6. Наполнить жизнь
Чем старше становлюсь, тем чаще задумываюсь о будущем. Нет, не о том, сколько прожил и сколько осталось. Это дело Божие. Думаю я о том, как я сам и мои ближние заполнят жизнь свою в старости, в настоящей старости, под восемьдесят. Ну, конечно, можно читать книги, слушать музыку, сидеть перед экраном телевизора. Возможно, останутся и добрые знакомые-собеседники. Но для того, кто весь свой век был занят — учил детей в школе, конструировал станки, носил армейские погоны или играл на сцене — появление избыточного (а точнее пустого) времени — тяжёлое испытание. В иммиграции ситуация эта оказалась ещё более мучительной. Врач-киевлянин, лет семидесяти, с которым я попытался говорить об этом, ответил, что вопрос о наполнении жизни в старческом возрасте — задача, не имеющая решения. Тоска, безнадёжность, и жаловаться некому… Кстати, медикам доподлинно известно: ненаполненная деловой активностью жизнь обрывается, как правило, скорее.
Пожилые женщины наши смотрят на ту же проблему несколько спокойнее: они уверены, что до последнего вздоха будут нужны своим детям, внукам и правнукам. Растить потомство — чем не занятие? Только бы сил хватало. Но, опросив полсотни дедушек и бабушек, я услыхал от большинства, что, конечно, детям и внукам они нужны, но только до тех пор, пока есть силы хозяйствовать. После этого интерес младших к старшим резко падает. Не будем искать виноватых. Подумаем лучше, реально ли вообще в пожилом возрасте, в чужой стране заполнить время чем-то действительно интересным, важным, волнующим?
Впервые подтверждение такой возможности я получил несколько лет назад. Пожилой житель Фар Рокавей Лев Зильберт в подробном письме рассказал о своём увлечении. Участник войны, он захвачен собиранием значков, жетонов и медалей, посвященных победе российского оружия над оружием германским. Свои поиски он продолжает в иммиграции. Зильберт уже собрал коллекцию из 3000 экспонатов. Он ищет земляков, которым мог бы показывать свои ценности, обмениваться, с которыми можно бы было вспоминать переживания времён войны. Помнится, после того, как я рассказал о Зильберте и его коллекции на страницах газеты, откликнулось несколько нашим иммигрантов, также захваченных собирательством, которое заполняет их время и даёт чувство единения с бывшими товарищами по оружию.
Лев Зильберт не упомянул в письме свой возраст. Может быть, постеснялся неизбежных 75-ти или 77-ми. Жительница Нью Йорка Сара Дайновская, в прошлом врач-глазник и ассистент кафедры глазных болезней Одесского мединститута, не скрывает: ей 84. Последние девять лет живёт она в Нью Йорке, в доме, специально построенном для пожилых людей. Сара рассказывает: переезд в Америку полностью изменил её жизнь. Осталась в далёком прошлом любимая наука. Единственная дочь поселилась на противоположной стороне Нью Йорка. Внуков нет. Времени свободного — сколько хочешь. А чем его занять? И вот, в возрасте 75 лет, эта маленькая изящная женщина проложила свою собственную "дорогу в будущее". Решила: отныне главным делом её будет постижение английского языка.
Английским, на различных курсах и в школах, занимаются в той или иной степени все наши новоприезжие. Но пожилая публика, походивши на уроки год-другой и не замечая больших успехов, чаще всего со вздохом произносит слово СТАРОСТЬ и на этом ученичество своё завершает. Сара взглянула на постижение языка по-другому. "Английский — моё основное занятие. Других забот и развлечений у меня нет. Хочу общаться с коренными американцами, хочу, насколько это возможно, почувствовать себя "здешней". Понимаю: в моём возрасте такая цель выглядит фантастично. И тем не менее фантазии этой я посвящаю всё своё время."
В прошлой жизни Сара много читала. Особенно любила поэзию. Среди наиболее близких ей поэтов называет Надсона, Гумилева, Ахматову. И, конечно, классиков. В Америке это давнее увлечение оказалось вдруг благодетельным для постижения чужого языка. Стремясь улучшить свой английский, доктор-глазник принялась переводить на русский язык американских и британских поэтов. Первое стихотворение, которое удалось одолеть, принадлежало американцу Вильяму Хелли (1849–1903). Дался ей тот перевод с огромным трудом. Но вскоре пришло испытание ещё более тяжкое. На очередном уроке преподаватель-американец дал ученикам (российским старичкам) несколько необычную тему для сочинения. "Людей, как правило, очень слабо трогают чужие страдания", — сказал учитель и привёл соответствующий эпизод. Идёт пассажирский поезд. В вагоне несколько человек играют в карты. Вдруг поезд замедлил скорость. За окном проплыла страшная картина: на параллельных путях столкнулись два состава. Видны залитые кровью трупы, раненые. Картёжники вскочили, ахнули, охнули, покачали сочувственно головами и… вернулись к карточной игре.
"Придя домой, — вспоминает Сара, — я принялась описывать рассказанный учителем эпизод. Уже почти завершила задание, когда в памяти всплыло вдруг стихотворение, много лет назад опубликованное в "Огоньке". Стихотворение то, принадлежащее перу поэта Ионы Дегена (сейчас он в Израиле), толковало о том же, как мы в общем-то легко переносим чужие страдания. Сара запомнила тот текст на память:
Мой товарищ в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
на дымящейся крови твоей.
