Я незаметно выталкиваю Пейсли перед собой, но это мало помогает. Это всё равно, что пытаться спрятать ствол секвойи за фонарным столбом.
– Что он делает? – спрашиваю. – Он смотрит сюда?
– Нет. Он смеётся с высокой девушкой. Вау, она действительно высокая! – Пейсли почёсывает за ухом, и теперь на коже у неё красуется две красных полосы. – Думаю, это та девушка из кружка. Но он должен смеяться не с ней, а с тобой. Я подзову его. Ладно?
– Ты определённо не будешь его подзывать.
Подруга собирается поднять руку, но я удерживаю её.
– Пейс, – шиплю я. – я позову кур! Клянусь, я позову кур.
Повернувшись ко мне, она поднимает бровь.
– Ты угрожаешь мне концом света?
– Да.
Она смеётся.
– Что плохого в том, что он подойдёт?
– Ты знаешь, что мы целовались после катания на собаках.
– И?
– А до этого, на тренировке, он всё время заигрывал.
– Ну и?
– И… да.
– Это не ответ.
Я закусываю нижнюю губу.
– Возможно, я написала ему в инсту и предложила вместе пойти на рождественскую вечеринку.
– О, вау! – Пейсли бросает на меня укоризненный взгляд, прихлёбывая вино. – Ты хотела меня заоскарить.
– Заоскарить?
– Новое признанное выражение, обозначающее «Гвен заменяет Пейсли Оскаром».
– Какая хрень.
– Он отказался?
Я качаю головой.
– Даже не ответил.
– Чего?
– Понятия не имею. Он точно прочитал. – Я беру имбирное печенье с рождественской тарелки рядом с чашками. – И я написала несколько раз. Всего три сообщения. Очень неловко.
– О боже. Что с ним не так?
Пожав плечами, я проглатываю последний кусочек печенья и одним глотком выпиваю полчашки.
– Пойдём потанцуем?
– Никто не танцует.
– А я хочу.
– Под рождественскую музыку?
– Да.
Пейсли делает ещё один глоток глинтвейна и одаривает меня долгим тяжёлым взглядом. Проходит целая вечность, прежде чем она замечает:
– Ты очень сильно втюрилась в этого парня.
Я не успеваю ответить, поскольку в ту же секунду к нам подходит красивый парень со смуглой кожей и зелёными глазами. На меня накатывает дежавю. Я его откуда-то знаю.
– Прошу прощения, – он расплывается в ослепительной белозубой улыбке, – ты же Гвен?
– М-м-м. – Я крепче сжимаю чашку. – Да?
– Боже мой! – Он издаёт удивленный смешок. – Я просто не верю.
Я моргаю.
– Во что ты не веришь?
– Я думал, что больше никогда тебя не увижу!
– Ладно, – бормочу я. – Мне уже страшно.
Пейсли молча следит за нашим разговором, переводя взгляд с него на меня и обратно, а потом легонько касается моего локтя.
– Вон там Леви. Он стоит один рядом с яичным пуншем, и это очень тревожный сигнал. Мне лучше пойти к нему. Прослежу, чтобы он не перебрал в приступе любовной тоски. – Она делает небольшую паузу, а затем добавляет: – Ух ты, как поэтично звучит «приступ любовной тоски»!
С робкой улыбкой она поднимает руку и спешит через зал.
Парень продолжает таращиться на меня так, словно я его любовь, три года назад потерявшаяся на нагорье. Я прочищаю горло, и это, похоже, возвращает его на землю.
– Прости. Но, Гвен, неужели ты не помнишь? Юниорский гран-при в Вермонте. Нам было по пятнадцать, и ты поцеловала меня после церемонии награждения.
– О мой бог! – Я недоверчиво качаю головой. – Джимми?
– Ага, – смеётся он.
– О мой бог, ты так изменился! Прямо вау! – Я жестом провожу от его торса к ногам и обратно. При этом глинтвейн проливается на ладонь, и я облизываю её. Джимми пялится на мой язык, и я быстро опускаю руку. – Ты такой… широкий!
– Немного, – со смехом соглашается он.
«Немного» – это мягко сказано. У Джимми, которого я помню, были прыщи, и он был тощим как жердь. А этот… ну, совсем не такой. Его лицо гладкое и чистое, а рукава водолазки плотно облегают натренированные бицепсы. Меня бросает в жар. Не знаю, из-за глинтвейна это или из-за его внешнего вида, потому что Джимми чертовски похож на молодого Дуэйна «Скалу» Джонсона. Божечки.
– Итак, м-м-м. – Я допиваю остатки глинтвейна, ставлю чашку к другим пустым, с пьяными Санта-Клаусами, и сразу же беру себе следующую. – Ты всё ещё катаешься?
– Конечно. – Джимми пьёт не глинтвейн. У него бокал шампанского. – Всё ещё одиночник. В этом году мне предстоит выступить на Skate America. Последние несколько лет я не мог пройти квалификацию.
– Ты всё ещё выступаешь за клуб из Айовы?
– Да. – Его нижняя губа прижимается к прозрачному бокалу, когда он делает глоток, и я не могу перестать пялиться. – А ты теперь в «Айскейте»? Раньше ты была в Брекенридже, верно?
– Точно. Но теперь я, э-э, в парном катании.
У Джимми едва глаза не вылезают на лоб.
– В парном катании? Почему?
– Это… так вышло.
– А кто твой партнёр? – Он оглядывает зал, как будто в этот момент кто-то должен выскочить из ниоткуда на середину зала и исполнить песню «We are all in this together» из «Классного мюзикла». – Я его знаю?
