– Я иду спать, – говорю я, не глядя на нее. Тем не менее я ощущаю на себе ее недоверчивый взгляд.
– Серьезно? А как же все эти люди?
– Оставь их в покое. Они сами уйдут.
– Да ладно тебе, ты же сам в это не веришь, – глаза Пейсли обводят нижний этаж, быстро изучая каждого гостя вечеринки. – Судя по их виду, в ближайшее время никто из них никуда не собирается. Они, наверное, тут, прямо на полу, и заночуют, настолько они пьяные.
Уголки моих губ приподнимаются в улыбке, когда я вижу ее взгляд, одновременно полный недоумения и отвращения, с которым она рассматривает гостей.
– Тогда дай волю своему характеру и вышвырни их всех вон. – Я с улыбкой поднимаю большой палец вверх.
– Я верю в тебя.
– Но…
Она не успевает договорить, потому что я уже разворачиваюсь и направляюсь к лестнице. Перед глазами все еще стоит лицо Пейсли. Ее слегка оттопыренные уши, большие глаза, рот, похожий на раскрывшийся бутон розы. Я бы с удовольствием обернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее.
Но я этого не делаю.
Нас обоих сломала жизньПейсли
Я в сотый раз упрямо провожу шваброй по пятну на полу. Я не знаю и не хочу знать, как оно там оказалось. Пятно липкое и имеет черно-зеленый цвет. На вид весьма ядовитое.
– Доброе утро.
Я сдуваю волосы с лица, замираю и смотрю наверх. По лестнице спускается Нокс, и на нем… одни боксеры. Очень обтягивающие боксеры. Косые мышцы живота, переходящие в пах, исчезают под белым поясом с надписью Calvin Klein. С каждым шагом по лестнице мышцы его пресса впечатляют меня все больше. Во мне все дрожит. Несмотря на его отвратительное поведение вчера вечером, я не могу сдержать реакции своего тела. А как иначе? Нокс выглядит как голливудская звезда с обложки GQ.
Осознав, что пялюсь на него, я быстро отвожу взгляд и возвращаюсь к аппетитному пятну на полу, но обнаруживаю, что оно наконец-то исчезло.
– Доброе утро, – отвечаю я, прислоняю швабру к стене и иду на открытую кухню, чтобы приготовить этому господину завтрак. Это унизительно – прислуживать ему, даже несмотря на его надменный характер. Но плюсы этой работы перевешивают минусы. Мистер Винтерботтом платит больше, чем я могла мечтать, и мне не нужно искать квартиру.
Вместо того, чтобы сесть за стол, Нокс садится на табурет, трет глаза и кладет локти на гранитную столешницу кухонного островка.
– Хорошо спалось?
Некоторое время я изучаю содержимое холодильника, размышляя, что ему приготовить на завтрак, но в итоге решаю, что оно того не стоит.
– Ты имеешь в виду, после того, как у меня ушло два часа на то, чтобы выпроводить из дома всех любителей вечеринок, а будильник разбудил меня спустя три часа, чтобы я успела убрать весь хлам до прихода твоего отца? – хмыкаю я, закрываю холодильник и открываю один кухонный шкаф за другим, пока в дальнем углу не натыкаюсь на пачку «Чириос». Поставив ее на кухонный остров вместе с миской, ложкой и кувшином молока, я натянуто улыбаюсь. – Да, Нокс. Большое спасибо. Эти три часа я в самом деле прекрасно спала.
Нокс моргает. Его глаза до сих пор сонные. Он переводит взгляд с меня на хлопья, и правый уголок его рта не начинает подрагивать.
– «Чириос», – говорит он. – Ого. Последний раз я их ел в старшей школе. Наверное, они уже давно просрочены. – Он берет пачку в руки и ищет на ней дату изготовления. – Не могу поверить. Срок годности до следующей недели! – Он секунду недоверчиво смотрит на дату, затем усмехается про себя и качает головой. – Папа, ах ты, хитрый лис…
Я закатываю глаза, поворачиваюсь и достаю из холодильника упаковку яиц. Затем ставлю сковороду на плиту, наливаю немного масла и выхватываю из рук Нокса канистру с молоком, чтобы смешать в миске омлет.
Нокс следит за моими движениями:
– Я так понимаю, ты готовишь омлет не для меня?
– Ты же так радовался, что «Чириос» не просрочены, – отвечаю я, не глядя на него, и выливаю омлет на сковороду. Он шипит. – Как же я могу лишить тебя этой радости?
Нокс хмыкает, насыпает хлопья в миску и тянется за молоком через кухонный островок. Его рука касается моего локтя, и меня словно ударяет молнией. На мгновение я задерживаю дыхание.
«Почему мое тело так на него реагирует?»
Нокс останавливается в середине движения. Полусогнувшись над кухонным островком, он смотрит на меня, приоткрыв рот, с удивлением в глазах.
– Прости.
Затем он хватает молоко, наливает его в «Чириос» и запихивает ложку за ложкой себе в рот. При его темпе я всерьез боюсь, что он вот-вот подавится, и мне придется оказывать ему первую помощь. Уже вижу заголовки в газетах: «Звезда сноуборда Нокс Винтерботтом насмерть поперхнулся «Чириос». Домработница не справилась с реанимацией».
Я прочищаю горло, беру из шкафа тарелку и кладу на нее омлет:
– Зачем ты так рано встал? Еще только шесть.
– На пробежку, – отвечает он в перерыве между жеванием, из уголка его рта вытекает капля молока и капает на грудь. Омлет вдруг становится странно сухим на вкус, когда я наблюдаю, как струйка стекает по его мускулистой груди и наконец падает на пол. Нокс кидает взгляд через плечо:
– Уайетт еще здесь?
