– Не думаю.
– Я тоже.
На мгновение нежные глаза Пейсли останавливаются на мне, прежде чем она устремляет их вдаль. В синеве её радужек отражаются покрытое снегом и озарённое лунным светом высокогорье. Создаётся впечатление, будто оно сделано в фотошопе.
Подруга отпивает шампанское и признаётся:
– Я слышала о том вечере, Гвен.
Я медленно откидываю голову на мягкие подушки, вытягиваю одну ногу и провожу розовым шерстяным носком по деревянной балке парапета. Одна ниточка торчит. На пятке дырка.
– Каком вечере? – Впрочем, я и так знаю.
– О вечеринке. – Пейсли делает очередной глоток, словно набираясь смелости для этого разговора. – Нокс рассказал мне, что произошло.
Ещё бы он этого не сделал. Эти двое похожи на Лили и Маршалла из сериала «Как я встретил вашу маму».
– М-м-м.
Она берёт виноградину из миски между нами. Я слышу, как та лопается, когда Пейсли её надкусывает.
– Почему ты хотела это сделать?
Что ж, Пейсли, это каверзный вопрос. Почему я хотела отсосать Оскару на глазах у всех присутствующих?
– Не знаю. – Мой тихий голос уносит порыв ветра. – Знаю только, что мне ещё никогда в жизни не было так стыдно.
– Ты была пьяна?
– Нет.
Она медлит, подбирая слова.
– Что-то другое?
– Нет.
– Тогда что?
Я допиваю шампанское и вздыхаю.
– Понятия не имею. Это… трудно объяснить, Пейс.
– Глупость.
– Нет, я… – Я морщусь, потому что это болезненный разговор. И момент. И мысли. Всё причиняет боль. – Со мной что-то не так.
Нахмурившись, Пейсли ставит свой бокал на деревянный пол, придвигается ближе и берёт меня за свободную руку.
– Что ты имеешь в виду? – шепчет она.
У меня дрожит подбородок. Я не хочу плакать. Только не сейчас. Но с дрожащего подбородка всё и начинается. Я ощущаю, как первая слеза оставляет тёплый влажный след на моём замёрзшем лице.
Пейс сжимает мою ладонь и осторожно произносит:
– Эй, я с тобой, Гвен. Что бы там ни было.
– Вот оно как раз, – немного невнятно отвечаю я, потому что мне приходится дважды хватать воздух. – Я понятия не имею, что не так в моей голове. Со мной что-то происходит. В самые неожиданные моменты. Сначала я знаю, кто я и чего хочу, а потом в один миг, – ударяю пяткой по парапету, – всё пропало. Внезапно я становлюсь странной незнакомкой, которая творит такие вещи, как на вечеринке. Или как тогда с Уайеттом. И я могу… ах, понятия не имею.
Приходится снова прерваться на всхлип. Я чувствую, как трясутся мои плечи в безразмерной тёмно-синей худи с эмблемой Гарварда. Я купила её три года назад, когда со мной всё ещё было хорошо. Перед соревнованиями в Кембридже я посетила университет. В то время я была настолько нормальной, что смотрела на студентов и верила, что когда-нибудь смогу стать такой, как они. Никаких серьёзных планов, просто мысли. Никакой потери контроля, всё ясно, голова на месте.
Теперь всё по-другому. Теперь я почти безголовый Ник.
– Ох, Гвен.
Пейсли притягивает меня к себе, и шампанское выплёскивается ей на плечо. Олени на её пижаме теперь пьяны. Ненадолго сжав меня в объятиях, выпускает меня. А после внимательно смотрит мне в глаза.
– Ты могла бы поговорить об этом с Оскаром.
У меня мелькает мысль, что её боднули пьяные олени.
– Ты с ума сошла?
– Я уверена, что он бы понял.
– Ясно. Кто сегодня не подходит к мужчине своих грёз и не говорит: «Привет, извини за вчерашнее! Ну, за то, что я хотела твою штуковину на вечеринке. Ну ты понял, твой чупа-чупс. Но на самом деле это была не я, просто какая-то другая версия меня. Я просто была расстроена. Как хорошо, что всё улажено, теперь в „Икею“»?
Пейсли моргает.
– В «Икею»?
Я пожимаю плечами.
– Этот незакреплённый шнур гирлянды меня нервирует. Я смотрю на неё всё время, и, поскольку знаю, что она из «Икеи», у меня возникло желание закрепить её.
Пейсли наклоняет голову. На её губах играет весёлая и одновременно грустная улыбка. Этакая полуулыбка. Моя подруга – вообще мастер середины. Она всегда хочет и того, и другого. Веселить и сочувствовать.
– Гвен, это серьёзная тема, к которой нужно относиться серьёзно. Не увиливай.
– Я знаю… – Я на мгновение зажмуриваюсь, а после снова открываю глаза и качаю головой. – Можем ли мы обсудить что-нибудь ещё?
– Но…
– Пожалуйста?
Смирившись, Пейсли опускает плечи и вздыхает.
– Меня нервирует, когда ты не в порядке.
– Сейчас со мной как раз всё в порядке. Со мной всегда всё в порядке, пока я… остаюсь собой.
Я не лгу. Воздух здесь намного чище, на этом балконе посреди заснеженного нагорья. Над нами только звёзды, огни гирлянды и море невысказанных слов. Отблеск свечи на носу Пейсли, отблеск свечи глубоко внутри меня.
Пейсли улыбается. На этот раз улыбка полная. И вдруг её глаза загораются, как бывает всегда, когда подруге в голову приходит идея. В такие моменты она со своими оттопыренными ушками выглядит как озорной подросток перед своей первой школьной шалостью.
