разрушительно. Оно разрушительно и отвратительно, настолько отвратительно, что я не могу терпеть его больше ни секунды.
Мои руки лежат на плечах Уайетта. Я мягко отстраняю его от себя, сажусь перед ним и заглядываю ему в глаза.
– Что тогда случилось? – шепчу я. – С тобой и Гвендолин?
Глаза Уайетта расширяются, и он делает глубокий вдох. Я понимаю, что все облегчение, которое было минуту назад, исчезло. Когда он выпускает воздух, его подбородок дрожит. Он собирается рассказать. Конечно, он расскажет. Два года он надеялся сделать именно это.
– Приехал Джаред. Из младшей лиги. Он повез меня на вечеринку, и я напился, черт, настолько, что едва соображал. В промежутках я курил траву, потому что просто не хотел больше ни о чем думать и ничего чувствовать. В какой-то момент Джаред сказал, что подкинет мне ешку, если я соглашусь.
Я хмурюсь:
– Ешку?
– Экстази. В тот момент я уже был в таком тумане, что он мог уговорить меня на что угодно. А после той таблетки – я не знаю… алкоголь. Травка. Экстази. Все смешалось в тяжелый наркотический коктейль. Дальше – пустота, – он наощупь находит мои руки и переплетает свои пальцы с моими. Его глаза впиваются в мои, как мед в зелень, как огонь в огонь. – Я не ведал, что творил, Ариа. Абсолютно не представлял. Когда я думаю сегодня о той ночи, я просто ничего не помню. Ты бросила меня, и я знал, почему – из-за того видео, но на самом деле у меня в голове нет ни малейшего воспоминания.
Доски пола под моими коленями начинают дрожать, и я начинаю думать, что буря снаружи разорвет хижину, и мы упадем и погибнем или выживем, но потом придет медведь, и мы все равно погибнем… пока не осознаю, что все это лишь в моей голове.
Я ошибалась. Все это время я ошибалась. Мне следовало прислушаться к объяснениям Уайетта. Если бы я была хорошей подругой, здравомыслящей и рациональной, я бы не оставила его на произвол судьбы, а вместе с ним – и те шесть лет, что мы были вместе, гадая и ожидая ответ на это чертово разочарование.
– Это… – шепчу я, проглатываю комок в горле, но он не уходит, глотаю еще раз, но он все там же.
– Если бы я не… Если бы я тебя… Мы…
– Тс-с, – Уайетт прикладывает палец к моим губам. Он так близко ко мне, что кончики наших носов почти соприкасаются. – Не надо. Ты не виновата. Ни ты, ни я. Это жизнь хотела нас испытать. Сейчас-то мы сидим здесь, правда? Мы здесь, ты и я, и все в твоих руках, – его палец отрывается от моих губ, и на смену ему приходят губы, которые нежно касаются моих, совсем ненадолго, едва заметно, но внутри меня разгорается первое пламя, которое только и ждет, чтобы загореться. – Чего ты хочешь, Ариа? Скажи мне, покажи, и я поклянусь, что я твой.
Моя рука движется. Я медленно протягиваю к нему пальцы. Прикасаюсь к его щеке. Он закрывает глаза, его веки дрожат, совсем недолго, но достаточно, чтобы я увидела, как отзывается в нем это прикосновение. Я двигаюсь дальше, кладу руку ему на шею, глажу короткие волосы, всего с миллиметр, и наслаждаюсь тем, как они меня щекочут.
– Я хочу тебя всего, Уайетт.
Эти слова становятся той искрой, которую ждали наши тела. Искра, которой не хватало, чтобы превратить угли ожидания в море пламени.
Его губы встречаются с моими: я чувствую вкус снега и желание, дешевое вино, похоть, Уайетта. Этот поцелуй – больше, чем просто поцелуй. Это возвращение домой. Это момент, когда мы готовы рискнуть всем. Сияющая незабудка, которая расцветает, как только зарождается надежда.
У нас с Уайеттом так всегда. Когда мы соприкасаемся, мир содрогается. Когда мы соприкасаемся, наши сердца пылают. Уайетт и я, мы горим. Мы горим, как бушующее пламя, которое питает наша любовь.
– Ариа, – всего лишь мое имя, всего лишь вздох, но то, как он его произносит, то, что он имеет в виду, пронизывает меня насквозь. Я забираюсь к нему на колени, держась за его шею, и целую его, сначала медленно, нежно, затем быстро, требовательно. Он задыхается между двумя касаниями, как будто ждал этого момента целую вечность, как будто представлял его себе целую вечность, и вот теперь он происходит, но он лучше, намного лучше.
Наши тела знают друг друга. Они знают, как все устроено, что нужно сделать, чтобы свести нас с ума, затуманить разум, чтобы мы чувствовали прикосновение губ повсюду, глубже, намного глубже. Я втягиваю его нижнюю губу, покусываю ее, и Уайетт издает грубый стон. Его пальцы исчезают в моих волосах, распуская косу, путаясь в прядях. Он обхватывает меня за талию, пока наши языки соединяются, а губы дико сливаются. Он притягивает меня к себе на колени. Подол моей куртки задирается, трусов на мне, конечно, нет, и вдруг я чувствую под собой его эрекцию – между нами нет ничего, кроме ткани его брюк.
Мой стон теряется в его рту, когда я трусь о него, наши губы не слушаются, зубы сталкиваются друг с другом. Я прижимаюсь еще сильнее, хочу чувствовать его, хочу, чтобы эти штаны исчезли, меньше ткани, больше его, больше, больше, больше. Затем он приподнимает меня, совсем ненадолго, и моя спина опускается на пол. Уайетт поворачивает мою голову в сторону, к огню, за веками становится светло, мое лицо теплеет, затем его дыхание касается моего уха, кончика языка, губ, и по моему телу пробегают мурашки. Я вдавливаю пальцы ног в ковер, задыхаюсь, простонав: «Уайетт», – и задерживаю дыхание, когда его рука исчезает под моей курткой. Электрические вспышки проносятся по нервам в каждой точке на пути кончиков его пальцев.