– Нет, – воспоминание о его друге и брюнетке-красавице заставляет меня фыркнуть. Я буквально вонзаю вилку в омлет. – Они были последними, кого мне пришлось вытаскивать из дома. При этом они целых полчаса заглушали мой стук и крики, недвусмысленными… сальными звуками.
Нокс брызжет молоком изо рта. Вместе с ним на гранитную стойку вылетает пара хлопьев. К сожалению, все это попадает и на мой омлет, поэтому я с отвращением отодвигаю тарелку в сторону.
– «Сальными»? – повторяет он, не обращая внимания на то, что только что плюнул на мой завтрак. – Кто сейчас вообще использует слово «сальные»?
Я игнорирую его слова. Вместо этого я встаю, подставляю чашку под кофемашину и, прислонившись к кухонному гарнитуру, делаю глоток латте-макиато. Я задумчиво размешиваю пенку ложкой.
– Что имел в виду Уайетт, когда говорил, что ты не нанимаешь фигуристок?
Лицо Нокса мрачнеет. Он перестает запихивать в себя «Чириос» и вместо этого ковыряется ложкой в молоке.
– Ничего.
– Ничего? – я хмурюсь. – Ты хочешь сказать, он просто так это ляпнул?
– Да.
Я вздыхаю:
– Ясно, ты не хочешь мне говорить. Я не против, но мог бы это сказать сразу.
– Я не обязан тебе ничего рассказывать, – тон у него едкий, глаза прищурены, но тут он вздыхает, и напряженные черты его лица смягчаются. – Прости. Я не должен был так с тобой разговаривать.
Его слова меня удивляют. Чтобы чем-то себя занять, я одним махом допиваю остатки своего латте-макиато. Мой взгляд устремлен на остатки молочной пены, пока я верчу стакан в пальцах. Наконец, я поднимаю взгляд на него:
– Тогда зачем ты так поступаешь?
Ноксу не по себе. Это заметно. Его широкая фигура ерзает на узком барном стуле. Он продолжает опускать ложкой в молоко одинокий кусочек хлопьев.
– Не знаю, – он на мгновение задумывается, прежде чем сказать уже спокойнее. – Наверное, чтобы уберечь себя.
Его слова висят между нами, создавая воображаемое силовое поле. Напряжение почти осязаемо.
– От чего? – наконец спрашиваю я. Мой голос тоже стал тише. Мягче. – Я ведь не сделаю тебе ничего плохого.
Нокс поднимает глаза. Его взгляд становится бесконечно усталым.
– Знаешь, Пейсли… В каждом человеке, которого ты знаешь, одновременно скрывается человек, которого ты не знаешь, – он отодвигает миску в сторону и встает.
– Извини.
Я смотрю, как он поднимается по лестнице и исчезает у себя в комнате. Одна часть меня хочет пойти за ним. Другая часть – что мне совсем не нравится – хочет взять его лицо в свои руки и гладить щеки, пока из глаз не пропадет грустный блеск. А еще одна часть возмущается и говорит, что мне нужно выкинуть Нокса из головы.
Я приехала в Аспен, чтобы начать жизнь с чистого листа и сосредоточиться только на себе. У меня перед глазами большая цель, которую я смогу достичь, только если буду на ней сконцентрирована. Желание уехать из Миннеаполиса в Скалистые горы и вновь стать независимой и сильной дало мне силы убежать от Джона. Мне потребовались годы, чтобы решиться на этот шаг.
А что теперь? Теперь я стою на кухне у звезды сноубординга и позволяю себе интересоваться им больше, чем следовало бы. Меня не должен волновать Нокс. Я приехала сюда, чтобы попасть на Олимпиаду. Эта работа – средство достижения цели. То, что я живу с Ноксом под одной крышей, больше не должно меня отвлекать.
Я больше не хочу ни к кому привязываться, потому что в конечном итоге это меня лишь уничтожит.
Снова.
Мой разум – поле бояПейсли
Латте-макиато, выпитый два часа назад, определенно не произвел на меня должного эффекта. Если бы у меня было одно желание, я бы загадала себе капельницу с кофеином немедленно. Так и вижу: я еду по льду, одной рукой сохраняю равновесие, а другой обнимаю стойку с капельницей, которую волоку за собой. В ушах до сих пор гудит бас с прошлой ночи.
Дрожащими пальцами я собираю волосы в пучок, беру коньки и выхожу из раздевалки. Тренировка еще не началась, поэтому я поднимаюсь по лестнице в холл «АйСкейт». Здесь обычно сидят мамы юных фигуристок и наблюдают за своими дочками на льду. В Миннеаполисе мамочки ничем от них не отличались: они целыми днями пили кофе, сплетничали о нарядах фигуристок в произвольной программе и поджимали губы, как только их собственная дочь проваливала прыжок. Когда-то я тоже мечтала, чтобы моя мама сидела в этих креслах, наблюдала за мной и ждала меня в конце дня. Может быть даже, чтобы мы вместе съели по гамбургеру в кафе «У Венди» перед тем, как отправиться домой. Но такого никогда не бывало. Вместо этого она позволяла незнакомцам платить ей за то, чтобы она им подрочила. Или сделала даже больше.
Официантка за стойкой сочувственно улыбается, когда я с усталым взглядом прошу у нее особенно крепкий кофе. Она протягивает мне большую чашку, которую я с благодарностью принимаю, а затем оглядываю холл. За одним из столиков в дальнем конце я замечаю Эрина, Леви и Гвен.