и. Помню, было столько школьников, детки такие хорошие. И генсеки иногда бывали, что уж там. Так хорошо было! Круглый год, вот как сейчас перед глазами: тепло, пляж, деревья… Хорошо! И все плескаются, и улыбаются так! Вот это любовь, Храм!.. А у меня так каждый день было, слышишь? Каждый день.
– Ну давай, может, хоть… Окна открыть? Да как только?.. Тьфу ты. Затопит же совсем, Бассейн, уж весь иконостас поплыл… Да что все они там, спят, что ли? Ау! Люди! Я же вижу – ходите еще! Ну посмотрите сюда! Позовите архидьякона! Пожарных вызовите, ведра несите, люди!
– А перед Нотр-Дамом сейчас молятся… Давай тоже помолимся, а, Храм?
– Чего? Что ты там несешь? Молчи уж, раз не помогаешь. Ау, люди! Люди!
– Как там начиналось?.. Боже милостивый? Или Господи?..
– Начинай всегда с черта – не ошибешься.
– Зачем ты тут? Что забыл?
– Дворец? Ты? Господи, черт лысый, снова!
– И вам привет, слюнтяи. Честно признаться, жалкое зрелище. Ладно Храм, но ты, Бассейн! Плачешься из-за воды? Смех и грех.
– Ты пустил воду?
– Надо же кому-то.
– Остановись, пожалуйста! Я все прощу, я в честь тебя придел острою, купола распишу текстом «Интернационала», только воду вытри, пожалуйста!
– Ну как я ее тебе вытру? Я Дворец, а не половая тряпка.
– Зачем это все?
– Услышал, как вы тут ноете, решил помочь.
– Ты разве все еще здесь? Я думал, ты уже все…
– Держи карман шире!
– Господи, спаси и… Бассейн, чуешь? Расту! Больше становлюсь, выше! И воды больше! Господи помилуй, Господи…
– Я просто хочу людей, Дворец. Зачем мне твоя вода. У меня своей полно.
– Человек – ну что человек, есть он и нет его. А раз он тебе так нужен – бери на здоровье. Напомни наконец о себе. Бассейн, о тебе же забыли. Ну кто о тебе помнит? Все эти школьники, которые приходили к тебе, молились на тебя, – они же и сейчас ходят мимо каждый день. Они забыли, Бассейн.
– А вода-то как поможет?
– Так ты ее выпусти. Напомни о себе!
– Господи милостивый, именем Иисуса Христа и силою Духа Святого спаси, сохрани и помилуй меня, раба Божьего.
– А тебя они помнят?
– О, меня они помнят прекрасно. Я ведь не здание, Бассейн. Меня же почему не достроили? Я у людей в головах, я уже там! Знаешь, где статуя Ленина? Думаешь где-то во мне? Нет! Она во всех этих дорогах, во всех их словах, она везде, Бассейн! Она даже в тебе. Меня боятся, помнят… Меня любят.
– А меня не любят.
– Они о тебе забыли! О Нотр-Даме тоже забыли! Смотри на него сейчас, когда он в огне! Все вдруг вспомнили! Достаточно одной искры, Бассейн. Открой ворота, Храм. Пускай придет вода.
– Сними с меня порчу, сглаз и боль телесную навсегда… Бассейн, я так высоко! Я никогда не был так высоко! Вся вода – если пустить, то она затопит все, совсем-совсем все, Бассейн…
– Дворец, я тоже хочу… Чтобы детки снова. Но я не хочу, чтобы было больно… Хоть кому-нибудь. Не хочу, Дворец. Я хочу любовь.
– Будет, Бассейн. Все будет. И любовь, и детки. Главное напомнить. Ты хочешь снова видеть свет? Людей? Ты чувствуешь свою вышку, с которой ныряли особенно отчаянные? Помнишь, как зимой от тебя шел пар – белый, густой? Знаешь, над кем он сейчас? Над Нотр-Дамом! Ты чувствуешь детей, Бассейн?
– Чувствую, Дворец!
– Знаю, знаю! Дай почувствовать другим. Поделись огнем. Открой ворота, Храм. Выпусти любовь.
