а до велика? Как объяснить чужие поступки? В учебниках истории все белые выступали врагами советской власти, всего того, на чем строились идеалы любого ребенка в советском обществе. Но здесь, в этом времени, я видел совершенно другую картину. И уже на собственном опыте я познавал новую историю гражданской войны, ту историю, о чем не расскажут учебники.
— Об этом хуторе ты говорил, Харлампий? — спросил Аверин, указывая рукой на, стоящие на небольшом пригорке, две хаты.
— О нем, ваш бродь, — Харлампий ответил и с тревогой посмотрел в сторону хат.
— Что? — спросил я урядника и поежился. Его тревога незримо передалась мне. Неужели и здесь разорение и смерть?
— Не нравится мне это, — отозвался Казимиров и, не говоря больше ни слова, стукнул коня пятками по бокам. Конь сорвался с места, и понес своего хозяина к хутору.
— Вперед! — коротко приказал Аверин. И мы последовали за Харлампием.
Через пару минут я вдруг услышал рев. Громкий, глубокий. Будто стонал огромный, раненный зверь.
То, что предстало перед моим взором в следующий момент, повергло меня в шок. Между двумя хатами, стоящими почти рядом, была перекинута перекладина из бревна. На перекладине, покачиваясь, висели тела людей. Старик, две женщины, лет по тридцать-тридцать пять и шестеро детишек, мал-мала-меньше. Рядом с этой виселицей стоял Харлампий. Он всеми силами пытался освободить из петель бездыханные тела детей. Из груди у него вырывался стон, больше похожий на рык зверя. Мы, как один спрыгнули не землю и подбежали к виселице. Освободив тела повешенных, мы уложили их рядком на землю. Харлампий, не выпуская из рук тело ребенка, на вид ему было лет пять, сел, скрестив по-турецки ноги и раскачиваясь вперед-назад, застонал. Я невидящими глазами уставился на казака. Грозный воин, разрубавший в бою врага по-баклановски, а точнее до седла, был сейчас похож на беспомощного ребенка. Он что-то бессвязно бормотал себе под нос. Я подошел ближе. Харлампий посмотрел на меня, в глазах его блестели слезы:
— Племянники, — произнес он, мотнув головой на лежащие рядом тела детей. — Это самый младший был. Трофимушка. Шостый годок пошел. На Покров родился.
Я стоял, не зная, что сказать. Утешить? Поддержать? Это было бы еще хуже в данный момент. Гнев урядника мог бы выплеснуться на меня. Поэтому я просто стоял молча, осознавая то, что произошло здесь, на хуторе. Я смотрел на мертвые тела взрослых и детей. Старик был скорее всего тестем Харлампия. Две женщины — сестры его жены. А дети, как сказал сам урядник, его племянники. Я не находил слов. Они, словно вода на морозе, превратились в ледяную глыбу, под которой хотелось похоронить всех этих варваров, что творили это беззаконие.
Ненависть, родившаяся во мне тогда, когда я впервые столкнулся с бесчинством красных, в одно мгновение переросла в ярость. Ярость неудержимую и в чем-то благородную. Вдруг, где-то за постройкой, напоминавшей сарай, послышался какой-то стук и, как мне показалось, человеческая речь. Я машинально приставил указательный палец к губам. Взгляд мой упал на Харлампия. Он посмотрел на меня и в глазах его блеснул огонек, надежды что ли. По крайней мере он аккуратно положил тело племянника на землю, и крадучись пошел в сторону сарая. Я было подался за ним, но урядник сделал мне знак оставаться на месте. Мол сам. Стук стал отчетливее и громче. В следующий момент я увидел, как Харлампий напрягся и в руках у него внезапно блеснул нож. Урядник метнулся за сарай. Послышалась возня и крики. Явно не крики радости. Густой бас урядника перекликался с писклявыми голосами, ощущение было таким, как будто кого-то били. Это продолжалось не долго. Вскоре голоса стихли. Слышался лишь громогласный бас Харлампия:
— Воры. Я вас вот этими руками удавлю. Варнаки.
Буквально через минуту перед нами предстал сам урядник, ведущий под прицелом револьвера пятерых человек, одетых в форму красной армии. В их недоумевающих взглядах читался животный страх.
— Поймал мародеров! — ревел урядник. — Эта погань с хаты все вынесли и в телегу складывали. Ух.
С этими словами Харлампий выхватил из ножен шашку и замахнулся было на стоящего впереди всех красноармейца. Тот сжался весь и задрожал.
— Отставить! — скомандовал Аверин и тут же, более мягко, добавил. — Понимаю тебя, Харлампий, но сначала допросить нужно.
Урядник сверкнул глазами и нехотя опустил руку. Шашка блеснула булатом, словно серебром.
— Кто такие, спрашивать не буду, — сказал Аверин, обращаясь к плененным красноармейцам. — Что здесь делали и так ясно. Спрошу лишь, кто старший?
— Ну, говори, стерва! — тряхнул Харлампий с силой того, что стоял впереди. Красноармеец качнулся и чуть не упал. Урядник схватил его за шиворот и удержал на месте. — Стой, сволочь! Отвечай, когда спрашивают.
— Так кто старший? — повторил вопрос Аверин.
— Я старший, — вдруг неожиданно резко высказался тот, что стоял впереди. Остальные четверо лишь молча махали головами в знак согласия. Создавалось впечатление, что эти четверо готовы были, ради сохранения своей жизни предать своего товарища.
