Доктор Б: Нет, конкурентов они в нас не видят. Сфера влияния между ними и нами поделена достаточно четко: они обслуживают, в основном, своих соотечественников, а мы — своих, русских. Конкуренции не возникает ещё и потому, что для успешно практикующего американца медики, прибывающие из Эквадора, России, с Филиппинских островов или республики Бангладеш — суть одно и то же. Американцы не считают Россию цивилизованной страной. В этом, в частности, их убеждает наш, как правило, скверный английский. Врачи-беженцы бегут, не запасшись самым элементарным знанием языка той страны, в которую бегут. Влияет на отношение к нам и тот шум, который поднят американской прессой по поводу "русской мафии". Среди американцев возникло в последнее время даже недоверие к врачам с русской фамилией. Впрочем, американцы подчас и к своим врачам относятся без лишнего почтения. Вспомним хотя бы широко ходящую среди здешней публики поговорку: "Доктор опаснее адвоката (лоера). Лоер только грабит, а доктор ещё и убивает."
Доктор А: Некоторые из перечисленных аргументов, вероятно, справедливы. Наш английский действительно раздражает американцев. Антирусская кампания, развязанная в последние годы в прессе, тоже сказывается на отношении к нам коренных жителей страны… И тем не менее в клиниках и госпиталях, где, завершив резидентуру, оседают русские, американцы вскоре начинают замечать, что мы, как правило, ответственны, работаем добросовестно и в общем-то нетребовательны. В клинике, где я работаю, несколько раз возникали ситуации, показывающие русских с нехудшей стороны. Например, американский доктор, отдежуривший полагающиеся ему часы, ни на минуту задерживаться на работе не желает, даже если в нём есть серьёзная нужда. Наши в подобных случаях не упрямятся, прав своих не качают. Вспоминается и такой эпизод: после одного обильного снегопада ни один американский врач в госпиталь на работу не приехал. Добрался до служебного кабинета, хотя и не без труда, только один врач, русский. Американцы были явно удивлены. В специально выпущенном номере госпитальной газеты нашему земляку буквально пелись дифирамбы. Подобные случаи, показывающие, что понятие "я должен” развито у прибывших из России сильнее, чем у коренных жителей, мне пришлось наблюдать неоднократно.
Марк Поповский: О врачах поговорили. Благодарю. А какие впечатления возникают у наших медиков во время приёма больных? Чем отличается поведение американского пациента от поведения россиянина?
Доктор А (оптимист): Догадываюсь, что сейчас мои уважаемые коллеги начнут катить бочку на дурно воспитанных россиян и превозносить неизменно любезных и корректных пациентов американских.
Доктор Б (скептик): Обобщай, не обобщай, но вот уже седьмой год я изо дня в день наблюдаю у себя в кабинете один и тот же тип российского иммигранта. Его главная черта — недоверие. Эти люди требуют от врача всё новых и новых исследований, проверок, благо платить за всё это из своего кармана этим, в основном, пожилым людям не приходится. Но главное для них — прорваться к какому-нибудь профессору познаменитей. Они не говорят мне в лицо: "Доктор, я вам не доверяю." Но всякий раз, когда я направляю их на консультации к хорошо мне известному, опытному специалисту, они, возвращаясь, заявляют: "Уролог ваш ничего не соображает". Им не достаточно "второго мнения”, они жаждут третьего, пятого, десятого.
Когда я осматриваю всех этих 75-80-летних старичков и старушек, проживших в Соединённых Штатах десять и более лет, я вижу, насколько здоровее, моложе и свежее выглядят эти люди по сравнению с их сверстниками в России. Российская публика получает здесь такую медицинскую помощь, какая им на родине и не снилась. Сотни людей, которые там бы давно ослепли, здесь сохранили своё зрение, они дожили до "среднеамериканского возраста" благодаря здешним электростимуляторам, байпасам, уникальным протезам. К сожалению, многие наши пациенты не задумываются о том, сколько всякого рода благ они получили от здешней медицины. Всё время сомневаются в вашей грамотности и чего-то требуют, требуют….
Доктор А: Вы считаете, что так ведут себя все без исключения россияне?
Доктор Б: Не все, конечно. Интеллигентный человек и на приёме у врача ведёт себя достойно. Но я, извините, принимаю больных в Бруклине… На американцев пожаловаться не могу. Они в массе своей склонны доверять врачу и не склонны рассказывать во время приёма подробности своих конфликтов с тёщей. Но и среди них есть категория, которую я мысленно именую "академиками". Начитавшись в газетах или наслушавшись по телевидению о каких-то всеисцеляющих лекарствах, они просят прописать им именно это средство. Но, говоря с американцем, мне легче объяснить ему, где кончается наука и где начинается реклама. Коренные жители страны внимательнее выслушивают поставленный медиком диагноз, в то время как наши соотечественники, едва войдя в кабинет, торопятся сообщить" "А гипертония у меня советская, а диабет уже американский…"
Марк Поповский: Наверное, есть и другие, более серьёзные различия в поведении американского и российского пациента?