– Господи милостивый, изгони беса из меня, раба Божьего. Открывать, Бассейн? Я очень боюсь, там же ходят! Люди ходят… Потопит же их!
– Как там заканчивается, Дворец, помнишь?
– Говори «раба Божьего» и не прогадаешь. Там всегда так. И аминь в конце.
– Ага, вот-вот… Божьего… Открывай, Храм. Пускай придет вода. И аминь… В конце.
ПриделПохмелье
Вальжан Шуи проснулся от того, что рухнул с постели. Было уже светло. На улице шумело кафе, и до третьего этажа отеля, где жил Вальжан, долетали обрывки каламбуров об инвалидах в Доме инвалидов.
Голова Вальжана разрывалась от похмелья; его тошнило. В номере было холодно – накануне, перед тем как отключиться, Вальжан открыл настежь окно и прокричал в ночной Париж что-то нецензурное на китайском языке. Париж тогда ответил ему автомобильными гудками. Вальжан понятия не имел, сколько было времени – по ощущениям, он пролежал в отключке не одну неделю. Он собрался с силами и, цепляясь за кровать, пополз в ванную.
Задумчиво постояв пару минут над унитазом, Вальжан дотянулся до крана и умылся холодной водой. Голову как будто отпустило. В зеркале над раковиной Вальжан показался себе кем-то чужим. Он попробовал широко раскрыть глаза. В школе у Вальжана было прозвище – Лягушка. Одноклассники, однажды увидев его маму и прознав, откуда она родом, стали ежедневно поджидать Вальжана после уроков, чтобы объяснить ему, где у земноводных находятся лопатки, а где ребра, и как это все связано с болевыми точками и местом, где зимуют раки. Правда, не все к нему так относились – был же у них в классе Тао, маленький, очень худой мальчик, все время что-нибудь читавший и вечно на кого-то обиженный; его в классе тоже недолюбливали. Тао всегда говорил шепотом, даже когда рядом никого не было, и Вальжану приходилось наклоняться прямо к его рту, чтобы хоть что-то услышать. Всех, кроме себя и Вальжана, Тао называл Калибанами – Вальжан не понимал, что это значит, но, предчувствуя возможные тирады, соглашался с ним и даже добавлял, что они не просто Калибаны, а к тому же еще и тупые Калибаны. Тао в ответ обычно удовлетворенно хмыкал.
Вальжан вышел из ванной. Его номер был двухцветным: так, ламинат, пахнущий отчего-то дешевым коньяком (Вальжан подозревал, что это как-то связано со вчерашней ночью, но не захотел углубляться в эту мысль), был черным, а скомканные простыни – красными. Еще в номере был небольшой черный столик, черный стул и черный телевизор – и то, что все эти предметы мебели находились в одном углу, в непосредственной близости от черной же стены, заметно нарушало паритет, оставив красному лишь одну стену за кроватью. Вальжан подошел к окну, отдернул красную штору и, облокотившись на подоконник, взглянул на улицу. В кафе напротив пожилая пара уплетала круассаны (к горлу Вальжана снова подступила тошнота) и над чем-то смеялась. Рядом сидел чернокожий молодой человек, увлеченно говоривший по телефону; когда он расплатился и встал, Вальжан заметил, что вместо левой ноги у него протез. Вальжан перевел взгляд на дорогу и решил сосчитать желтые машины. Желтых машин на дороге не оказалось, но зато подряд проехали три красные, причем одна остановилась у жилого дома; другая, ехавшая позади первой, ей просигналила (улица была небольшая) и, медленно объехав ее, остановилась у магазина с вывеской «Correspondances inévitables dans le texte»; а третья оказалась пожарной и не переставала гудеть об этом прохожим, пока окончательно не скрылась в глубине улицы. Вальжан проследил за мигалкой, зевнул и снова посмотрел на магазин. Кроме надписи, на вывеске были изображены китайский замок и иероглиф. Вальжан вспомнил, как в детстве, лет в шесть, папа водил его на старую площадь Ушаньгуанчан. Вальжану было скучно, ему хотелось в парк, поиграть с ребятами, а папа все равно потащил его на старую площадь Ушаньгуанчан, а оттуда в музей-аптеку Хуциньюйтан, которая походила на дворец, а внутри была то ли музеем, то ли аптекой, но ничего интересного для ребенка шести лет там точно не могло быть. Им устроили экскурсию, и она была очень скучная, а когда Вальжан высказал это папе, папа ему хитро подмигнул, а сам стал пялиться на девушку-экскурсовода, а потом позвонила мама и что-то долго кричала в трубку, и они пошли домой, а дома оказалось, что уже очень поздно и что пялиться на девушек-экскурсоводов очень нехорошо, потому что папа маме жизнь испортил, да еще и на глазах у ребенка продолжает портить, и даже будто бы ему это нравится. Потому что он паразит. Вальжан задернул штору и стал одеваться.
