– Это дело ясное, – музыкант почесал макушку. – И чего, любите ее?
Президент посмотрел на блондинку. Потом на себя молодого.
«Нет, ну тогда… Тогда точно любил. Вон как смотрел. И волосы еще были. На голове. А сейчас?» – подумал Президент. Он погладил голову. Сейчас волос не было. Президент попробовал прислушаться к себе. Нервы были спокойны. «Впрочем, они всегда спокойны», – спокойно рассудил Президент. Мозги его за последнее время передумали столько, что больше туда не влезало. «Ну, значит и голова на месте. А сердце что?» – и Президент прислушался к сердцу. Как часы в гостиной, оно стучало тихо, мерно.
Президент подошел к блондинке.
– Здравствуйте. Вы, случаем, не горите? Вас не требуется потушить?
– А? – блондинка недоуменно поглядела на Президента. – Нет, благодарю, – она снова обернулась на молодого Президента. – Огонь, ты слышишь, начал угасать…
Президент обернулся на музыканта и отрицательно покачал головой. Тот лишь пожал плечами. Президент в последний раз посмотрел на молодого себя. Он совершенно забыл про Адкина. Он ничего не помнил про молодого самого себя. Все было красиво в концертном зале «Май» в тот вечер. И Адкин с накладным носом, с большими очками и, конечно, в костюме. И люди – сейчас-то они все, поди, старики. И блондинка, его жена, с этими ее словно нарисованными бровями. И он сам. И даже его волосы под светом ламп блестели как-то особенно красиво.
– Товарищи отцы и товарищи, грубо говоря, матери! – обратился к залу Адкин. – Отчитываясь, мы не можем не заметить, что, прыгая через скакалки и разного рода палочки, ваши дети таки допрыгались до подросткового возраста!
Спустя двадцать лет днем к Большому Кремлевскому дворцу подъехал черный лимузин. Из него вышел Серебров, открыл дверь и пропустил перед собой зрелого Президента. Тот, оправив пиджак, пригладив волосы на плешивевшей голове, прошел по красной, обитой по краям золотом ковровой дорожке, поприветствовал заметно оробевшего коменданта Кремля (тот, от волнения забыв, какой рукой необходимо отдавать честь, отдал ее обеими) и вошел в Кремль. В ту же минуту заиграли трубы, барабаны – зазвучал марш. Серебров набрал воздуха в легкие и, улыбаясь и стыдясь своей улыбки, побежал трусцой за зрелым Президентом.
Музыкант вместе с Президентом сидел на верхней ступеньке лестницы, по которой поднимался только что избранный зрелый Президент.
– Безвкусица, – фыркнул музыкант.
– А мне – нравится.
В просторной зале было уже много людей. В стены вжался почетный караул с винтовками, а на балконах трубачи выдували незамысловатую мелодию. Все светилось золотом в Большом Кремлевском дворце. Зрелый Президент ступал по красному ковру.
Приблизившись к двум незнакомцам, Президент торжественно произнес:
– Вы мешаете проведению церемонии. Освободите пространство.
Оркестр замолчал. Зрелый Президент, нахмурившись, осмотрелся. Все замерло – два солдата друг напротив друга с выпученными глазами; Серебров, тогда еще не генерал, но уже солдат, пока не разочарованный, но уже любивший, Серебров, пока без собственного дома с видом на луну, но уже в Кремле, при Президенте. Его глаза улыбались. Зрелый Президент помотал головой, несколько раз моргнул, решил сплюнуть, но, глядя на золотые края ковра, передумал и только громко, в совершенной тишине, хрустнул пальцами.
– Верить мне своим глазам? – спросил зрелый Президент, подозрительно оглядывая фигуру Президента. – Или не верить?
– Вам виднее, – Президент кротко улыбнулся. – Кажется, зрение вам станет изменять несколько позже.
– Да… Прошу прощения, – зрелый Президент резко выпрямился, – я не представился. Президент.
– Я с вами уже знаком.
Музыкант улыбнулся и подошел к Сереброву. Замерший, он напоминал восковую фигуру. Музыкант стал ему играть – тихую и грустную балладу. Зрелый Президент осторожно спросил Президента:
– А вы?.. Кто?..
– Я тоже Президент, – ответил Президент, – Только старше. На четыре срока.
– Ага… – Зрелый Президент машинально протянул руку к макушке, но, заметив блестящую лысину собеседника, вежливо одернулся. – А вы зачем… Тут?
– Спросить надо, коллега. Вопросы есть.
– Какие?
– Тебе это надо? – Президент обвел рукой залу. – Золото это все, новый президент и чтобы… Лимузины эти все… Ты это любишь?
– Как же… – растерялся зрелый Президент. – Это все для страны. При чем тут… я.
Некоторое время Президенты молча стояли друг напротив друга. Все замерло в Кремле, в Москве и в мире. И не было еще пожаров, не горел пока Собор Парижской Богоматери… Зрелый Президент нарушил тишину первым:
– А вы… Не любите?
Президент вопросительно посмотрел на музыканта. Тот все еще играл Сереброву. У него еле заметно приподнимались краешки губ. Президент нахмурился. Он и не помнил время, когда еще не был президентом. Вся память его как будто повторялась. И вместе с новым веком он забыл свое прежнее имя и взял новое: «Президент». И все стало новое, а старое – забылось. И появились красные ковры и лимузины… «Не презирал страны какой: я знал ее все увлеченья. Кажется, как-то так, – подумал Президент. – Президент… А был ли Президент?»
