Прозрение больше осложнило мои чувства к Харлоу, чем пролило на них свет. С одной стороны, я видела: от нее жди неприятностей. В детсадовском отчете, в разделе “Примечания”, меня характеризовали как импульсивную, ревнивую, требовательную. Типичные черты шимпанзе, и я потратила годы, упорно искореняя их. Я подозревала, что Харлоу демонстрирует те же наклонности, но без стремления измениться. А вдруг в ее компании я возьмусь за старое?
И все же в каком-то смысле мне было с ней комфортно, как ни с кем. Мое одиночество переоценить трудно. Просто повторю, что когда-то всего за несколько дней перешла из детства, в котором не оставалась одна вообще, в долгую и молчаливую “единичность”. Потеряв Ферн, я потеряла и Лоуэлла – по крайней мере такого, каким он был прежде; тем же путем потеряла маму и папу и, уже взаправду, потеряла всех папиных студентов, в том числе своего любимого Мэтта из Бирмингема, который в решающий момент выбрал не меня, а Ферн.
Да, я видела, что Харлоу доверять нельзя в принципе. В то же время с ней я чувствовала, что могу быть собой настоящей. Я не имела ни малейшего намерения так поступать и, однако, с равной силой жаждала этого. Кто же я, интересно, по-настоящему? – думала часть моего мозга, взятая от папы. Неужели у нашей Рози наконец появилась подружка? – думала мамина часть.
И вот наконец мы вернулись в середину истории, где я – наивная студентка с новеньким багажом в виде личного протокола об аресте и чьего-то голубого чемодана. Звезды судьбы скачут по небу, как блохи.
Первая: появление и мгновенная пропажа маминых дневников.
Вторая: глухое послание от Лоуэлла – стук в стенку из соседнего каземата.
Третья: Харлоу.
Когда знамение повторяется трижды, как в “Юлии Цезаре”, то даже Калибан, глядя из другой пьесы, не может его не заметить.
Больше всего я думала о возвращении брата. Меня мутило от волнения, какое бывает в ожидании рождественского утра, если Рождество в вашей семье больше напоминает “Кошмар на улице Вязов”.
Взаправдашнего Рождества ждать оставалось меньше двух недель. Если бы Лоуэлл объявился во время сессии, чего бы я только ради него не придумала. Мы играли бы в покер или “Руммикуб”. Могли бы смотаться в Сан-Франциско, погулять по Мьюирскому лесу. Еще есть такое место на озере Берриесса, если проехать по дороге с табличкой “Частное владение, проезд запрещен” и перелезть через забор с табличкой “Нарушители будут привлечены к суду”, то в ясную погоду открывается вид через весь штат: на востоке – Сьерра-Невада, на западе – Тихий океан. Совершенно наркоманский вид. Лоуэллу бы очень понравилось.
А если он объявится позже, я уже уеду в Индиану.
Поэтому я надеялась, что Эзра говорит правду и Лоуэлл вернется через пару дней и что пара дней значит два. Я надеялась, Лоуэлл догадается, что я провожу Рождество у мамы с папой. Надеялась, он поймет, что мне приходится так делать, хотя бы потому, что он сам так не сделал ни разу. Надеялась, ему не все равно.
Я, как только приехала в Дэвис, через несколько недель уже протоптала дорожку в газетный фонд, расположенный в цоколе библиотеки Шилдса, и засела там на целые выходные, читая местные новости о 15 апреля 1987 года и зажигательных бомбах в ветеринарной лаборатории Турмана. В Индиане это событие шума не вызвало: никто не связал его с самым одиозным баскетболистом старшей школы во всем Блумингтоне. Но даже в Дэвисе подробностей оказалось не густо.
Когда лабораторию уничтожили, она только строилась. Ущерб оценили в 4,6 миллиона долларов. Изнутри на ее обгорелом остове были выведены краской буквы ФОЖ; на университетских машинах, стоявших поблизости, тоже расписался Фронт освобождения животных. “Исследования на животных ведутся на пользу и животным, и людям, и окружающей среде”, – сказал официальный представитель университета.
ФОЖ заявил, что диагностическая лаборатория должна была обслуживать пищевую промышленность и животноводство, но я узнала об этом только из писем в редакцию, не из статей. Если верить “Дэвис энтерпрайз”, подозреваемых у полиции не было, однако содеянное квалифицировали как внутренний терроризм, и дело передали ФБР.
Я расширила поиски и занялась цепочкой таких же случаев с зажигательными бомбами, произошедших в Северной Калифорнии немного позже, с небольшими перерывами. Серия ударов по складу поставщика мяса в Сан-Хосе, компании по производству мяса “Феррара”, складу птичьего мяса. Поджог магазина мехов в Санта-Розе. Ни один бомбометатель задержан не был.
Я поднялась наверх и попросила дежурного библиотекаря помочь мне найти материалы о ФОЖ: что это за люди, того же ли сорта, что Лоуэлл? Среди прочего фонд спасал и выпускал на волю животных, еще за ним числилась кража лабораторных данных и журналов. Активисты передавали прессе фотографии вивисекции. Ломали оборудование, в том числе стереотаксические установки для применения на приматах (не знала тогда и сейчас не хочу знать, что это такое). Травили ученых, меховщиков и скотоводов: оставляли им гневные письма и сообщения на автоответчиках, угрожали физической расправой, устраивали погромы в их домах и вешали страшные фотографии издевательств над животными на школьных площадках, где играли их дети.
