обеседник. — Я этого не осознавал. Из меня сделали исполнителя всего того, что хотела большевистская власть".
Массовые аресты конца тридцатых не обошли и скромного "исполнителя". В Пятом особом отделе ГПУ его били плетью. После удара по голове мраморным пресс-папье он потерял сознание. На одном из допросов ему плеснули в лицо чернила. Пришёл в камеру, все начали смеяться. Кто-то вспомнил строку из Вертинского: "Лиловый негр вам подаёт пальто". Николай Александрович утверждает, что все эти издевательства и побои его не озлобили. "Во мне сказывалась материнская, крестьянская кровь (дед и бабка были ещё крепостными): "Ну что ж, пороли, били и что с того?" В какой-то момент он даже нашёл у поровшего его плетью русского парня какие-то привлекательные черты. "Бедняга, его совратили." Спасла Троицкого по существу случайность: Сталин сменил наркома Ежова на Берию. Кровопийца номер два предпринял для начала "малую реабилитацию", выпустил из тюрем и лагерей, где томились сотни тысяч ни в чём неповинных, пару тысяч человек. Троицкий оказался в их числе. Выйдя на свободу, молодой архитектор получил ещё один удар: испугавшись ареста, жена предала мужа, развелась с ним.
Борцом у себя на родине мой собеседник никогда не был. Его общественные поступки, как и у миллионов других, определял прежде всего страх. Когда в начале войны в Москве опять начались массовые аресты, Троицкий в страхе бросился добровольцем в армию. Застенки ОГПУ-НКВД вызывали больший ужас, чем опасности, связанные с войной. Фронт, впрочем, не порадовал. Кровавые бои под Вязьмой. Окружение. Восемнадцать суток метания по голодным и холодным октябрьским лесам. В конце концов Троицкого схватил немецкий патруль. Таков был очередной жестокий поворот его судьбы. И не только его. В ту осень в плену у немцев оказались четыре советских армии, 663 тысячи человек. Захваченных погнали в сторону Смоленска. Шли неделю, военнопленных не кормили. Тех, кто ослабевал, пристреливали. Троицкий выдержал. Потом полтора года в лагере. За это время вымерло не менее двадцати тысяч россиян. Здоровяк Николай вынес и это. Но жизнь лагерная испытывала не только тело, но и душу. Приятель Борис, скрывающий своё еврейство, тайно сообщил Николаю, что ночью предстоит бегство из лагеря семидесяти заключённых. "Ты с нами?" — "Нет, не побегу." В душе взыграл старый страх. Он не ждал ничего доброго от немцев, но и возвращение в мир НКВД не сулило ничего хорошего. В лагере уже знали: Сталин приказал всех попавших в плен считать предателями….
Чем кончился тот побег для его участников, Троицкий не знает, но зато во всех подробностях помнит события, происшедшие после того. Его взяли из лагеря и привезли в Сосновку, в штаб немецкой армии. Привели пред очи гитлеровского генерала, который напрямик предложил пленнику принять участие в антисоветской пропаганде. Столь же откровенно генерал попросил Николая Александровича высказать свои политические взгляды.
"Я сказал ему, что прежде всего — русский, — вспоминает Троицкий, — с советской системой ничего общего не имею. С другой стороны, мы, жертвы сталинского режима, думали, что немецкая армия придёт в нашу страну, как армия-освободительница, а вы нас уничтожаете…". Логика русского, очевидно, генерала удовлетворила. Покладистому и достаточно грамотному парню поручили возглавить выходившую в Витебске, а затем в Двинске пропагандистскую газету "За Родину". А чтобы оставшимся в СССР родственникам нового редактора не доставлять лишних неприятностей, немцы дали ему новую фамилию — Нарейкис. Так состоялась вторая смена фамилии.
В этом месте интервью наше споткнулось. Спотыкались мы и прежде, но на этот раз ушибло меня особенно больно. Как известно, интервью состоит из задаваемых вопросов и получаемых ответов. Но всякий раз, когда я пытался что-то уточнить, Николай Александрович раздражался. "Вы сбиваете мою мысль, — рубил он. — Помолчите!” Признаюсь, ничего подобного со мной за пятьдесят лет профессиональной деятельности не происходило. Случалось, что люди отказывались давать интервью. Я не спорил. Это их право. Но если тебя приглашают приехать из другого города, принимают в своём доме и соглашаются дать интервью, такие капризы вроде бы неуместны. Тем не менее Николай Александрович каждый мой вопрос воспринимал с раздражением. Особенно бурное негодование вызвал вопрос о том, почему немцы вытащили из лагеря именно его? "Они узнали, что вы отказались от побега? Или вы сами высказали им своё расположение и согласились на сотрудничество?" Ответа на эти очень важные для меня вопросы я так и не получил. Пришлось смириться и продолжать общение, так сказать, одностороннее.