– А был ли? – спросил он негромко.
Зрелый Президент сложил руки на груди и, глядя в пол, тихо спросил:
– Господин Президент, я хочу у вас спросить… А я… Я буду хорошим президентом?
Но когда он поднял глаза, Президента уже не было в Большом Кремлевском дворце. Его не было в Москве. Президент был далеко, там, где он всегда все помнил, в месте, откуда он, на самом деле, никуда не уходил. А зрелый Президент лишь тряхнул головой – и снова грянул марш. У него разболелась голова. Зрелый Президент в очередной раз за этот долгий день подумал, что стоило бы держать в кармане упаковку аспирина. Про запас.
«Господи… Все горит, ничего не остается. Президент, президент, президент, президент… Не могу! – суматошно думал Президент. – Стихи и в воздух чепчики бросали… Слишком много всего, Господи, зачем? Я не хочу всего этого! Мне надоело! И Рильке зачем-то, и этот бег…» Вокруг Президента кружились книги, песни, фильмы. Из всех углов его собственного дома к нему в уши заползали строчки, названия и фразы, и ни одну из них Президент не мог вспомнить до конца. Все они останавливались на середине. И больше, больше – и ничего ни в нервах, ни в мозгах, ни в сердце. Все пролетало где-то поверху, и все равно ведь лезло, и невозможно было без него прожить, совершенно невозможно! Окна в усадьбе были приоткрыты на щелку – и вместе с ветром просачивался Леонов Леонид вместе с Леоновым Евгением, и два Островских, и сколько-то Бронте, и столько же Стругацких… Президент закричал.
– Да… – президент Франции задумчиво улыбнулся. – А потом я когда президентом стал, господин Президент, у меня времени совсем не осталось на Нотр-Дам. Но я помнил! Господом Богом клянусь, каждый вечер помнил, как засыпал, всегда! А потом… Стал забывать. Да и приходил так, больше для вида, – президент Франции заплакал. – А в последний раз летом был. Верите ли, господин Президент? Господи, как давно. Не хочу для вида! А поздно, забрал уже Господь. Какой страшный день!
В парке было светло и тихо. За кронами блестела еле заметная луна, фонари освещали гравий на дорожках. Шуршали кустарники. Белая ива расползалась по парку – ее ветви касались ветвей берез и тополей. У скамеек росли гвоздики, а прямо около Президента, забывшего решительно все помимо парка и Нотр-Дама, около Президента, у которого в глазах пылал огонь, – цвела сирень. Президент понюхал ее.
«Хорошо», – подумал Президент. И ни одного стиха не всплыло в его мозгу. Он прошел к дубу в центре парка – дубу, закрывавшему собой все остальное – кроны, листья, закрывавшему даже свет луны. Прямо под ним, на скамейке сидела девушка. Президент узнал в ней виолончелистку, победительницу конкурса Чайковского. Она подняла на него глаза.
– Пришли-таки? Я вас заждалась. – Она улыбнулась и убрала прядь со лба. Президент не мог двинуться с места. – Ну садитесь же, что вы, – засмеялась виолончелистка.
Президент сел к ней. Подул ветер и сорвал с дуба несколько листов.
– Так вы… – робко начал Президент. – Вы – Нотр-Дам? Вы – моя дама?
Девушка улыбнулась и подняла с гравия лист. Его дама сидела около Президента, и у него больше не было мыслей. Все, что он помнил наполовину, он забыл окончательно, все, что считал давно забытым, вдруг предстало перед ним со всей яркостью и всем светом. Президент улыбнулся. Все книги запрятали в шкаф, все фильмы уложили на полку, а песни допели до конца. Виолончелистка внимательно посмотрела на него.
– Как долго… Я горела, знаете? – в ее глазах блеснул огонь. – Я очень, очень долго горела…
– И я, – он взял ее руку, – и я. Что мне сделать?
– Где вы были раньше? – она высвободила руку и отвернулась. – Почему не пришли раньше?
Президент не любил виолончелистку. Не было никакой виолончелистки. Он это прекрасно знал и понимал. Но каждый раз возвращаясь к ней, год за годом, он верил в то, что это – можно, можно все бросить и убежать, куда-нибудь, пусть в парк или в консерваторию, лишь бы подальше и без ковров, без лимузинов… И каждый раз после Президент неизменно про виолончелистку забывал.
Девушка встала. Президент почувствовал, что она плачет.
– Вы меня не любите? – тихо спросила она.
– Не люблю.
– Зачем тогда, – она перевела дыхание, – зачем тогда вы пришли?
– Когда вы горите – то и я тоже. Горю. Мне кажется, – Президент встал и развернул виолончелистку за плечи к себе. Он вытер рукавом ее глаза, – мне кажется, что я – это вы.
– Нет, – девушка улыбнулась сквозь слезы. – Вы – Президент России. И вы всегда им будете. Вы будете гореть, господин Президент, вместе со мной, с вашей дамой, но все равно останетесь Президентом. Потому что это – ваше имя. Потому что другого вы не знаете. У вас плохая память на имена, господин Президент. И хорошая – на должности.
Луна стояла высоко, свет от нее мешался со светом фонарей – и тени скамеек, деревьев и цветов слились в одну сплошную. А вместе с ними – тени девушки и Президента, тени двух воспоминаний, брошенных на середине.