Оскар кажется взволнованным. Он играет пальцами в перчатках и внимательно вглядывается в моё лицо.
– Холмс отказывается от испытательного срока для тебя, поскольку считает, что с Зои я никуда не продвинусь. И «Айскейт», соответственно, тоже.
Моё сердце гонит кровь под мощнейшим давлением. Я чувствую его биение у себя в горле.
– А почему… почему ты мне это сообщаешь? – Я сглатываю. – Почему не Холмс? Может, ты просто морочишь мне голову. Или всё это мне просто снится.
Он щиплет меня. Довольно чувствительно. Нервы под моей кожей протестуют. Я никогда не любила боль больше, чем в эту секунду.
– Холмс разрешил мне передать новость. И самое позднее завтра ты поймёшь, что это правда. – Он ухмыляется. – Мы действительно партнёры.
– Мы действительно партнёры, – повторяю я, чтобы почувствовать звучание слов на языке. Я хочу прочувствовать их значение. Хочу исследовать, куда оно меня приведёт.
– Итак, – начинает Оскар, опускаясь передо мной на колено и хватая меня за руку, – хочешь ли ты, Гвендолин Пирс, быть моим официальным партнёром по фигурному катанию и доверять мне, как в хорошие, так и в плохие времена?
– Это что, предложение руки и сердца?
– Ну разве что чуть-чуть.
С моих губ срывается истерический смешок.
– Тимоти бы взбесился. Наверное, даже забросал бы мой дом тухлыми яйцами. Запретил бы тебе вступать в союз со средним классом. В смысле, насколько сильно он бы разочаровался? Его богатый принц и странная крестьянская девушка.
– Он бы этого не сделал. Он желает мне счастья. А если он всё же так поступил бы… я бы послал его куда подальше.
Оскар до сих пор держит меня за руку. Мои пальцы светятся. Он прав: когда я дрожу, я свечусь.
– Что ты имеешь в виду?
– Сказать словами Гилберта?
– Гилберта?
– «Аня из Зелёных Мезонинов».
– Э-э-э…
Оскар поднимается и наклоняется до тех пор, пока его лицо не оказывается рядом с моим. На расстоянии нескольких сантиметров. Самое большее, длины пальца. Впрочем, длина одного пальца – это слишком много.
– «В общем, мне всё равно, откуда она. Хорошая девушка – это хорошая девушка», – цитирует Оскар.
Четыре, три, восемнадцать – вот сколько веснушек я насчитала на его носу. Снежинка приземляется между семью и тринадцатью. Я думаю о снежинках. И об Энн Ширли Катберт. О её словах, которые просятся с губ.
– «Ты имеешь в виду, это правда, что ни одна снежинка не похожа на другую? – Мой голос звучит тихо. Я смахиваю ледяную звёздочку в сторону, и она тает на моей перчатке. – Я надеюсь на это. Это немного утешает, тебе не кажется?»
– Ни одна снежинка не похожа на другую, – бормочет Оскар, обхватывая ладонями мои щёки. – Но ты самая светлая из всех.
– Я не светлая, – шепчу я.
Оскар издаёт едва слышный звук, который мог бы быть смехом, будь он погромче. Но вот этот – деликатный. Он ласкает мою кожу, и я чувствую, что обрела способность летать.
– Если бы ты знала, как ты сияешь, Гвендолин. – Его лоб касается моего. Я заглядываю в его глаза и вижу коралловый риф. Я заглядываю в его глаза и вижу глубину. Я заглядываю в его глаза и теряюсь. – Если бы ты знала.
Кажется, в эту секунду время останавливается. Земля перестаёт вращаться. Солнце замирает. Луна тоже прекращает движение. Остаётся только моё сердце, которое бьётся так, словно судьба вселенной находится в моих руках. Оно стучит так, словно хочет меня спасти. Наверное, от Оскара. Или от меня самой. А может, просто от моих мыслей, которые давно уже не мои. Думаю, что сердце на моей стороне.
– Эти неоново-розовые глазки на крылышках, – шепчу ему в губы. – Это всё твоя вина.
– Вполне возможно, – тихо отвечает Оскар, и это странно, ведь он не представляет, что я имею в виду. – Но то, что произойдёт сейчас, Гвендолин, это уж точно моя вина.
А потом Оскар Аддингтон целует меня, и я отвечаю на поцелуй. Каждое малейшее движение достигает центра Земли. Мои губы покалывает каждый раз, когда он увлажняет их своими. Меня окутывает его тонким медовым ароматом. Я не знаю, откуда он исходит. Мелькает мысль, что я понятия не имею, откуда исходит практически всё, связанное с Оскаром. Его мысли. Чувства. Эмоции. Взгляды. Прикосновения. Положив ладонь на шею, улавливаю биение его сердца. Оно учащённое. Почему его сердце так колотится? Что происходит у него в голове? Оскар думает так же много, как и я, или просто чувствует? И почему я вообще так много думаю? Этот поцелуй значит больше. До него мы были просто партнёрами по фигурному катанию, а теперь мы нечто за рамками.
Оскар втягивает мою нижнюю губу и нежно прикусывает, отчего между бёдрами у меня разливается пламя. Меня это возбуждает. Вернее, меня возбуждает он.
– Что это такое? – едва переводя дыхание, шепчу ему в губы.
– Я не знаю.