В карманах джинсов обнаружились телефон и горстка монет. Вальжан разблокировал телефон, на нем высветилось время: 14:57. Мысленно поаплодировав своим фазам быстрого и медленного сна, давшим ему выспаться и худо-бедно, но прийти в себя, Вальжан сосчитал мелочь. Осталось всего двенадцать евро. Когда он рассовывал деньги обратно по карманам, монетка в один евро выпала, звонко отскочила от ламината и укатилась под кровать. Вальжан выругался, надел кожаную сумку, покопался в ней в поисках кошелька (впрочем, без особого энтузиазма – он и так знал, что потерял его вчера ночью где-то по дороге от такси до отеля) и, так и не найдя его, выудил карту Парижа. За неделю Вальжан так и не успел побывать в Нотр-Даме – он специально откладывал поход туда до самого конца поездки. Идти от двадцатого аррондисмана до острова Сите было порядочно, тем более в три часа дня и на голодный желудок, но по пути можно было заглянуть и на Пер-Лашез, и в центр Жоржа Помпиду, так что Вальжан решился. Похмелье, ретировавшееся после холодной воды, вернулось. Он достал из сумки термос и сделал первые два глотка «Мальбека» 1997 года, который хранил вот уже одиннадцать лет. В нос ударило уксусом – вино было очень кислым. Вальжан поправил кожаную лямку на плече и вышел на улицу.
Купив по дороге горячий багет (в пекарне девочка лет десяти, стоявшая на кассе, благодарно улыбнулась Вальжану, отдавшему ровно девяносто центов четырьмя монетками, без сдачи), Вальжан вышел на площадь. В центре располагался фонтан, а вокруг стояли небольшие домики во главе с возвышавшейся над ними мэрией. В голове словно что-то взорвалось – Вальжан даже зажмурился от боли. Он тяжело вздохнул и попробовал втянуть голову в плечи, чтобы обмануть похмелье; потом закинул голову вверх. Ничего не помогало. Мимо проходили люди в костюмах, скакали бегуны, проезжали автомобили. Красных машин было столько, что Вальжан, решивший поначалу их сосчитать, через пару минут плюнул и отвернулся. На другой стороне дороги, за фонтаном, светилась желтая буква M, обозначавшая метрополитен, а конкретно – станцию Gambetta. Вальжан никогда не был в метро – ни здесь, во Франции, ни там, в Китае. Когда он пошел в школу, в Ханчжоу еще не было подземки – ее только начинали строить. Раньше все ездили на автобусах и вечно из-за этого негодовали: прежде всего, автобус как вид транспорта едет слишком медленно, потом – образует пробки. Другое дело метро. Метро – это мало того что под землей, но еще удобно, быстро… Одним словом – андерграунд! В первый раз Вальжан услышал это слово от Тао – тот был у него дома и, когда мама Вальжана ушла на кухню готовить фирменные профитроли, шепотом спросил, есть ли у Вальжана магнитофон. Вальжан сказал, что есть. Тао спросил, какой марки. Вальжан сказал, что «Филипс». Тао утвердительно хмыкнул (Тао вообще довольно часто хмыкал, причем в любой ситуации и при любом настроении: когда после уроков главный классный заводила Шэнли вместе со своими дружками их бил, Вальжан пытался хоть как-то отбрыкиваться, а Тао только хмыкал и почему-то кивал). Затем он достал диск с альбомом «L. A. Woman