Снова тихо. Они все равно не смотрят на меня. Как их много. С облупившейся краской, зажатые камнями, взорванные бомбами; забытые природой, людьми, временем. И никто на меня не смотрит. Почему? Неужели это правда? Нет, не может быть такого, она мне врет, врет! Мне уже не больно, значит, поздно, значит, я уже мертва и меня помнят люди! Значит, везде любовь, а все вранье было лишь страшным сном, как и вся жизнь – один большой и страшный сон. А за окном – тушат пожар. Дым поднимается над пламенем, вода затекает за алтарь, в воде утопают хор, трансепт и неф, обломками завалены порталы, средокрестие и апсида с приделом. Розетки пылают красным цветом, а люди молятся и плачут.
– Они меня любят!
– Это бессмысленная жертва, Собор. Ваша смерть заставит их перешагнуть через ваш труп, не более того. Вы этого хотите?
– Вы врете! Обманываете! Я видела! Сама, сегодня! Ко мне приходили люди – старый писатель, карикатурист, художник, обо мне вспоминала девочка, я знаю, пожарные тушили меня вместе, президенты говорят обо мне по телефону ночью, все вокруг меня! Я – их Нотр-Дам! Я – их любовь!
– Эти люди прощались с вами, Собор. Больше их с вами не будет. Любовь скоро уйдет. А вы будете живы.
– Нет! Я хочу умереть! Я уже решила!
– Рано, Нотр-Дам. Вы не умрете. Таково решение суда. Приговор привести в исполнение.
Башня стукнула по столу – все вдруг завертелось. Я снова почувствовала боль. Снова темнит в розетках, жжет, и своды будто бы снова трещат… Почему вы не смотрите не меня? Обернитесь! Почему вы уходите? Вы же молились за меня, вы же хотели меня спасти, вы же не спали из-за меня, вы же меня любили, где ваша любовь? Где ваша любовь?
– Почему вы на меня не смотрите? Почему? Где вы? Где вы все? Вернитесь!
Занималось солнце. Лаяли собаки, начинали громыхать машины. Стали звенеть приборы в ресторанах – зевая, официанты накрывали на столы. По всему Парижу раскрывались шторы, растворялись окна, распахивались двери. После бессонной ночи французы с трудом стояли на ногах. Облака разошлись, на улицах появились куртки, капюшоны и пальто. Проснулись президенты, художники и карикатуристы. Проснулись школьники, писатели и храмы, мигранты и киносценаристы. В эту ночь всем людям, где бы они ни были, где бы ни жили, приснился один и тот же страшный сон в картинках: огонь, Собор и смерть. Но это был лишь сон. Мир проснулся. Нотр-Дам спасли.
От Собора отъезжала последняя пожарная машина. Все снова было тихо. Людей вокруг не осталось. Последними из Нотр-Дама выбежали две фигуры – одна, одетая в черное пальто, и вторая, будто бы светившаяся изнутри. Они исчезли еще ночью, когда вокруг молились люди, – тогда казалось, что Собор умрет. Но он не умер. Нотр-Дам стоял посреди острова Сите, живой. С его сводов капала вода, время от времени, падая, гремели балки. За гарью на розетках не было видно витражей. Горгульи, отвернувшись от Собора, смотрели кто куда. Повсюду лежал свинец – все, что осталось от резного шпиля. Две башни растерянно глядели друг на друга, блестя ожогами на солнце.
Спустя какое-то время снова стали мелькать люди. Они шли кто куда: кто на работу, кто гулять. Приближаясь к Собору, они ускоряли шаг и отворачивались, как будто от стыда. То ли за себя – какая глупость, столько хоронили, а он здесь – живой. То ли за него – облезлый, облупившийся Собор, намек на тот, прежний Нотр-Дам; теперь он жалкий, его можно только жалеть, но как жалеть то, на что совсем недавно сам молился! Люди больше не смотрели на Собор. Мир проснулся.
Вдруг из-за ограждений показался молодой мужчина. Боязливо оглядываясь, он пролез через ограждения и подошел к Собору. Он был одет в рабочую одежду и припадал на одну ногу. Мужчина подбежал к Собору, упал на колени перед центральным порталом и заплакал. Он стукнул головой дверь и сбивчиво, сквозь слезы, зашептал:
– Прости меня! Прости меня, Н! Мне так жаль, я так тебя люблю, больше всего на свете, Н, мне больше никто не нужен, только ты, прости, прости, прости. Я виноват, очень перед тобой виноват. Я только хотел им всем показать. Они все тебя не понимали, а я понимал. Я думал, они поймут, Н, а они глупые дураки, они так ничего и не поняли. Никто ничего не понял, кроме меня. А я все понял, хорошая, красивая, чудесная Н. Прости меня. Я тебя люблю. Я так тебя люблю!