– Говори, – требую я, потягивая ледяное шампанское.
– Мы погуглим его?
– Кого?
– Оскара!
– Не знаю…
Если честно, мне кажется, что когда я начинаю заниматься подобной ерундой, мне становится ещё хуже. Под «подобной ерундой» я подразумеваю поиск его профиля в соцсетях и долгое разглядывание фотографий. Когда я всё время ломаю голову, поставить лайк или нет. Подписаться на него или нет. Смотреть его историю или нет. Может, написать ему в личку? Но что писать? Просто «привет»? Или «почему ты сбежал от меня на тренировке»? Можно, конечно, просто отправить гифку. Или какой-нибудь забавный рилс. Но независимо от того, каким образом я попробую привлечь внимание, в итоге всегда будет одно и то же: он проигнорирует меня. Прочитанное и оставленное без ответа сообщение уязвит меня и оставит мерзкое ощущение, как при поносе, который длится несколько недель. Так что я оставлю эту затею.
Только вот Пейсли не согласна. Она смеётся, весело хлопает меня по плечу, а другой рукой хватает свой айфон.
– Да ничего такого. Разве тебе не любопытно, кто он такой? Откуда он и всё такое?
Любопытство – это совсем не то слово.
– Напротив, но… – пробую протестовать, но моя лучшая подруга шикает на меня.
– Оскар Аддингтон, – бормочет она, набирая его имя на клавиатуре.
А после прищуривается и ждёт.
Застыв, я сижу под шерстяным одеялом с пустым бокалом в руке и стараюсь не подавать вида, как меня всё это нервирует.
Но вскоре Пейсли расстроенно опускает плечи.
– Ничего. – Она задумчиво смотрит вдаль. – Как о нём не может быть ничего в интернете, если он такой хороший фигурист, что попал в «Айскейт»? Странно. В конце концов, каждого из нас можно найти в списках участников и результатах соревнований.
Я пожимаю плечами.
– Может быть, он всё удалил.
Она снова щурится и рассеянно вертит телефон в руке.
– Да, но это было бы странно. Зачем кому-то удалять записи об участии в соревнованиях?
– Аддингтоны усыновили его, – замечаю я после недолгого размышления. – Наверное, в списках он значится под другой фамилией?
– Конечно! – Моя лучшая подруга хлопает себя телефоном по лбу. – Как глупо с моей стороны. Только понятия не имею, как его звали раньше. А ты?
– Не-а. – Я наливаю себе шампанского. После каждого глотка мои конечности расслабляются. Сейчас я просто наслаждаюсь наступившим ощущением неземной лёгкости. Туман рассеивается, и я снова чувствую себя нормально, а не как пятисоткилограммовая штанга. – Но странно и то, что Аддингтоны вообще его усыновили. В смысле, ему двадцать два. К этому возрасту же большинство воспитанников уже успевают покинуть детские дома. Или они знали его предыдущую приёмную семью и забрали его оттуда?
– Странно, – бормочет Пейсли. Погружённая в свои мысли, она печатает, прижав телефон к подбородку. – Всё это странно. Мы что-то упускаем из виду.
В этот момент внизу раздается звонок. Мы с Пейсли смотрим друг на друга.
– Пицца! – кричим мы одновременно и смеёмся.
– Кто пойдёт? – спрашивает Пейсли и тут же добавляет: – Прежде чем ты что-нибудь скажешь, я хочу напомнить, что на днях поехала в Гленвуд-Спрингс, чтобы купить для тебя веганский шоколад с солёной карамелью в «Волмарте», потому что в нашем он закончился.
– У меня были эти дни! – возмущаюсь я. – Чрезвычайные ситуации не в счёт.
– Чрезвычайные ситуации считаются, Пирс.
Раздаётся ещё один звонок в дверь. Пейсли поднимает брови.
– Ну ладно, схожу, – смеюсь я.
Я легко покидаю уютный уголок, дальше следую через гостевую комнату и вниз. Мои шаги заглушает бордовый ковролин. В голове у меня будто вата. Я провожу указательным и средним пальцами по перилам, когда спускаюсь по ступенькам деревянной лестницы. Дом, в котором не бывает вечеринок и который пребывает в опрятном состоянии, вызывает у меня подозрения. Здесь всегда спокойно. Уютно и тепло. Я помню этот дом полным полуобнажённых людей, разноцветных лучей стробоскопов и такой громкой музыки, что вибрировал пол. Но те времена прошли. Времена до Пейсли.
Я силой распахиваю дверь и на одном дыхании выпаливаю:
– Ты не поверишь, как сильно я молилась, чтобы ты наконец появился.
И резко замолкаю.
Передо мной не старый дон Джованни. И не молодой дон Джованни. И не его сумасшедшая тётушка, которая не перестает болтать, так что пицца остывает, когда её наконец открываешь.
Передо мной стоит Оскар. В жёлтом бомбере «Томми Хилфигер». До сегодняшнего дня я не знала, что жёлтые куртки могут быть красивыми. Моментально решаю носить больше жёлтого, потому что цвет смотрится счастливым, если только речь не о горчице. Оскар обут в коричневые ботинки в стиле стимпанк с очень странными железными пряжками и ещё более странными выступами на чёрной подошве. Как у шин внедорожника, которые оставляют за собой широкие следы на снегу.
Оскар таращится на меня так, будто дверь ему открыл зомби. Я смотрю на него так, словно встретила ангела. Ангелы и зомби не сочетаются, но кому нужно только то, что сочетается?