– Не думаю. – Взгляд помимо воли устремляется к Оскару, всё ещё окружённому толпой фигуристок из Иллинойса. – В сердцевине вон той перезрелой виноградины.
– Чего? – хмурится Джимми.
Я вздыхаю.
– Видишь скопление девочек у ёлки?
Джимми делает половину оборота вправо и смотрит на ярко украшенную ель.
– Да. – Он прищуривается, чтобы увидеть, кто находится в центре, и вдруг резко поворачивается. – Оскар – твой партнёр?
– Ты его знаешь?
– Шутишь? – Джимми издаёт смешок. – @Oscating – это звезда! Я уже много лет подписан на него!
О боже, Скала – его фанат. Хуже и быть не может.
Выражение лица Джимми меняется. Кажется, он уже позабыл о романтическом переживании времён юности. Чувство неповторимости того дня утрачено. Теперь у него на уме только Оскар. И благодаря этому у нас внезапно стало гораздо больше общего.
– Ты можешь познакомить меня с ним? – спрашивает он.
– Я… – нерешительно переминаюсь с ноги на ногу. – Тебе оно надо?
Он выглядит расстроенным.
– Нет, ну если ты не хочешь… Просто я так долго подписан на него, и вот так встретить его тут… это прям… вау.
Я вздыхаю.
– Ладно. Идём.
Лицо Джимми светлеет. Мы пробираемся через зал мимо танцующей – под рождественскую музыку, ха-ха, Пейсли! – толпы и приближаемся к Оскару. Осталось всего несколько метров. Я слышу его голос. На фоне поёт Мэрайя Кэри, и я думаю: «Всё, что я хочу на Рождество – это ты». Джимми следует за мной, подпрыгивая, словно ребёнок. Наконец мы подходим к стене из девушек. Одна из фигуристок смеётся над какими-то словами Оскара. Пейсли была права: это Циркульша. В её произвольных программах всегда огромное количество вариантов кораблика[24], поэтому мы с Пейсли и дали ей такое прозвище. Теперь Циркульша смеётся и касается лбом плеча Оскара. Моё сердце разрывается. При этом оно не должно разорваться окончательно. Оно должно биться нормально. Никаких фокусов. Никакого экстравагантного привлечения внимания. Мы с Оскаром просто поцеловались. Всего лишь дважды. Это практически ничто. И это нормально. Пусть так и остаётся. Партнёры на льду, время от времени испытывающие странное притяжение.
Только вот моё сердце не слушается. Оно не признаёт никакого «время от времени». Оно хочет всего. И, пожалуйста, очень чётко, ясными словами, а не загадочными, сексуальными взглядами, тысячекратно вызывающими у меня желание и одновременно десять тысяч вопросительных знаков.
Сделав глубокий вдох, я протискиваюсь мимо худенькой девушки и игнорирую её недовольно цоканье. Остановившись перед Оскаром в центре, я остро чувствую собственную беззащитность.
– Привет.
Прервав разговор с Циркульшей, Оскар смотрит на меня. Его взгляд спускается от моего лица к платью и далее к разноцветным кроссовкам. На них и задерживается. По меньшей мере, на десять секунд. Мне они кажутся вечностью.
На Циркульше туфли с ремешками, и я жалею, что не послушала Пейсли.
Я откашливаюсь. Оскар поднимает глаза.
– Это Джимми. Он, хм, твой подписчик и он хотел, чтобы я вас познакомила.
Пусть не думает, что я подошла к нему по своей инициативе. Только не после того, как вчера он подарил мне самый прекрасный вечер в жизни и флиртовал на тренировке, словно по уши влюблённый, только для того, чтобы потом проигнорировать мои сообщения. Неважно, что Оскар говорит, он ужасно непостоянный.
– Привет, чувак. – С широкой улыбкой Оскар протягивает ему руку. – Ты тоже катаешься?
Джимми кивает. И говорит. И говорит.
И говорииииит.
Теперь я заслуженный знаток его биографии.
– Непостижимо, Гвен – твоя партнёрша! – восклицает он в какой-то момент, когда я уже давно перестала слушать. Собственное имя выводит меня из странного состояния затуманенности и заставляет прислушаться. – Это безумие! В то время я постоянно молился, чтобы она когда-нибудь приехала в Айову. Но вместо этого она оказалась в «Айскейте». – Он смеётся. – Само собой. При её-то таланте.
Улыбка Оскара выглядит натянутой. Виноградина из девочек вокруг нас никуда не делась. Они смотрят на него сияющими глазами, как будто одного этого достаточно – весь день, целую вечность и ещё после.
– Вы знаете друг друга?
– О, да! – Джимми кивает, и я молюсь: «Пожалуйста, не говори, не говори, не говори». Он сияет. – Это был мой первый поцелуй, и я был поражён. Гвен просто набросилась на меня тогда!
Он это сделал, и теперь мне хочется провалиться сквозь землю. Оскар неспешно изучает каждый сантиметр лица Джимми и, очевидно, его мускулы тоже.
– Набросилась, значит? Это похоже на Гвен.
Моё сердце замирает. Он этого не говорил. Он сказал это не всерьёз. Оскар смотрит на меня и улыбается, словно удачно пошутил. Я отвечаю отсутствующим выражением лица. Оскар не знает, что я на самом деле потерялась на той вечеринке апре-ски, когда «набросилась» на него. Ему неведомо, что я стёрла пальцы в кровь, отчаянно стараясь вырваться из ржавой клетки в своей голове. Он