Оскар отпускает мою ладонь и становится передо мной на колени, чтобы посмотреть на меня. Лёгкая рябь появляется на поверхности Индийского океана. Я отчётливо её различаю.
– Скажи что-нибудь, – шепчет он. – Пожалуйста.
– Я не знаю, что.
– Что-нибудь.
– У твоих веснушек есть крылья.
– Что?
– На носу. Некоторые так выглядят.
– А это хорошо?
– Да.
Снова воцаряется тишина. Мои мысли спокойны, но в голове громко шумит, как возле водопада.
– О чём думаешь? – Оскар внимательно изучает моё лицо. Он совсем рядом. Почему он совсем близко ко мне? – Мне нужно знать, что ты думаешь.
– О тебе?
– О моём происхождении.
– Мне всё равно.
– Всё равно? – сверкает он глазами.
– Я думаю, что ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречала, Оскар. – Мой голос едва шелестит, но Оскар слышит, ведь между нами не больше пары сантиметров. – И самый красивый. Изнутри и снаружи, хотя я думаю, что ты мудак. И это не имеет смысла, но моей голове он больше и не нужен, потому что ты совсем мне её заморочил. Ты такой красивый, что это нечестно. Несправедливо по отношению к другим парням, ведь никто не сравнится с тобой. И несправедливо по отношению ко мне – из-за Брайони. Но я не хочу об этом думать, потому что мы – ничто, ни один из ящиков не открыт, поэтому…
Мои следующие слова обрываются прикосновением его тёплых губ. Я не шевелюсь, поскольку это сон. Стоит пошевелиться – и проснусь, а я не хочу просыпаться.
У Оскара вкус лимонной воды и малины. Я люблю лимонную воду и малину. С этого момента я больше не хочу ничего другого.
Поцелуй длится одно сердцебиение. Четверть секунды. Это самая прекрасная четверть секунды в моей жизни. А после мои губы покалывает, как после упаковки шипучего порошка.
Я смотрю на него, а он на меня. Всего несколько миллиметров между нами, но так много.
– Скажи что-нибудь, – шепчу. – Пожалуйста.
– Я не знаю, что.
– Что-нибудь.
– В твоих глазах светятся чувства.
– Это хорошо?
Теперь он должен сказать «да». Если хочет продолжить диалог, ему следует сказать «да». Или все его недавние действия превратятся в самый мудацкий поступок века.
– Не знаю.
Это не «да». Это, как и всегда, ни то ни сё.
Я медленно выдыхаю и киваю:
– Брайони.
– Да, – бормочет он. – Брайони.
Только вот не похоже, что дело в ней. Тут как будто что-то другое. Прозвучало так, словно она где-то далеко-далеко и уж точно не между нами. И это сводит меня с ума. Вся эта фигня сводит меня с ума.
Я собираюсь сообщить Оскару об этом, но тут раздаётся голос Джорджии:
– Оскар, спускайся, Гвен должна прийти с минуты на минуту!
Мгновенно придя в себя, я шепчу:
– Что нам делать?
Он пожимает плечами и встаёт.
– Просто идём.
– Но они подумают, что…
Оскар смотрит на меня в ожидании окончания фразы, чтобы услышать, что между нами. А я рискую снова открыть свои чувства только для того, чтобы он снова мог их отвергнуть.
– Что они подумают?
– Ничего. – Я опускаю плечи. – Ничего, Оскар. Я пришла пораньше, потому что мы партнёры по фигурному катанию. Вот так, ничего особенного. Хотя я лучше бы умерла, чем прийти на ужин к Аддингтонам в такой одежде, но пойдём.
Левый уголок его рта дёргается.
– А что не так с твоей одеждой?
– Ничего, – отвечаю, следуя за ним по коридору. – Просто это не коктейльное платье, которое я приготовила.
Оскар бросает на меня лукавый взгляд через плечо.
– Мне бы понравилось такое.
– Какое невезение! Теперь тебе придётся потерпеть меня в хипстерском виде.
– Такое мне нравится едва ли не больше.
– Наверняка.
Он ухмыляется.
– Ты можешь надеть хоть мешок для мусора, всё равно будешь красива, как Хейли. И даже красивее Хейли.
В этом весь Оскар. Он может с лёгкостью сказать нечто подобное, как будто в этом нет ничего такого, как будто это само собой разумеется, а моё сердце от его слов потом колотится как сумасшедшее.
Мы входим в гостиную. Тимоти стоит спиной к нам у окна во всю стену рядом с обеденным столом. Глядя в сторону нагорья, он поправляет узел галстука. Джорджия смотрит на домработницу с благодарной улыбкой, когда та ставит бокалы на стол. Она переводит взгляд на нас, и улыбка становится шире.
Естественно, Джорджия Аддингтон сразу же обращает на меня внимание. Конечно же, оглядывает меня сверху донизу. По-другому она просто не может. Будучи наследницей многомиллионного состояния и владелицей всемирно известной косметической компании, эта женщина выросла в мире всевозможных дресс-кодов. А я почти уверена, что футболка с группой Ramones и потёртые джинсы нарушили бы любой из них. Поэтому я не обижаюсь на Джорджию. Она изо всех сил старается скрыть за дружелюбной улыбкой свои предубеждения, поскольку и в самом деле не желает судить обо мне по одежде. И я ценю это. Для меня это важно.
– Гвен, ты уже здесь? – удивляется она. – Я даже не слышала, как хлопнула входная дверь.
