– Чёрт, – произносит он, глядя в сторону и поглаживая себя по затылку. К сожалению, этот жест, по всей видимости, относится к кому угодно, только не ко мне. И, к моему величайшему сожалению, этот жест чертовски горяч. Когда Оскар снова смотрит на меня, его брови а-ля Кара Делевинь хмурятся. – Я не буду это делать.
– Чего ты не будешь делать? – Мой голос звучит так же, как я себя чувствую: уязвимо, тихо, хрупко. Я прикусываю нижнюю губу, мысленно проклиная себя за проявление слабости.
Оскар снова смеётся. Но сейчас смех уже не такой, как тот, что я слышала на Аспенском нагорье. Этот звучит презрительно.
– Кататься с тобой, Гвендолин.
Гвендолин. Почему он так меня назвал? Почему озвучил моё полное имя? Пусть бы сказал Гвен. Тут нет ничего особенного, меня многие так называют. И он бы стал лишь одним из многих. А теперь вот благодаря такой мелочи Оскар заставляет мои щёки пылать, а сердце – биться быстрее. Мне не нравится такое состояние. Моё сердце предпочитает тишину и темноту. Ему нравится чилить в моей меланхоличной груди.
– Прекрасно, – отвечаю я, и на сей раз мне даже удаётся изобразить равнодушную усмешку. – Тогда наши желания совпадают.
Оскар пару секунд смотрит на меня, рассеянно проводя кончиком языка по губам. Внутри у меня всё моментально сжимается. Я скрещиваю ноги и втыкаю лезвия коньков в лёд, чтобы прижимать бёдра друг к другу и в то же время не терять равновесия.
– Ты вообще не хочешь кататься со мной? – интересуется Оскар. Его голос звучит удивлённо, но в то же время в нём сквозит облегчение. Это окончательно опускает моё настроение ниже плинтуса. – Тогда зачем ты пришла?
– Я не знала, что моим партнёром будешь ты.
– Как и я. – Оскар отводит глаза и вздыхает. Он выглядит раздражённым. – Холмс здесь? Могу я поговорить с ним, чтобы мне назначили кого-нибудь другого?
Я сглатываю. Создавшаяся ситуация мне чертовски неприятна, особенно после вчерашнего. И пусть я с самого начала не хотела заниматься парным катанием, меня оскорбляет нежелание Оскара кататься со мной. Он предпочёл бы кататься с кем-то другим, даже не попытавшись выяснить, на что я способна. Подобное отношение меня задевает, поэтому появляется желание продемонстрировать своё мастерство прямо сейчас. По всей видимости, это и есть пресловутая психология.
– Сегодня суббота, – сообщаю я. – Холмс бывает здесь только среди недели.
Оскар закатывает глаза. Чёрт возьми! От симпатичного парня, которого я встретила на Аспенском нагорье, ничего не осталось. Вытерев лицо черной перчаткой, он поворачивается ко мне.
– Замечательно. Прежде чем мы прервёмся и потратим впустую тренировочный день, давай прокатимся. Но в понедельник мы поговорим с Холмсом, хорошо?
Я пожимаю плечами.
– Ради бога.
На самом деле я не испытываю особого желания тренироваться с ним. Только не после эпизода, когда он повёл себя как мудак. Однако другая часть меня отчаянно стремится показать Оскару, чего он лишается. Хочется продемонстрировать ему, насколько я хороша.
Оскар отводит взгляд.
– Гвен! Оскар! – разносится по всему залу голос моего отца. Скрестив руки на груди, он наблюдает за нами. – Сначала разомнитесь вместе и почувствуйте друг друга, хорошо?
Оскар подбородком указывает направление, в котором нам следует двигаться. Конечно, зачем со мной разговаривать сверх необходимости? Я должна бы разозлиться на него, но вместо этого злюсь на себя. Вчера я серьёзно сглупила, посетив эту вечеринку. И повела себя ещё глупее, когда вознамерилась отсосать ему на глазах у всех. Впрочем, я не виновата, но Оскару это, конечно, не известно. И я никогда не скажу.
Пейсли проносится мимо нас и быстро вскидывает брови, готовясь сделать лутц.
Мы катимся вперёд. Украдкой покосившись на Оскара, я признаю, что он чертовски хорош на льду. В нём есть какое-то обаяние, которое невозможно объяснить, зато тем лучше я его чувствую. Наблюдать за тем, как Оскар катается на коньках, сродни тому, чтобы самой тёмной ночью, когда тучи заслонили лунный свет, зависнуть между неуверенностью и свободой, пока вдруг небесный покров не прорывается, и лучи звёзд не начинают покалывать кожу.
Казалось бы, Оскар просто скользит вперёд, только вот я вижу больше. Я вижу, как он сосредоточенно высовывает кончик языка. Вижу, как лёд отражается в его голубых глазах, из-за чего они выглядят светлее, позволяя мне заметить неудержимую страсть, которая сопровождает каждый его шаг. Сейчас я вижу всё, поскольку лёд никогда не лжёт ни в отношении достоинств, ни в отношении недостатков. Я вижу покрытые белыми пятнами и обгрызенные до мяса ногти Оскара. Вижу шрамы на руках, большие и маленькие. Вижу чёрные чернила, которые выглядывают из-под закатанного рукава. Наверное, тёмная краска способна рассказать немало историй. Я бы многое отдала за то, чтобы прочитать хоть одну из них.
Я вижу его коньки, старые, с заломами на коже, почти серые, а не белые. Возможно, они отражают его жизнь. А может, и саму его сущность.