Доктор Б: Американский пациент верит в хирургическое лечение, он охотно принимает предложение об операции. Русских, особенно пожилых, уговорить на операцию крайне трудно. От них слышишь ответ: "Я уже стар, дайте мне спокойно дожить остаток моих лет." Реакция на приближение смерти у нас и у них тоже очень различны. Американцы, люди, как правило, верующие, к приближению кончины относятся, как правило, спокойно, для них это нечто естественное. Русские свою болезнь и перспективу гибели воспринимают трагически. Разговаривать с ними врачу на эту тему крайне сложно.
Доктор А: Да, наши пожилые иммигранты на приёме у врача подчас действительно излишне многословны, нетерпеливы, раздражительны. Но мы должны понимать их чувства: чужая страна, чужой язык, туманное будущее. Я им сочувствую. В разговорах с больным стараюсь его успокоить, подать надежду. Это тоже долг врача.
Марк Поповский: И в заключение: что вы наблюдаете у себя на приёмах за последние четыре-пять лет? Меняется ли характер новоприбывающих пациентов?
Доктор Б: В среде интеллектуальной публики перемен особых нет. "Рядовые советские граждане" меняться тоже не спешат. Зато всё чаще за последние годы демонстрируют себя так называемые "новые русские". Это действительно нечто новенькое. Они с гордостью сообщают мне, какие сложные и дорогие исследования медики проделали им в Швейцарии и Франции, как их охотно принимают в Кремлёвской больнице (бывшее четвёртое зшравление). Разговор ведут примерно такой" "Доктор, мне всё равно, возьмёшь ли ты с меня 50 долларов за визит или сто или двести. Я плачу столько, сколько ты скажешь, немедля, наличными. Но, когда я прихожу, я хочу, чтобы меня принимали безо всякой очереди. Ждать мне некогда…" Как отнестись к такому нуворишу? В нашей приёмной мы таким господам особых прав не предоставляем. Пришёл — жди своей очереди. Как реагируют другие коллеги — не знаю. Кое-кто возможно и уступает….
Р.S. (Пост Скриптум):
Я пересказал далеко не всё из того, что слышал от своих знакомых ньюйоркских врачей. Возможно, некоторые высказывания медиков о своих коллегах и пациентах покажутся нашим читателям излишне резкими. А может быть, и наоборот, откровенные высказывания людей в белых халатах заставят нас по-новому взглянуть на самого себя, пребывающего в роли пациента. Ведь каждому из нас рано или поздно суждено оказаться под острым взглядом врача. Всегда ли мы выглядим при этом достаточно достойно?
3. Ради детей!…
За последние месяцы мне несколько раз довелось столкнуться с вечной человеческой проблемой "Отцы и дети". Вопрос о конфликте между поколениями, разное видение мира у юных и зрелых поднимался в русской литературе неоднократно, до и после Тургенева. Но я столкнулся с этой ситуацией в не совсем обычном варианте — эмигрантском. Началось с того, что, отдыхая минувшим летом в горах неподалёку от Нью-Йорка, наша семья встретилась с юношей лет 18. Он приехал на курорт с дедушкой. О родителях не вспоминал и, похоже, не поддерживал с ними никакого контакта. Юноша (назовем его Борисом) явно страдал от одиночества, но не умел сойтись с отдыхавшими там же ровесниками. Мы с женой уделили ему внимание, и он прибился к нашей пожилой семье. Мы стали вместе гулять, беседовать. Оказалось, что Борис начитан, хорошо знает мировую философскую литературу. Но ни пошутить, ни поболтать о чём-нибудь весёлом он совершенно не способен. У этого выпускника последнего класса средней школы, как выяснилось, и девушки-то знакомой не было. Он с грустью рассказывал, что на родине осталось у него много любимых друзей, но дружить с американскими ребятами от за три года эмиграции так и не научился, Медики прописали ему какое-то лекарство против депрессии, но таблетки не действуют. Молодой человек этот и сейчас звонит нам, мы с ним изредка встречаемся, но, как и летом, он остаётся скованным, замкнутым, одиноким. В разговорах с горечью вспоминает Россию, как страну, в которой чувствовал себя совершенно нормально. Америка ему чужда, и как прорвать барьер одиночества, он абсолютно не понимает…
Судьба другого юного россиянина, которому расставание с родиной принесло еще более печальные последствия, открылась мне из письма, опубликованного два года назад в "Новом русском слове". Олега Пинского привезли в Америку в семнадцать лет. Это было в 1981 году. "Вы не поверите, — пишет Олег, — но ехать в США я совсем не хотел. Жалко было бросать дедушку и многочисленных друзей. Я был против отъезда в непонятную мне страну. Но мама и отчим много месяцев уговаривали меня, и я поддался на уговоры". В эмиграции мама и отчим принялись стремительно устраивать свою заокеанскую жизнь, совершенно не интересуясь сыном. Олег же, не разбираясь в американских делах, ввязался в компанию, которая незаконно перевозила из Мексики в США наркотики и оружие. Преступников схватили и недавние американские "приятели" заложили русского подростка, выдали его влас