Тимоти оборачивается. Он ниже Джорджии. За последние годы он ещё сильнее облысел и обзавёлся двойным подбородком. В отличие от жены, он не особенно хорошо притворяется. У него едва не вылезают глаза, когда он откровенно таращится на меня. Под его взглядом мне становится жарко.
Я чувствую, что Оскар приближается ко мне.
– Она пришла немного раньше. Мы хотели ещё немного отработать дорожку шагов, которая не очень удавалась на тренировке.
– Отлично! Отлично! – часто кивает Джорджия, словно качающая головой игрушечная собака, и её белые зубы сверкают в свете потолочных ламп. – И как успехи, уже лучше получается?
Я киваю.
– Да. Оскар… да.
«Ты отлично справляешься, Гвен. Просто прекрасно».
– А что у тебя с лицом? – бесцеремонно интересуется Тимоти, с лица которого ещё не сошло ошарашенное выражение. – Ты подралась?
– Тимоти! – шипит Джорджия.
Оскар стоит рядом, и я улавливаю его напряжение.
– Это… – я делаю глубокий вдох, но у меня снова ничего не получается. Я думаю об Оскаре и замедленных выдохах, которым он меня учил, и пытаюсь успокоиться. – Я…
– Она упала на лёд, – говорит Оскар. С суровым выражением лица он проводит дуэль стальных взглядов с Тимоти. – И она может носить всё, что пожелает. Или нет?
– В общем, это совсем неважно. – Джорджия обхватывает руками спинку стула и отодвигает его, чтобы сесть. – Давайте поедим. Запеканка из цуккини пахнет так восхитительно, что было бы неправильно и дальше игнорировать её.
Я сажусь рядом с Оскаром. Окно во всю стену позволяет нам любоваться волшебным видом на нагорье. Горы, горы, горы. Одна выше другой, густо поросшие елями, зелёные ветви которых сгибаются под тяжестью снега. Мимо окна пробегает белка. Оскар провожает зверька взглядом до тех пор, пока он не исчезает из вида. Он улыбается. Я тоже, и он, конечно, думает, что это из-за белки. Но на самом деле из-за него.
– Ну, Гвен? – начинает Джорджия, когда домработница подходит к столу и разливает вино. – Как тебе парное катание?
– О, хорошо! По крайней мере, лучше, чем я думала. Это просто, ну… другое. – Под столом я продолжаю помахивать рукой, чтобы уменьшить пульсирующую боль. – Теперь нужно следить не только за своими шагами, но и за тем, чтобы Оскар не заехал мне коньком по горлу.
Джорджия и Оскар смеются. Даже на лице у Тимоти появляется лёгкая улыбка.
Домработница подаёт запеканку. Постепенно я немного успокаиваюсь.
– Гвен – талантливая фигуристка, – говорит Оскар и бросает на меня короткий взгляд, прежде чем отпить вина. – Её пируэты лучше, чем у Алёны Савченко.
Я едва не давлюсь вяленым томатом.
– Алёна Савченко лучшая!
Джорджия запихивает в рот крошечный кабачок.
– Это олимпийская чемпионка?
Я киваю.
– И она потрясающая. Лучшая фигуристка в истории.
Тимоти ест огуречный салат и лишь мельком посматривает в мою сторону.
– Если вы будете продолжать так усердно тренироваться, однажды вы оба займёте своё место на пьедестале.
– Это моя мечта, – улыбаюсь я.
– Как жаль, что Алёна не будет продолжать кататься со своим партнёром, – говорит Оскар. – Они установили мировой рекорд.
Я задумчиво киваю.
– Брюно Массо. Эти двое были командой мечты.
– Мы тоже станем командой мечты, – заявляет Оскар. – Через два года мы побьём их рекорд.
Мой желудок сжимается от мысли о том, что никаких двух лет не будет. И даже дня. Но невзирая на это, я смеюсь. Когда люди смеются, трудно понять, что у них на уме.
– Два года?
– А что, слишком долго? – ухмыляется он. – Тогда через полтора.
– Ты сумасшедший.
Он проглатывает свой кусочек.
– Нет. Я мыслю реалистично.
Я замечаю, насколько широко улыбаюсь, только когда начинает болеть щека. Не желая, чтобы Оскар заметил, я отвожу глаза. При этом я замечаю выражение лица Джорджии. Она сияет.
– Тебе нравится искусство, Гвен? – Тимоти указывает бокалом на множество развешанных на стенах картин. – У нас есть работы Пикассо. Его картины – мои любимые. Видишь, вон там, над сервировочной тележкой? Потрясающе, не так ли?
Посмотрев в том направлении, я вижу картину в золочёной раме. Первое, что мне приходит на ум, – это нарисовал ребёнок. Едва можно догадаться, что там изображено. Два клоуна? Да, похоже на то. А между ними накарябано солнце.
– Очень красиво, – лгу я, потому что картина невероятно уродлива. Я бы предпочла повесить десять плакатов с Магнусом Бейном где угодно, даже в туалете, вместо одного из этих произведений. – Так необычно.
Джорджия кивает.
– Как поживает твоя мама?
– Очень хорошо, спасибо. – Ложь за ложью. – В данный момент раздумывает над усовершенствованием веганских чизбургеров. Она говорит, что веганство – это новый гольф.
– В каком смысле? – хмурится Тимоти.
– Она просто так шутит. Гольф очень популярен, и, ну… – Обхватывая бокал здоровой рукой, я чувствую себя некомфортно. Как будто мне здесь не место.