Мужчина достал из кармана спички и выбросил их. Уже светило утро. Мир проснулся. Никто больше не молился – все занимались обычными делами. Кто-то готовил завтрак, другие, опаздывая, бежали на учебу, третьи стояли в пробках. Нотр-Дам возвышался над островом Сите, над Парижем, Францией, над всем остальным миром. Никто больше о нем не думал. Никто не молился за него. Только одному человеку на всей земле было дело до Собора Парижской Богоматери. Для всех остальных ночной пожар был лишь коротким страшным сном. И в ту минуту, когда Нотр-Дам это понял, он сам наконец проснулся.
Поль
17 апреля,
Нотр-Дам
Моему дорогому брату Жану
Про тебя написали в газете! Представляешь! Я вырезал страницу, где ты рассказываешь про библиотеку, и везде с собой ношу. Уже показал Жюли. Ей очень нравится. Мне тоже. Но мне не нравится, что тебя хотели убить. Я так и сказал Жюли: представляешь, моего дорогого брата Жана хотели убить, и мне это очень не нравится. А она ответила, не может такого быть, какой ужас. Но, мне кажется, главное, что тебя не убили. Ты правда приедешь ко мне? Мы могли бы жить вместе в Париже. Было бы очень хорошо.
Прости, что пишу снова так скоро. Случилось много всего, и очень хочется про все рассказать. Я ушел с прошлой работы. Теперь я рисую. Ты помнишь, как я дома рисовал? Маме нравились мои рисунки. И тебе тоже. Ты даже один раз сказал, когда я нарисовал жуткого черного Моро, что это очень похоже и смешно. Ты помнишь? Я помню. Он еще ругался и злился на меня. Так вот, я шел вчера по улице и случайно уронил свои рисунки. Их увидел какой-то мужчина и предложил мне рисовать в газете! Сказал, что у них только что умер карика-кто-то. Это конечно очень грустно, что умер, но зато я теперь работаю в газете. Представляешь! Мне велели нарисовать Н. Я нарисовал. Но, Жан, не думай, что я ее рисую, когда она не видит. Я спросил у нее разрешения. Она не против. Н нравится, когда я ее рисую.
Мы с Н теперь точно вместе. Она правда любит меня, Жан. И я ее. Мы любим друг друга. Я очень наглупил, когда решил, что ей надо сгореть. Так много шума было! Много людей пришло к ней. Даже кто-то умер. Сгорел. И я очень расстроился, потому что подумал: ты дурак, Поль, раньше она тебя любила, потому что ты был один, а теперь их много, и Н тебя не любит. Но утром они все разошлись. А я еще там был, я спрятался, чтобы меня не было видно. И вот я вылез, когда все уже ушли. Н была очень расстроенной. Ее сильно обожгло огнем. И я посмотрел на нее и увидел, как она расстроена и как ей было больно, и мне стало так ее жалко, Жан! И я подумал: какой ты дурак, Поль! Потому что сделал большую глупость. И я пришел к Н и сказал «прости», и заплакал. И выбросил эти дурацкие спички. А она меня простила. Я это понял, потому что она сразу будто стала другой. Перестала грустить. И хотя она была вся в пыли и в грязи, но я ей сказал, что мы это все вылечим, а если даже и не вылечим, я все равно всегда буду ее любить. Она ничего не сказала, но я понял, что она тоже всегда будет меня любить. Это так хорошо, Жан! Ты даже не представляешь, как хорошо.
Как-то все так завертелось, так стало вдруг сложно, что я совсем запутался. Очень много думал. Столько нового. А все на самом деле очень просто. Я сейчас это понял. На самом деле больше ничего нет, Жан, только любовь. Все остальное совсем не важно. Приезжай, пожалуйста, скорее. Мне тебя не хватает. Я тебя познакомлю с Жюли, она меня уже давно спрашивает: а где же твой дорогой брат Жан? Мне кажется, ты ей нравишься. А еще я бы познакомил тебя с Н. У нее крыша после пожара поехала, был бы ты здесь, поправил бы. И шпиль совсем разрушился, и вообще много всего. Ну ты знаешь. Розетки там всякие. Может, ты сможешь ей как-нибудь помочь? Она бы обрадовалась.
Я хочу сделать ей подарок. Знаешь какой, Жан? Я уже показал его Жюли, и Жюли сказала, что это самый лучший подарок в жизни. Мне очень приятно. Я решил написать для нее книжку. Я, конечно, не умею говорить так хорошо, как ты, но я уже написал конец. Не могу только придумать начало. Может, ты мне поможешь? Не знаю, как начать. Почитай, пожалуйста. Напиши мне, если тебе не понравится. Или если понравится, тогда тоже напиши. Конец такой: «И тогда, спустя много лет, когда не останется уже никаких соборов, умрут все храмы, сгинут боги, спустя столетия, которые промчатся мимо нас, – а мы и глазом моргнуть не успеем, – тогда останутся только бедный, глупый Поль и его чудесная Н, и больше ничего не будет – только Н, Поль и их любовь. Любовь. Любовь».