Почти серый, а не белый.
– Что такое? – спрашивает Оскар, повернув ко мне голову.
Моргнув, я стараюсь сосредоточиться на дорожке перед нами и молюсь, чтобы жар, который сейчас чувствуется на моём лице, не было видно.
– Ничего.
– Почему ты так на меня уставилась?
– Да не уставилась я.
– Ну да. – Мы уходим с дороги Леви и Эрина, которые едут нам навстречу. Оскар налево, я направо. Замечательное условие для участников парного катания, – это прямое разделение. Когда Оскар снова оказывается рядом, продолжает: – И поэтому твоя голова горит, как петарда за секунду до взрыва?
– Ты серьёзно только что сравнил меня с петардой?
Он пожимает плечами, но больше ничего не говорит. Когда я делаю шаг чоктау, чтобы со сменой ребра продолжить движение спиной вперёд, Оскар повторяет за мной. Очевидно, он подстраивается под меня. Я бы никогда не смогла сосредоточиться на том, чтобы ехать в ногу с ним, одновременно следя за поверхностью льда. Ну а Оскар, похоже, может. Он не только мегагорячий, но и суперталант. Ясно.
Я мрачно поджимаю губы и буквально выдавливаю из себя:
– Как давно ты катаешься?
– Восемь лет, – тут же отвечает он. Из-за учащённого дыхания мы произносим короткие, рубленые фразы. – С четырнадцати.
«Ага. Получается, он на год старше меня».
В течение следующих мгновений я ожидаю аналогичный вопрос. Так ведь обычно завязывается беседа или как? Один сообщает, что у него грибок стопы, после другой признаётся, что у него тоже, чтобы первый не чувствовал себя так плохо и возникло ощущение, будто они на одной волне. Так сказать, друзья по грибку стопы до гроба. Ну что ж, любители солнца, сегодня вас ждёт разочарование: пойдёт дождь. Или же так: Оскару явно не нужен приятель по грибку стопы.
Звук свистка вырывает меня из водоворота мыслей.
– Хорошо! – кричит отец. – Подойдите-ка сюда.
Мы останавливаемся перед ним.
Положив ладони на бортик, отец вытянул руки. Свисток висит на ремешке у него на шее. Он производит впечатление прирождённого тренера. Видя его сейчас, никто не подумал бы, что на самом деле он чемпион мира по раздолбайству и обсиранию.
– У вас хорошо получилось, – кивает отец. – Многообещающее начало. – Заметив неуверенность на моём лице, он улыбается. – Не волнуйся, Гвенни, ты отлично катаешься. Тебе будет несложно.
Вот оно снова. Один из дерьмовых моментов, когда он дарит мне отцовскую любовь. Пусть они и случаются крайне редко, я ненавижу эти моменты. Они причиняют больше боли, чем его обычные эгоистичные и угнетающие высказывания. Наши отношения с отцом – то ещё токсичное дерьмо. Я осознаю это, но не могу выбраться.
– Попробуйте сначала выполнить совместный пируэт, – велит отец. Он переводит взгляд с меня на Оскара, который с серьёзным видом кивает. – Бегите параллельно и, выполнив бабочку[13], переходите в либелу[14]. Ты обнимаешь Гвен за талию, Оскар. Затем отпускаешь ее, и Гвен переходит в бильман[15]. Всё ясно?
Я едва не обделываюсь от страха, ведь между нами не будет достаточного расстояния. Вдруг он во время прыжка заденет меня коньком и поранит? Или вдруг во время вращения я потеряю равновесие, поскольку он должен обнять меня? А вдруг у меня случится сердечный приступ из-за того, что он обнимет меня?
Мы встаём рядом. Оскар смотрит на меня. Я демонстративно смотрю в другую сторону.
– Готова, Хейли?
– Не называй меня так.
– Хорошо, Гвендолин.
– И так тоже.
Оскар тихо смеётся, и это хуже, чем его очевидная незаинтересованность. Его смех поражает меня где-то в районе солнечного сплетения, ещё раз подтверждая, насколько сильно меня привлекает этот говнюк.
– Но мне же нужно как-то тебя называть.
– Называй просто Гвен.
– Ну ладно. Готова, просто Гвен?
Я закатываю глаза.
– Готова, Мистерио.
Мы скользим вперёд. Двигаться синхронно довольно приятно. Примерно как расставить на полке книги одного формата. Мы делаем ещё три шага, прежде чем Оскар коротким кивком даёт знак на переход в бабочку. Я пытаюсь сосредоточиться на витающих над катком звуках: скрежет от соприкосновения поверхности льда с лезвиями коньков после прыжка, крики тренеров, стоны фигуристов и гудение молодых талантов на трибунах, которые иногда приходят раньше, чтобы понаблюдать за нами – местной элитой.
Я делаю шаг и выполняю бабочку. Краем глаза я замечаю, что Оскар повторяет за мной. Наши коньки обращены наружу, чтобы лезвия могли нарисовать круг на льду. Мы вращаемся на высокой скорости и используем размах, чтобы поднять нижнюю часть тела в воздух. Я больше не обращаю внимания на Оскара, лишь наслаждаюсь тем, как воздух резко бьёт в лицо. Наслаждаюсь ароматом невесомой свободы. От наслаждения по коже пробегает покалывание, и моя душа исцеляется.
В следующую секунду мои коньки приземляются обратно на лёд. Поскольку буквально мгновение спустя рядом со мной приземляется Оскар, на этот раз звук получается двойным. Глухое «бум-бум» наших коньков.