Мы ждали долго. Девчонки не выдержали, улеглись на диване и сразу заснули, а мы с Ильюшкой сидели на стульях и глядели на них и не стеснялись, что мама и тётя Вера рядом. Ленка спала носом в спинку дивана, рыжие волосы свешивались вниз, а Ира повозилась и заснула лицом ко мне, и я вдруг увидел, какой она была, когда ещё была маленькой. Мне почему-то подумалось, что она и есть ещё маленькая, хотя временами и ведёт себя как старшая сестра.
Тётя Вера тоже уснула в своём кресле, опершись щекой на руку, а мама делала вид, что читает книгу, но почему-то редко переворачивала страницы и часто взглядывала то на нас с братом, то на девочек, то на дверь. Вот и Ильюшка стал ронять голову, вскидывал, смотрел пустыми глазами в никуда и снова ронял.
Наконец послышались тяжёлые шаги, и в гостиную вошли папа и Пал Сергеич. Оба улыбались. Мама вскочила, подняла голову тётя Вера, Ильюшка помотал головой, отгоняя сон. А девчонки так и не проснулись, только Ира повернулась к нам спиной.
– Вот и всё, – сказал папа. – Вот мы и получили отпечатки пальцев с его обеих рук. Теперь мы знаем, кто отдавал приказы на пластические операции бандитам.
Он покосился на спящих девочек, некоторое время смотрел на них и сказал:
– Ясно. Спать, дорогие мои. Завтра суббота, никто никуда не спешит, завтра утром всё-всё вам расскажем. Да, Паша? Обещаем. Спать.
Всё-всё узнать очень хотелось, но спать – больше.
Наутро нам рассказали вот что.
Сидякин приехал с четырьмя охранниками, был недоволен, что их не пропустили с оружием, но Пал Сергеич сказал, что иначе разговора не будет. Без оружия они могут присутствовать при переговорах: им выделят отдельный столик. Сначала Сидякин сказал, что он знает, что я и девочка нашлись, спросил, как это произошло, и изобразил обиду, почему не сообщили, что мы с Ирой уже дома. Папа ничего не ответил.
Сидякин помолчал и осторожно спросил, что мы рассказали про похищение, и папа ответил, что в доме, где нас держали, были его сын и жена и что его Алик даже подрался со мной. Сидякин заохал, сказал, что его Алику очень понравилась златовласка Лена, что он приревновал Илью к ней и мы должны его понять и извинить. И вообще, мальчишки часто дерутся из-за девочек. Потом Сидякин сказал, что хочет увидеть своего адвоката. Папа ответил, что у него есть подозрение, что именно адвокат организовал попытку второго похищения, и его отпустят, как только убедятся, что он не виноват. Тут Сидякин покраснел, побледнел и заорал, что сейчас скажет своим ребятам и они мгновенно найдут адвоката и увезут его с собой. Сидякинские охранники вскочили, тут же в больших низких окнах столовой появились охранники Пал Сергеича, и сидякинские скисли.
Сидякин закричал, что вызовет ОМОН, заявит, что мы силой захватили его друга, и, как депутат, потребует обыскать весь дом и его найти! Папа пожал плечами и ответил, что тогда ОМОН найдёт и кое-какие материалы, которые Сидякину лучше было бы сначала посмотреть самому. А сделать это можно будет не раньше чем послезавтра в этом же месте.
– И без охранников, – добавил Пал Сергеич.
Сидякин сник. Какое-то время он сидел молча, потом поднял глаза:
– Ладно. Чувствую, у вас козыри в рукаве и вы мне их сегодня не выложите. Послезавтра так послезавтра. Едем, ребята!
Он встал, вскочила и охрана. Встали и папа с Пал Сергеичем.
– Ну что, Степаныч, – сказал папа. – Дела есть дела, ты стараешься о своём, мы о своём, так что – без обид. Мы же мужики и жизнь понимаем. Выпьем на посошок, – и налил коньяк в три стакана.
Он протянул Сидякину руку, и Сидякин переложил свой стакан из правой в левую, подал папе правую, они пожали руки и выпили.
Когда Сидякин со своими охранниками вышел, папа и Пал Сергеич бросились к его стакану, и папа дунул на его поверхность приготовленным специальным порошком: на отпечатке одного из пальцев Сидякина был чётко виден характерный треугольный узор. Завершающая улика.
– Ну и что дальше? – спросила мама. – Сдастся Сидякин на милость победителя?
– Сам он мужик трезвый, – ответил папа. – Думаю, что проигрывать умеет. Но его жена – «из грязи в князи» – свихнулась от его власти и возомнила себя чуть ли не царицей. Ума нет, одни капризы. Но почему она добивается от него всего, что ей взбрело в голову, понять не могу. Не может ведь он не понимать, что она их всех доведёт до краха.
– Не понимаешь? – удивилась мама. – А я понимаю. Любовь это. Любит он её. А она его – не знаю. Может быть, тоже любит, по-своему. Во всяком случае, им дорожит.
– Хм… – сказал папа и вдруг рассердился: – А почему тогда она… – Он оглянулся на нас и грозно сказал: – А ну-ка, мелкота, давайте отсюда, нечего вам наши разговоры слушать! Что обещали, всё рассказали, остальное – уже не для вас. Брысь!
Мы быстренько вымелись из столовой. Девчонки ушли вперёд, а я задержался и подмигнул Ильюшке. Он понял меня, усмехнулся и выбежал вслед за девчонками. Я прислушался.