— Ух ты, какой пивень, — усмехнулся Харлампий и тут же схватил говорившего за горло своей крепкой рукой и готовый вырвать его кадык, прохрипел. — Я тебя, гниль, сейчас без суда порешу. За родню свою, за односумов, за веру.
— А я что, я ничего, — испугавшись ответил красноармеец. Голос его звучал сдавленно. Крепкие пальцы Харлампия, словно клещи, сжимали горло красноармейца.
— Ты, говоришь, старший? — встрял в разговор я. Ненависть к этому сброду переполнила чашу моего терпения. Ладно на войне. Но зверское убийство ни в чем не повинных гражданских, тем более детей, рождали в моей душе волну ярости. И всю эту ярость я готов был выплеснуть на этих мародеров — И в какой должности состоишь?
— Комсорг я, Михаилом нареченный с рождения, — пролепетал красноармеец и, видя чужое не понимание, добавил. — Старший в нашей комсомольской ячейке.
— Комиссар, — радостно протянул Харлампий.
— Нет, нет! Я — Мишка комсорг! Я не комиссар. У меня в ячейке всего четыре комсомольца. Я здесь случайно! Мы по приказу! Я ни в чем не виноват!
Меня словно раскаленным железом коснулись. Не могло быть такого совпадения, чтобы и имя, и должность. В голове, словно рой пчел, загудели мысли:
— Комсомольская организация была основана двадцать девятого октября тысяча девятьсот восемнадцатого года. Значит стоящий передо мной красноармеец действительно новоиспеченный командир комсомольской ячейки.
— Твоих рук дело, сволочь?! — не узнавая своего голоса, я почти выкрикнул в сердцах. Рука сама потянулась к кобуре. Холодная гладь револьвера обожгла руку. Дуло уставилось на лоб красноармейца.
— Не убивайте! — завопил комсорг — Я не я…
Он не успел договорить. Голос подпоручика Аверина раздался, как приговор:
— По закону военного времени, властью, данной мне приговорить мародеров к высшей мере. Приговор привести в исполнение немедля!
Раздался выстрел и стоящий передо мной комсорг, завалился на бок, словно тонкое деревце в бурую. Осознание того, что это я выстрелил из своего револьвера, пришло мгновенно. Не было ни отчаяния, ни сожаления. На душе наоборот, стало легко. Словно я освободил души всех невинно убиенных одним росчерком. А главное, я осознал то, что убил в себе того самогоМишку-комсорга, которого шпыняли все кому не лень. Я убил в себе раба системы. Наконец то я освободил себя.
Тело комсорга лежало у моих ног. Ни каких чувств в этот момент я не испытывал, кроме брезгливости.
— Пах, пах, пах, пах, — поочередно раздались еще четыре выстрела. Странно, но я даже не вздрогнул от звука. Каждый из этих выстрелов входил в меня, как осознание того, что месть справедлива. С каждым выстрелом я вытравливал из себя ненужное чувство сожаления, и сочувствия. Смерть врагам. Убеждение, что я белый до корня волос и ненавижу от сего момента все красное, врастало в меня напрочь. Сатанинское племя. Все, что было ранее для меня идеалом, превращалось в гниль и смрад.
Пока мы копали могилу для убиенных родственников урядника Казимирова, четверо казаков перетаскали тела расстрелянных мародеров за сарай. Там и остались они лежать в навозе.
Харлампий отслужил, как он сказал, гражданским чином, панихиду по убиенным родственникам. Мы, также, как и в свое время в станице, выровняли уровень земли, не насыпая могильного холмика, дабы не привлекать внимание красных. Харлампий, вопреки нашим советам, все же изготовил и установил крест над захоронением. Мы двинулись дальше, прокладывая путь в неизвестность. Но вскоре эта неизвестность развеялась, будто мираж, ставши явью.
Глава 15
— По коням, братцы! — раздался резкий оклик Аверина.
Мы все стояли, молча над небольшим могильным холмиком. Воздух был наполнен запахом свежевскопанной земли. Коричневато-серые комки ее холодели, застывая на легком морозце. Там, под этим покровом покоились тела родственников нашего урядника. Сам Харлампий стоял неподвижно на коленях и тихо бормотал себе под нос. Слова были не разборчивы, монолитны и от этого непонятны. Смысл понятен: молитва, или обещание отомстить за смерть неповинных людей, половина из которых были дети.
Лишь громкий приказ подпоручика Аверина заставил меня, да и других из нашего небольшого отряда, вернуться в реальность. Я и остальные казаки направились живо к своим коням, надевая на ходу папахи. Лишь Харлампий не двигался с места, окаменел, и отрешенно гладил своим широкими ладонями могильный холмик.
— Урядник Казимиров, — вновь раздался голос Аверина. Тон его стал более жестким. — По коням!
Мы уже сидели в седлах.
Кони, словно предвкушая опасность, били копытами по стылой земле. Пар, исходящий из их ноздрей, оседал легким инеем на шерсти. Отчего кони были похожи на сказочных драконов. Да и мы, седоки, с нашим нарастающим желанием отомстить за смерть всех убиенных красными и в особенности за родственников Харлампия, сейчас походили на всадников Апокалипсиса. Реальность двоилась, картинка наслаивалась, подсказывая новое видение. Я ощущал себя белым рыцарем, как из сказки рассказанной мамой в детстве. Я не вольно заоборачивался по сторонам: надуманные образы стали медленно таять, превращаясь в серые фигуры солдат. Аверин молча кивнул, указывая направление, отряд тронулся вперед.