Весь мир переписанный начисто
Это я на эстраде ниской.
Но я часто люблю без чудачества
Себя подчеркнуть, как описку.
Вадим Шершеневич пред толпою безликою
Выжимает, как атлет, стопудовую гирю моей головы,
А я тихонько, как часики, тикаю
В жилетном кармане Москвы.
Вадим Габриэлевич вагоновожатый веселий,
Между всеми вагонный стык.
А я люблю в одинокой постели,
Словно страус, в подушек кусты.
Губы Димки полозьями быстрых санок
По белому телу любовниц в весну,
А губы мои ствол Ногана,
Словно соску стальную, сосут.
О зубах
От полночи частой и грубой
От бесстыдного бешенства поз
Из души выпадают молочные зубы
Наивных томлений
Влюблений
И грез.
От страстей в полный голос и шопотом,
От твоих суеверий, весна,
Дни проростают болезненным опытом,
Словно костью зубов проростает десна.
Вы пришли и с последнею, трудною самой,
Болью взрезали жизнь, точно мудрости зуб.
Ничего не помню, не знаю упрямо,
Утонувши в прибое мучительных губ.
И будущие дни считаю
Числом оставшихся с тобой ночей…
Не живу… не пишу… засыпаю
На твоем глубоком плече.
И от каждой обиды невнятной
Слезами глаза свело.
На зубах у души побуревшие пятна,
Вместо сердца сплошное дупле.
Изболевшей душе не помогут коронки
Из золота. По ночам
Ты напрасно готовишь прогнившим зубам
Пломбу из ласки звонкой.
Жизнь догнивает, чернея зубами.
Эти черные пятна – то летит воронье.
Знаю: мудрости зуба не вырвать щипцами,
Но сладко его нытье.
За нас тост
Мы последние в нашей касте
И жить нам недолгий срок!
Мы – коробейники счастья,
Кустари задушевных строк!
Скоро вытекут на смену оравы
Незнающих сгустков в крови,
Машинисты железной славы
И ремесленники любви.
И в жизни оставят место
Свободным от машин и основ:
Семь минут для ласки невесты,
Три секунды в день для стихов.
Со стальными, как рельсы, нервами
(Не в хулу говорю, а в лесть!)
От двенадцати до полчаса первого
Будут молиться и есть!
Торопитесь же, девушки, женщины,
Влюбляйтесь в певцов чудес.
Мы пока – последние трещины,
Что не залил в мире прогресс!
Мы последние в нашей династии,
Так любите ж в оставшийся срок
Нас, коробейников счастья,
Кустарей задушевных строк!
Мой Отче наш
Ты, грустящий на небе и кидающий блага нам крошками,
Говоря: Вот вам хлеб ваш насущный даю!
И под этою лаской мы ластимся кошками
И достойно мурлычем молитву свою.
На весы шатких звезд, коченевший в холодном жилище,
Ты швырнул мое сердце, и сердце упало, звеня.
О уставший
Господь мой грустящий и нищий,
Как завистливо смотришь ты с небес на меня!
Весь ваш род проклят роком навек и незримо,
И твой сын без любви и без ласк был рожден.
Сын влюбился лишь раз, но с Марией любимой
Эшафотом распятья был тогда разлучен.
Да! Я знаю, что жалки, малы и никчемны
Вереницы архангелов, чудеса, фимиам
Рядом с полночью страсти, когда дико и томно
Припадаешь к ответно встающим грудям.
Ты, проживший без женской любви и без страсти,
Ты, не никший на бедрах женщин нагих,
Ты бы отдал все неба, все чуда, все власти
За об'ятья любой из любовниц моих.
Но смирись, одинокий, в холодном жилище
И не плачь по ночам, убеленный тоской!
Не завидуй, Господь, мне, грустящий и нищий,
Но во царстве любовниц себя упокой!