– Смотри, обманешь – всех заложу.
– Не заложишь, Владик, себе дороже будет.
– А кто вам морды новые делать станет?
– Да ладно тебе, не припёрло бы, не потревожили бы тебя, да другого выхода не было.
– А зачем её тогда из школы крали? Почему тогда же не увезли?
– Глупо получилось. Наши в пробке застряли, а отчим её, не знаю, как сумел, очень уж быстро её нашёл. Прохор, бедолага, потом полгода челюсть чинил да зубы вставлял.
– А с девчонкой что будет?
– Не парься, ничего с ней не случится. Обменяют на очень серьёзный куш – и всё. Правда, тут хозяйский сыночек, гадёныш пакостный, на неё виды поимел, но, думаю, хозяин устоит, «бабки» дороже. Хотя «бабки» за неё за любую заплатят, только бы живая вернулась. Ну, давай, с богом!
Щёлкнула дверца машины, и пошли кадры без звука: Невельский подходит к проходной и входит в калитку.
Я поглядел на Ленку. Она была белая как снег, нижняя губа прикушена, глаза закрыты, ногти вдавлены в Ильюшкину ладонь. Брат смотрит на неё и кривится от жалости. У Иры мокрые глаза, слеза под носом, она шмыгает, слеза качается, но не падает. Сам Невельский был похож на сдутый воздушный шарик: он осел в своём кресле, глаза бегают, щёки обвисли, руки дрожат, на лбу проступил пот.
– Что это? Как это? – наконец прохрипел он. – Откуда?
– Бомж принёс, – ответил папа. – У нас в России такие продвинутые бомжи. Ну что, приглашаем официальных лиц и консула? Или сначала поговорим?
– Меня заставили!
– Ну, конечно, кто бы сомневался! Вы – невинный агнец, несчастная жертва.
– Что вы хотите узнать?
– А вы давайте с начала и по порядку, а мы будем спрашивать.
– Пусть дочь уйдёт.
– А это ей решать.
– Лена, может, тебе действительно лучше уйти? – спросил Пал Сергеич.
– Нет, папа! – ясным громким голосом ответила Ленка и прямо поглядела на Пал Сергеича широко открытыми сухими глазами. – Я останусь.
Пал Сергеич растерянно заморгал, вскочил с дивана и подошёл к окну. Мне сбоку было видно, как он быстро провёл пальцем по ресницам. Он с минуту постоял и снова вернулся на диван. Глаза у него блестели. Илья тайком показал мне большой палец, Ирка утёрла рукой каплю на носу и улыбнулась. Невельский совсем втянул голову в плечи.
– Начинайте, – сказал Пал Сергеич и нажал кнопку записи.
– Я классный пластический хирург. Начинал молодым, неизвестным, денег нет. В России тогда было не до пластики. Каким-то образом вышли на меня бандиты. Заплатили, пригрозили; я сделал удачную операцию – и пошло-поехало. Я ведь к тому же разработал способ деформации папиллярных линий, то есть мог менять отпечатки пальцев. Никто этого, кроме меня, пока не делает. Спрос был огромный, и в конце концов я всё равно бы попался, хоть они меня и берегли. Скоро я понял, что моими руками стали торговать: мне платили треть, остальное забирали себе. Надо было спасаться. После рождения дочки жена болела. Я её особо не любил, к дочке был равнодушен и уехал в Америку, сказав, что вызову, когда устроюсь. Поначалу было трудно, потом пошло. Вешать на себя семью не хотелось. Вместо имени взял псевдоним, женился на богатой старухе, владелице клиники, стал там главным и зажил спокойно, но они меня разыскали, пригрозили, и опять пошли нелегальные операции. Что-то делал там, что-то здесь, у них тут своя хорошая клиника. Недавно потребовали, чтобы я помог им захватить мою дочку из охраняемого поместья, обещали после этого больше ко мне не обращаться. Дальше вы знаете.
– Кто передавал приказы?
– Сначала приходили люди с запиской: «Дорогой Владислав Александрович, прими этого человека, исполни мою просьбу». На записке было фото и отпечаток указательного пальца, захватывающий и фотографию, и текст, как печать. Отпечаток необычный, с характерным рисунком в виде треугольника. Последнее время я имел дело только с Анатолием Михайловичем, адвокатом, вы его видели на вашей записи. Он передавал эти записки. Лицо я запоминал, записки со снимками ему возвращал, а потом являлся человек, изображённый на снимке, ему я менял лицо. Чтобы как-то себя защитить на будущее, я установил скрытую аппаратуру и снимал копии.
– Чей был отпечаток на снимке?
– Не знаю. Клянусь. Адвокат знает, это точно. По его улыбочкам было видно.
– Не боитесь, что вас убьют?
– Боюсь, конечно, но я им пока нужен. Кроме того, они понимают, что я мог постараться себя обезопасить. Материалы на них лежат в американском банке, добраться до них можно только с помощью отпечатков пальцев моего и сотрудника банка. Если я месяц не заявляю о себе, материалы передадут в полицию. Что вы собираетесь сделать со мной?
– Сейчас вы всё рассказанное подробно запишете, распишетесь на показаниях, на конверте с записью вашего с адвокатом разговора в машине и поставите отпечаток своей ладони. Если ещё что-то вспомните, напишете. Если всё пойдёт как надо, мы вас отпустим, но когда вернётесь домой, всё, что вы храните в банке, сейчас же пришлёте нам. И без задержки, иначе эта запись и ваши показания сразу пойдут в Интерпол. Вы лично нам не нужны, нам нужен адвокат.
Вошёл охранник. Невельский поднялся, на него не хотелось смотреть. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла мать Лены.