Говорила мама:
– Давай я ей позвоню, может получиться. Когда такое говорит женщина, действует сильнее. Какой номер? Как её зовут? – И после короткого молчания снова мамин голос: – Людмила Афанасьевна? С вами говорит Екатерина Дубровина, соседка Павла Крутова по даче. Есть разговор.
Мама включила громкую связь, и ответы этой тётки были слышны отчётливо:
– Кто? А-а, это ты? Из своей избушки звонишь? Ну и чего тебе надо? Продать свои бриллианты решила? Разве твою семейку из вашего курятника ещё не выкинули? Это же место не для таких, как вы, это для таких, как мы. Я на твоём и крутовском участке такое поместье отгрохаю, что все ахнут. И тебе разрешу посмотреть на него, с улицы конечно. А брюлики свои ты мне даром отдашь, чтобы я ублюдка твоего в колонию не упекла! И ещё благодарить будешь. Как он посмел на моего сына руку поднять! Уму непостижимо…
– Заткнись, дура, – вдруг спокойно и даже ласково ответила мама. – Ты не в клубе, где тебя твой Вася встретил. Какие тебе, халде, бриллианты, ты скоро и свои-то все продашь и по миру пойдёшь с твоим Аликом из-за своей глупости и жадности. Ты бы хоть Пушкина «Сказку о рыбаке и рыбке» прочитала, если ещё буквы не забыла, там про это доходчиво написано. А оттягать у своего Васи и копейки не сможешь, а если мне не веришь, то спроси у вашего адвоката Толечки, он тебе всё подробно разъяснит. Мы его уже на допросах досуха выдоили и скоро отпустим. И пойми наконец, что ты не императрица Людмила Великая, а никто, и веди себя, как никто. И на Ваську своего не дави, он тебя в тыщу раз умнее, а то скоро оба на нарах спать будете. Дошло?
Раздался хрип, потом какое-то кваканье и шёпот:
– Что вы такое говорите? Кто вы такая? Какой адвокат? Вы о чём?
– Нам твой Вася в разуме нужен, чтобы глупостей не делал и нам лишних забот не создавал, а не перестанешь ему и дальше советы давать, он тебе сам всё объяснит. Ладно, всего вам доброго, Людмила Афанасьевна, рада была побеседовать с вами.
И мама отключилась.
– Да-а, Катя… – после долгого молчания сказал папа. – Блеск! Мастер-класс! Кто бы мог подумать!
Задвигались стулья, и я выскочил во двор.
…Когда я рассказал Ильюшке и девочкам о мамином разговоре с Аликиной мамашей, на нас напал такой смех, что пришлось убежать в оранжерею, чтобы взрослые не стали выяснять, что нас так рассмешило. Наконец мы успокоились, и только девчонки иногда фыркали, вспоминая то или иное мамино выражение. А я подумал: неужели даже такой человек, как Сидякин, может кого-то любить. Неужели что-то человеческое в нём всё же есть. Даже обидно. Нет, всё равно он – гад, и место ему в тюрьме. Посмотрим, что решат папа и Пал Сергеич.
А через два дня в замок опять приехал Сидякин, и они с папой и дядей Пашей заперлись в Малой гостиной и там долго говорили. Папа потом рассказывал, что Сидякину сначала сказали, что он организовал нападение на замок с пожаром, чтобы похитить нас с братом и Лену, но похитили меня и Иру. Он ответил, что ничего подобного он не делал и даже не собирался.
Тогда ему показали записанный наш с Ирой рассказ про подвал, про Рваного, который говорил по телефону с «хозяином» и назвал имя Василия Степаныча, про Алика, который бил меня, беспомощного, и его мамашу, которая кричала, что разрежет меня на куски, и так далее. Прочитали показания Рваного, который сам написал их папе после того, как Сидякин отказался заплатить ему за похищение. Потом показали снимки, доказывающие, что подменили тёткино завещание, и то, которое у нас дома, и то, которое у нотариуса, и показания адвоката, что это было сделано по его, Сидякина, приказу. Потом предъявили показания Невельского и адвоката о второй попытке похищения Лены, там Анатолий Михайлович прямо назвал Сидякина как заказчика и написал, что это было ему нужно, чтобы склонить Павла Крутова на передачу своего банка в собственность Сидякину в обмен на дочку. Много чего ему показали…
Сидякин слушал молча, внимательно прочитывал все бумаги, но когда под конец папа предъявил ему записки об операциях по изменению внешности, заверенные юристом банка, где они хранились, на которых был отпечаток его пальца, и показал сам отпечаток на стакане, Сидякин обхватил голову руками и замер. Молчал он долго.
– Все меня продали? – спросил он.
– Зачем «продали»? Даром отдали. Свою шкуру спасали, – ответил Пал Сергеич. – Здесь лет на семнадцать строгого. В лучшем случае.
– А они, – Сидякин кивнул на груду показаний, – не боятся, что всех потяну за собой?
– Чистосердечное признание, помощь следствию, принуждение угрозами, – сказал папа. – Больших сроков не получат.
– У меня неприкосновенность. У нас своих не сдают.
– Уж очень много за тобой грехов, Василий Степаныч. Быстро ли, медленно, но всё равно посадят. Скорее – быстро: у Паши после отца связи в прокуратуре, а уголовнички с новыми лицами, которых раскроют, тебе этого не простят. До суда не доживёшь.
Сидякин опять надолго замолчал и наконец спросил:
– Значит, смерти моей хотите?