В прессе о ФОЖ иногда говорили сочувственно, но в основном – наоборот. “Рейтерс” описала его рейды как историю о ковчеге, только вместо Ноя у штурвала Рембо. Но все сходились в том, что нужно ждать убийства. Кого-нибудь значительного. Какого-нибудь человека. Опасные моменты уже были.
Мне попался доклад о взломе 1985 года в Калифорнийском университете в Риверсайде. Оттуда выкрали множество животных, включая детеныша макаки по имени Бритчиз. Когда он появился на свет, ему в тот же день зашили глаза, чтобы протестировать некое акустическое оборудование для слепых детей. Его планировали держать живым около трех лет, в состоянии сенсорной депривации, а затем убить и посмотреть, как депривация повлияла на зрительные, слуховые и моторные зоны мозга.
Я не хотела мира, где приходится выбирать между слепыми человеческими младенцами и замученными обезьяньими. Сказать по правде, я ждала, что наука как раз будет щитом от таких дилемм, а не подсунет их мне. Но я справилась – бросила чтение.
В 1985 году Лоуэлл как раз ушел из дома. Его приняли в Брауновский университет, мы понимали, что он скоро уедет, но думали, что несколько месяцев у нас еще есть. Еще несколько месяцев у нас есть Лоуэлл, который гуляет с Марко и Китч и позволяет нам верить, что он наш и останется нашим даже тогда, когда будет далеко.
ФБР сказало родителям, что ФОЖ Западного побережья – это сеть слаженно действующих независимых ячеек и явок, использующая удобную подземную железную дорогу для перевозки животных. Они так и не сказали, каким образом вышли на брата, даже не подтвердили, что он подозреваемый. Сказали, что большинство борцов за права животных – молодые белые мужчины из среднего класса.
Диагностическая лаборатория в Дэвисе давно была достроена и энергично трудилась над тем самым, против чего протестовал ФОЖ. Я могла в любой момент подрулить туда на велосипеде. Подрулить, но не войти. В то время лаборатории, где исследовали животных, охранялись очень сурово.
Я уже собралась позвонить в авиакомпанию еще раз и потребовать, чтобы мне выдали настоящий чемодан и забрали самозванца, но Харлоу подала другую идею. Другая идея состояла в том, чтобы вскрыть замок наличествующего чемодана и посмотреть, что внутри. Само собой, начинку брать не будем. Но как можно вернуть чемодан, даже не заглянув в него? Мало ли что скрыто в этом странном индианском бауле (если допустить, что он прибыл из Индианы). Золотые дублоны. Кукла, набитая героином. Полароидные снимки каких-нибудь среднезападных муниципалов, пойманных на горячем. Яблочное повидло.
А мне разве не любопытно? Где мой дух приключений?
Надо же, Харлоу знает, что такое яблочное повидло. Я это оценила, что не извиняет моего попустительства. Я надеялась, код на замке поставит ее в тупик. Понадобятся инструменты. А то и специалист-подрывник. В экспериментах с шимпанзе такая задача называется пищевой головоломкой. Шимпанзе получают награду за успех и скорость и бонусные очки за оригинальность. И вдобавок съедают найденную пищу. Если бы чемодан открыла шимпанзе, было бы величайшей несправедливостью ничего ей оттуда не дать.
Я не особенно возражала, уповая на арифметическую вероятность отгадки (1 к 10 000), и покорно отправилась под дождем в магазин купить на всех кофе.
Оказывается, можно открыть кодовый замок в считаные минуты, если крутить колесико и одновременно высматривать, на какой цифре в щели покажется паз. Мне это продемонстрировал Эзра, когда я вернулась. Эзра удачно использовал свой параноидный бред для приобретения целого набора навыков, достойных партизана-диверсанта. Страшно подумать, что еще он умел.
Харлоу отыскала его на балконе третьего этажа, где он занимался цигуном и отрабатывал убийственные фразочки. “Сотри это выражение со своей рожи, сука”. “Жопа немеет, что твой бифштекс”[12]. Однажды Эзра сказал мне, что изо дня в день у него в голове непрерывно крутится киноверсия происходящего. Думаю, так у многих, только не у всех в этом жанре.
Так вот, в киношной версии это сцена романтическая. Он собран, меланхоличен и любезен. Входит Харлоу, она крутит локон, и следующая сцена – в гостиной, мы склонились над замком голова к голове. По киношной версии, в чемодане бомба. Возвращаюсь я с кофе – как раз вовремя, чтобы их остановить.
Но нет, я их не остановила. Вместо этого я позволила Эзре раскодировать замок, наблюдала, как он делает последний, победный виток и открывает чемодан – все это без единого слова. Медленно, поддерживая интригу, он вытаскивал один за другим неинтересные предметы. По преимуществу одежду: спортивный костюм, носки, желтую футболку с надписью красным наискось “Бегущая раса”. Харлоу подняла футболку. Под словами был нарисован земной шар Америками наружу. Люди всех цветов бежали по окружности, дружно в одном направлении – по-моему, так не бывает.