– Вера?! – поднялся ей навстречу Пал Сергеич. – Ты? Почему?
– Я всегда боялась, что ему что-нибудь от нас понадобится и он явится. Это давило, угнетало постоянно, не давало свободно дышать. Я боялась его появления, боялась за себя и за Лену, боялась одна выходить из дому. Это был уже почти психоз. И вот он наконец явился. Когда Лена попросила нарисовать ей портрет её родного отца, я поняла, что он где-то здесь. Он никогда не стеснялся наделать гадостей, а потом прийти как ни в чём не бывало. Я стала следить и в окно увидела его, беседующего с Леной, но не успела. Видела, как Илья спас Лену, как вы взяли его. Здесь он, наверное, прикидывался жертвой обстоятельств? И конечно, врал, что жить без родной дочери не может. Ему она понадобилась или ещё кому-то, и ему за неё заплатили, но это наверняка грязное дело. С ним трудно, есть в нём какой-то гипноз, мерзкое обаяние, к тому же он сам верит в то, что говорит, когда играет роль. Приходил с улыбкой и начинал: «Ну, прости меня, ну, прости, да, я такой, что я могу поделать, но ведь я люблю тебя!» – и всё начиналось сначала. Вечное враньё, любить он вообще не способен. Хорошо, что ты устояла, доченька. Знаю, что ребята помогли. Я даже благодарна ему за то, что он бросил меня и я встретила тебя, Паша. Ты – муж. Защита. А сейчас – всё, я освободилась. С меня как камень свалился. Это ты освободил меня, Павел. Он для меня теперь – никто, и зовут его – никак. Пойдёмте отсюда, ребята, не нужно вам смотреть на это…
Последнее слово она не произнесла и вышла из комнаты. Мы потянулись за ней. Из всех на Невельского оглянулся только я: да-а, тётя Вера права: действительно… дерьмо.
Едва мы вышли из дома, Ленка ухватилась за мать и заплакала так, как дети не плачут. Она захлёбывалась, ей перехватывало горло, её трясло, как меня тогда под сараем, и я понял, какое страшное напряжение свалилось с неё. Да ещё это подлое обвинение в предательстве родного отца… Тётя Вера тихо гладила её рукой по спине и что-то шептала, а потом повела к её башне, оглянулась и сказала:
– Ира, пойдём с нами. Мальчики, нам, женщинам, нужно иногда вместе поплакать, это помогает нам выжить. Запомните это, пригодится в будущем. К сожалению, уже в недалёком будущем.
– Вернёмся? – спросил я Ильюшку. – Интересно узнать, что он ещё рассказал, этот мешок.
– Нет, не могу я, когда она так плачет, – ответил брат. – Я пока здесь побуду, а потом попробую к ней пойти.
Я вернулся к Малой гостиной. У приоткрытой двери стоял Николай. Выздоровел. Я подошёл и ткнулся головой ему в плечо. Он улыбнулся и поднёс палец к губам. Ясно, идёт допрос. Ещё Невельский? Нет, голос другой. Я вопросительно поглядел на Николая, он приставил два кольца из пальцев к глазам – очки, и я понял: адвокат.
– Можно? – спросил я одними губами.
Николай кивнул, и я стал слушать.
– Что вы можете мне предъявить? На суде я эту вашу запись запросто обесценю. Подвёз знакомого на встречу с дочерью, договорились, что жду тридцать минут, потом уезжаю. Наш разговор в машине – абсолютно невинный: общий наш друг пригласил меня и его с дочкой в лесной домик, девочка сомневалась, боялась, что мать не разрешит, ведь всё так неожиданно… Остальное – шутка, разговор двух друзей, отголоски давней словесной игры, скрытого смысла не имеющей. И я ещё выдвину вам встречный иск за незаконное удержание и повреждённую машину.
– Ты сам-то, Анатолий Михайлович, веришь в то, что говоришь?
– Абсолютно уверен. Ещё что-нибудь против меня у вас есть?
– Есть. Твои люди залезли в мой дачный дом и подменили завещание. Мы их засняли за делом, потом поймали и допросили, их показания у нас. В нотариате завещание тоже, конечно, подменено. Выкраденное у меня завещание – копия, подлинник хранится в сейфе. Там же хранится заключение экспертизы: мой экземпляр – подлинный, твой – подделка.
– Ничего я об этом не знаю.
– Ну ладно, не будем зря тратить время. Вот показания нотариуса о том, что ты оставался один на один с завещанием. Его «случайно» отвлекли, и ты имел возможность подменить завещание. Врёт, конечно, взял с тебя деньги, но не это важно. А важно то, что на подменённом завещании, в опечатанном конверте, отпечатки твоих пальцев. А вот отпечатки, снятые со стакана, из которого ты пил у меня на даче. Сейчас сюда принесут показания Невельского, где он совершенно по-другому истолковывает ваш с ним разговор. У него же мы нашли записку с фотографией и отпечатком пальца с характерным треугольным узором. Чей – надеюсь, ты нам расскажешь. На этой же фотографии есть и твои отпечатки. Невельский утверждает, что ты угрозами вынуждал его делать операции по изменению внешности преступников. Есть и показания «пожарных» о налёте на это поместье и захвате детей, ты в них тоже присутствуешь. А сейчас мы тебе покажем коротенький фильм о ваших тайных встречах и разговорах с Людмилой Афанасьевной Сидякиной, с лазерной записью разговоров, снятых со стёкол твоей дачи. И не говори, что это незаконное деяние и суд не примет эту запись во внимание. Мы же не в суд её передадим, если нам не удастся с тобой договориться. Ну что, посмотрим кино?