Забираясь всё глубже, впиваюсь пальцами в ткань куртки. А поцелуй тем временем становится более быстрым, более страстным. Бешено бьющиеся сердца, дрожащие губы. Оскар подталкивает меня назад, пока я не упираюсь в твёрдый ствол ели. Положив руки на спину, притягиваю его ближе. Наши языки встречаются, и это самое дурманящее ощущение, которое когда-либо охватывало моё тело. Между поцелуями я издаю короткий стон, и это воздействует на Оскара. Западает ему куда-то очень глубоко. Я догадываюсь об этом по тому, как он внезапно начинает целовать меня – жёстко, дико и жадно. Полная противоположность сладкой вате, которая была чуть раньше. Теперь лишь чистое желание, горячее и неконтролируемое. Он буквально пылает. Вскоре его огонь перекидывается на меня, и мы оба вспыхиваем ярким пламенем.
Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Его губы должны всегда быть со мной. Его губы должны исследовать меня. Не только мой рот, но и всё тело. Минусовые температуры вокруг нас не имеют значения, сейчас весь холод мира не смог бы заморозить страсть между нами.
У Оскара встаёт, а я намокаю. Впрочем, это неважно. В данный момент главную роль играют наши губы. Лишь они и больше ничего. Океан спокоен. Шторма не предвидится. Никаких бурлящих волн. Только мягкий блеск поверхности в чудесный летний вечер. Вот каково целовать Оскара среди снега. Как чудесный летний вечер.
Это парадокс, но в этом всё дело. Наши поцелуи – вопиющий парадокс в моей голове. Сначала мы – нечто большее. Затем мы ничто. После – мы партнёры. А потом вообще мы чужие. С Оскаром всегда так. Мы ни то ни сё, и это не имеет никакого значения, поскольку мы делаем то, что хотим. Мы ни то ни сё, которое не любит цвета, ведь каждый из нас чувствует себя как дома, в темноте.
Оскар – это парадокс, и именно поэтому я переименовываю его. Парадоскар. Мы целуемся, и я думаю о летающих парадоскарах в моём сердце. Такое название подходит лучше. Не воспринимается чужеродно. Не так, как если бы мы были полными противоположностями.
Поцелуй прерываю я. Смотрю на Оскара, и у меня перехватывает дыхание. Небо подёрнуто туманной дымкой. Мои мысли тоже. Сладкая вата растворяется, когда её слизываешь. Интересно, происходит ли сейчас со мной и Оскаром нечто подобное? Мы слизали друг друга, и это, возможно, начало ошибки. Может, мы растворимся, а потом свалимся с болями в животе.
Мои руки лежат на его плечах. Я думаю о ветреных мыслях Оскара. О своих растущих чувствах, которые он каждый раз отвергал. Оскар хочет целовать, хочет чувствовать, хочет жить, но не вместе. Он хочет чувств, но, пожалуйста, без обязательств. И мне стоит думать о втором шансе, который даёт Холмс. Нельзя позволить себе теряться в Оскаре всё сильнее и сильнее только для того, чтобы снова и снова получать отказ. Рано или поздно моё сердце заплачет, ему сделается так больно, что я не смогу вынести прикосновений Оскара на льду. И тогда мне придётся заново похоронить свою мечту. На сей раз из-за мужчины. И это будет последним, что я способна себе простить.
– Тренировка, – бормочу я. Где-то кричит олень. Животные делают так, когда чуют опасность и хотят предупредить сородичей. Я подозреваю, они чуют нас. Чуют опасность близости между мной и Оскаром. Наши сердца заставляют оленей кричать. – Тренировка начинается рано. Нужно позвонить Николетте и потренировать элементы произвольной программы.
Оскар кивает и делает шаг назад.
Это пытка и облегчение одновременно. Моё тело сбито с толку. Оно мечется между двумя канатами в неуверенности, какой из них крепче.
Всю обратную дорогу мы молчим. Время от времени Оскар пробует завести беседу, задавая простые вопросы вроде того, какой у меня кролик, часто ли я работаю в закусочной, нравится ли мне путешествовать, и если да, то куда, но после каждого вопроса вакуум между нами увеличивается, угрожая задушить.
Наконец мы замолкаем и слушаем, как по радио объявляют о снежной буре сегодня ночью.
– Одевайтесь потеплее, когда будете ложиться спать, – советует диджей. – Или просто оставайтесь голыми и прижимайтесь покрепче к своёму партнёру. Обычно это теплее всего. – Он смеётся.
Оскар вырубает радио. Я бы хотела, чтобы он просто сменил станцию или включил музыку. Теперь я слышу собственный пульс в ушах, и это жутковато.
Высаживая меня у дома, он говорит:
– Спокойной ночи.
Я жду, когда он добавит «чизкейк» или «Хейли», но после следует лишь гнетущее молчание. Нет чувства, которое должно бы возникнуть между нами после столь страстных поцелуев. Впрочем, я уже всё знаю об этом парадоскаре.
– Спокойной, – отвечаю я, а потом открываю дверцу машины и выхожу.
Только собираюсь её захлопнуть, как он склоняется над центральной консолью.
– Подожди. – Оскар делает глубокий вдох и проводит пальцем по молнии своей куртки. – Ты не могла бы сделать мне одолжение?
– Зависит от того, насколько оно тяжёлое.
– Немного, – кивает он. – Но легче тонны.
– Говори уже.
Оскар улыбается, и эта его улыбка убивает наповал.
– Дело в снежинке… можешь, пожалуйста, не забывать об этом?
Я смотрю на него. Проходит пятьсот лет, измеряемых секундами. Пятьсот взмахов ресниц, а может, и всего один.