Ты не плачь, не стони словно маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки,
Мне ещё воевать предстоит."
Оставив домашнее задание, написанное в прозе, Сара, чтобы познакомить учителя с содержанием стихотворения русского поэта, стала переводить его на английский. Так три года назад началась новая полоса в жизни Сары Дайновской, она увлеклась переводами с русского на английский. Ею уже переведены многие произведения Цветаевой, Ахматовой, Блока. Я спросил, по какому принципу она отбирает тексты для перевода. Идёт ли речь о стихах наиболее любимых поэтов? "Нет, я перевожу прежде всего поэзию близкую мне по теме: война, эмиграция, Холокост. Меня увлек Блок, написавший о первой эмиграции в стихотворении "Девушка пела в церковном хоре". Сара перевела также стихи поэта Антокольского о Холокосте, стихи Уткина о войне. Недавно, на встрече с коренными американцами, Сара прочитала вслух свой перевод трогательного стихотворения А. Рывлина. За полчаса до расстрела еврейский мальчик размышляет о судьбе оставленных дома любимцах: о коте, о собачке и о птичке в клетке. Мальчик раздумывает: сочтут ли немцы их евреями или всё-таки выпустят на волю как неевреев? Мальчик молит Бога спасти любимых зверей, виноватых только в том, что жили они в еврейской семье. Американцам стихотворение это в Сарином переводе очень понравилось. Аплодировали.
Поэтические переводы занимают теперь почти каждый день Сары Дайновской. "Это нелёгкое дело, — говорит она. — Даже тогда, когда я не сижу за письменным столом, я мысленно исправляю текст, переставляю строки, ищу более подходящую рифму. ” "Вы надеетесь выйти со своими переводами в американскую прессу или добиваетесь других форм признания?" — "Нет, никакой славы я не ищу. Делаю всё это только для того, чтобы улучшить свой язык и таким образом заполнить жизнь. Главное своё достижение вижу в том, что теперь уже по субботам в синагоге могу без труда поговорить с двумя своими соседками-американками. Для них я уже не чужая…".
Мысль о счастливцах, подобных Саре Дайновской, не оставляет меня и во время журналистских поездок по стране. Я расспрашиваю своих многочисленных собеседников, чем заняты их пожилые родители, не скучают ли их дед и бабушка. В ответах молодых, как правило, слышится удивление: странный вопрос, ну и что, если старики скучают? А что им ещё делать? Пусть погуляют, посидят на лавочке, поболтают с соседями. Очень редко удаётся сыскать сыновей и дочерей, понимающих трагизм оторванных от привычных дел пожилых родителей. Ещё реже слышишь о стариках-эмигрантах, нашедших себе на склоне лет увлекательное занятие. Тем не менее, одного такого счастливца во время поездки в Кливленд (штат Охайо) я обнаружил.
Иосифу Суркину — 71. Приехал в Америку семь лет назад. Ситуация стандартная; родители эмигрировали по настоянию дочери. На сегодня все устроены, и дочь с мужем, и взрослый уже внук. Появилась правнучка. Супруги Суркины снова и снова твердят о благодарности, которую испытывают к приютившей их стране. Поясняют: дело не только в американской социальной помощи и дешёвой квартире. Чувства этих пожилых интеллигентов начинаешь понимать, дослушав до конца историю их российской жизни. В детстве Иосиф и его родные чудом спаслись от наступающей немецкой армии. Юности по сути не было — война, фронт. После войны мотался в Киеве без жилья, на нищенской зарплате. Чтобы обрести хоть какую-нибудь крышу над головой, Иосиф подался на Север, в Магадан. Семь лет работал на заводе, пока дали наконец комнату. Почти двадцать лет прожил с семьей в городе уголовников, где, идя на работу, нельзя быть уверенным, что не убьют, не ограбят. При этом жуткий климат. Зато зарплата приличная. Вкалывал безо всякой радости от отпуска до отпуска. Зато отпуск — два месяца. Живя в Магадане, окончил Суркин Машиностроительный институт. Интереса к технике не испытывал, но выбор диктовала всё та же рациональность, что погнала на Север. Так все делали, так было нужно. Под этим девизом и прошла по существу вся жизнь Иосифа Суркина. "В том мире у меня не было никаких радующих душу увлечений, ни музыки, ни искусства, ни путешествий, — вспоминает мой собеседник. — Когда оглядываюсь назад, вижу оставленный мир, как унылую серую полосу…”.
Чего он ожидал, отправляясь в Америку? Да, собственно, ничего определённого. Уже то хорошо, что внук и правнучка рядом. Но как раз игра с правнучкой неожиданно открыла деду богатый творческий мир, десятилетиями таившийся в его душе. Как это случилось? Играл с крохой. Она что-то вылепила из пластилина. Дед вылепил тоже что-то. Подошла дочь: "Слушай, папа, у тебя неплохо получается. Сделай ещё одну фигурку…" По совету своих домашних, Иосиф отправился в Джуиш Фэмили Сервис. Там была группа любителей керамики. Он даже не знал, что это за материал, из которого делаются чашки и блюдца. Ему тоже предложили вылепить что-то. Он принёс им свой "Автопортрет". Посмотрели, говорят — неплохо. Пригласили учиться. Иосиф взял у специалистов десять уроков, втянулся и сегодня без этих "игрушек" не мыслит себе жизни.