В 1944 году мой собеседник окончил немецкую пропагандистскую школу. Выпускникам присуждали при этом воинские звания и отправляли в лагеря, где томились советские военнопленные. Пропагандистам полагалось перевоспитывать соотечественников, делать их врагами советского режима. Троицкого в лагерь не послали. Вместо этого он получил назначение на пост доверенного лица генерала А.А. Власова. Тесное общение со знаменитым захваченным в плен советским генералом, основателем русской освободительной армии (РОА) определило всю дальнейшую судьбу Троицкого в годы войны и позднее. Как своему доверенному лицу Власов поручил ему сначала возглавить газету "Доброволец" с тем, чтобы изменить тенденцию этого немецкого пропагандистского издания. Газета, по заданию Власова, должна была стать более русской, пронизанной русским духом. Это нелёгкое задание (немцы раздражённо реагировали даже на само слово "русский") Николай Александрович тем не менее выполнил. Власов оценил умение своего порученца ладить с людьми (как с русскими, так и с немцами) и стал давать ему одно за другим столь же деликатные задания. "Я всё выполнял, хотя случалось буквально ходить по лезвию бритвы. Если бы я в чём-то промахнулся, меня никто не спас бы, и в том числе Власов. Ведь вся армия пропагандистов находилась в руках Розенберга и эсэсовцев”.
Когда в середине 1944 года Власов и его окружение начали опять-таки по указанию немцев основывать Русскую освободительную армию, именно Троицкий написал первоначальный текст Манифеста, разъясняющего цели и задачи РОА. Документ этот впоследствии дорабатывался, но в целом все идеи власовского порученца сохранились. "В манифесте не было ни слова об антисемитизме, — говорит автор исторического документа. — Мы лишь призывали тех, кто был готов встать под наши знамена, бороться за Россию без большевиков и эксплуататоров (капиталистов)".
При воспоминании о Власове голос Николая Александровича явно смягчается: "Это был умный, тактичный и волевой человек." Троицкий с удовлетворением напоминает, что его шеф, как и он, был из крестьян, получил духовное образование. "У Власова был религиозный взгляд на мир. Он пришёл к выводу, что Советский союз — не его родина, это страна, захваченная пришедшими со стороны людьми. СССР — дьяволиада, направленная против народа России," — говорит Троицкий. Мой собеседник исповедует ту же идею: народ российский к советскому строю непричастен. Он (народ) лишь жертва, а носители марксизма-ленинизма — люди извне. "Советский союз — не моя родина," — снова и снова повторяет бывший власовец. Чтобы не раздражать его, я отказался от обсуждения этой чуждой мне идеи. Вспомнил мысль, высказанную в начале этого очерка: людям разных поколений понять друг друга трудно, а подчас и невозможно.
После разгрома гитлеризма моему собеседнику пришлось годами скрываться и снова менять свою фамилию. Живя в Мюнхене, он стал Борисом Яковлевым, эмигрантом из Югославии. Этот очередной поворот его жизни был самым страшным. Советских граждан хватали прямо на улицах города и отправляли на Восток. В соответствии с Ялтинским соглашением, подписанным Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, русских депортировали "на родину". Большинство из них при этом прямиком попадало из гитлеровских лагерей в сталинские. Попади Николай Александрович в этот поток, живым ему из него не выбраться. Но обошлось. Не схватили.
Очередной виток жизни моего героя связан с новой вспыхнувшей в Европе войной, с "войной холодной". К концу сороковых годов союзники постигли захватнические планы Кремля и приступили к обороне. В частности, они пригрели оставшихся в Европе русских, готовых политически противостоять большевистским идеям. Наиболее известные в эмиграции фигуры, такие как Керенский, Мальгунов, Кромиади и другие призвали соотечественников к объединению в организацию, которая получила название "Союз борьбы за освобождение народа России". Троицкий был одним из самых активных творцов СБОНР и его избрали председателем союза. Послевоенные немцы и американцы положительно восприняли политическую активность русских эмигрантов. Положительно отнеслись они и к созданию в Мюнхене русской библиотеки, а затем к возникновению в те же годы (1950) Института по изучению истории и культуры СССР. В течение нескольких лет Николай Александрович, основатель Института, оставался директором этого исследовательского, а по сути антибольшевистского центра. В Институте велись серьёзные исследования советской действительности, проводились международные научные конференции, печатались труды советологов. Активность этого научного учреждения несомненно свидетельствует о таланте и энергии директора. Но успех такого рода деятельности в годы "холодной войны" прежде всего подогревала конфронтация стран Запада со Сталиным. Американцы не жалели средств на политико-разоблачительные акции, а директор Института, как обычно, ни с кем не конфликтуя, вполне добросовестно вёл своё детище.
Смерть Сталина нарушила ритм отношений Запада и Востока. Американцы возмечтали о том, чтобы смягчить конфронтацию с коммунистами, слишком уж дорого обходилась им гонка вооружений. А немецкий канцлер Аденауэр сделал попытку смягчить отношения с Советским союзом в надежде, что удастся вернуть домой загнанных в советские лагеря немецких военнопленных. Новая политика Запада не лучшим образом сказалась на судьбе Троицкого. В 1955 году он под фамилией Яковлев опубликовал книгу "Концентрационные лагеря СССР". Появление такого труда за много лет до книг Солженицына вызвало взрыв всеобщего интереса. Но вмешались некие силы и книга-бестселлер, которую следовало бы издать миллионными тиражами, исчезла с полок книжных магазинов. Сработал механизм "большой политики". Та же политика вторглась в деятельность Института в Мюнхене. Троицкому пришлось покинуть директорский кабинет и переехать в Америку. Так завершился ещё один жизненный цикл этого долгожителя. "Яковлев”, автор книги о советских лагерях, на пороге шестидесятилетия превратился в американского гражданина Троицкого.