– Жаль, что она больше не танцует, – говорит Патриция. – У нее так хорошо получалось.
– Да, – отвечаю я, не отрывая взгляда от Камилы. – Именно так.
Несколько прядей падают Патриции на лоб, когда она со вздохом качает головой.
– Кошмар, что пережили дети Лопесов после ухода их мамы Инес, – ее впалые губы складываются в тонкую линию. – И ты тоже, – она бросает на меня быстрый косой взгляд. – Прекращайте уже с этой ерундой, Нокс. Не сдавайтесь. Жизнь – слишком ценная штука.
Снова на мою грудь давит тяжесть. Я рассеянно поглаживаю ее, как будто так можно ее убрать. Мой взгляд переходит от Камилы к Духовной Сьюзан и ее пингвинам, которые вернули строй и теперь танцуют в нужном ритме.
– Может быть, когда-нибудь станет легче, – тихо говорю я. Патриция кивает:
– Обязательно, сынок.
Она протягивает свою тонкую хрупкую ручку и гладит меня по голове. Она так делала, когда я был совсем крохой, и почему-то этот жест вызывает во мне теплое чувство, которое снимает внутреннее напряжение. – Так и будет, если ты позволишь.
Когда я прихожу домой, папа сидит за обеденным столом. Он роется в каких-то документах и поднимает глаза, только когда я вхожу. Они у него красные. Этот день для него особенно тяжелый.
На его лбу пролегают глубокие морщины:
– Я даже не слышал, как подъехала твоя машина.
– Она у подножия Аспенского нагорья, – отвечаю я. – Мне хотелось пройтись пешком.
Взгляд отца задерживается на мне чуть дольше, чем следовало:
– Понимаю.
Я киваю на его бумаги:
– Тебе помочь?
Он вздыхает, собирает бумаги и кладет их в общую стопку:
– Нет, спасибо. Но, честно говоря, ты мог бы сделать мне одолжение другого рода.
– Конечно. О чем речь?
– О Пейсли.
Мой живот сводит. Я уже собирался снять лыжную одежду, но замер на полуслове:
– А что с ней?
Взгляд отца устремляется влево, и я понимаю, что он не просто смотрит на наш камин, а мысленно находится за стенкой, в половине у туристов.
– Ты знаешь, насколько важно завтрашнее мероприятие. Сюда приедут твои самые влиятельные спонсоры, Нокс, и я хочу, чтобы все прошло идеально.
Я не спеша снимаю штаны для сноубординга и вешаю их на крючок рядом с курткой. На пол капает вода от растаявшего снега.
– И какое это имеет отношение ко мне?
– Пейсли здесь новенькая, – говорит он, положив локти на стол и соединив кончики пальцев. На его смарт-часах загорается сообщение. Он его игнорирует. – Я понимаю, что не могу требовать от нее, чтобы она сразу же выучила правила высшего общества. Но ты можешь помочь ей усвоить хотя бы основы. Покажи ей, какие сорта шампанского у нас есть, как правильно его разливать по бокалам и на что обращать внимание во время обеда. И, пожалуйста, своди ее в бутик. Ей нужно платье. Я видел, что она приехала к нам с одной только джутовой сумкой. Бедная девочка.
С джутовой сумкой? Боже. Да что такого с ней, черт возьми, произошло?
– Пап, – медленно отвечаю я. – Я не знаю, подхожу ли я для этого…
В этот момент открывается входная дверь, и входит Пейсли. Волосы у нее взъерошены, а на футболке большое желтое пятно. Кажется, что на нее вырвало ребенка. Ее недовольное выражение лица подтверждает мои подозрения.
– Пейсли, – приветствует ее отец. – Рад тебя видеть. Ты уже все?
Она кивает. С вымученной улыбкой она тычет пальцем в пятно на своей футболке:
– И мои нервы тоже.
Папа смеется:
– Верю. Ты отлично справляешься. Мы очень рады, что ты с нами. Поэтому Нокс согласился помочь тебе подготовиться на завтра. Он поможет тебе кое с чем, а ты подберешь себе красивое платье. Договорились?
– Э-э… – взгляд Пейсли переходит на меня. Ее глаза округляются, и в них читается такое же недовольство, которое я сейчас чувствую сам.
– Отлично.
Отец дарит ей широкую улыбку, смотрит на свои умные часы, а затем достает из кармана телефон, чтобы набрать сообщение. Не отрывая взгляда от экрана, он проходит мимо нас, похлопывает меня по спине, а затем отвечает на звонок. Он снова оглядывается на меня через плечо:
– Спасибо, мой мальчик. На ужин меня не ждите. Сегодня я задержусь, у меня еще много дел.
С этими словами он исчезает за дверью.
Мы с Пейсли переглядываемся, но не говорим ни слова.
Наконец я вздыхаю:
– Дай мне десять минут. Мне надо в душ.
Мой взгляд переходит на пятно на ее груди:
– Тебе бы он тоже не помешал.
Пейсли делает такое лицо, будто предпочла бы, чтобы ее облевала сотня младенцев, если тогда ей не придется проводить время со мной. Но она знает, что у нее нет выбора, если не хочет потерять работу. И я знаю, что у меня нет выбора, потому что никак не могу отделаться от этой девушки, чтоб ее.
Красота сломленныхПейсли
Мое тело разрывается между двумя эмоциями: бурлящей радостью и тревожным сердцебиением. Я принимаю душ дольше, чем нужно, и еще больше тяну время, суша волосы феном. Но чем больше минут проходит, тем больше я нервничаю. Поэтому я откладываю фен в сторону, встряхиваю головой и еще раз глубоко вздыхаю, прежде чем вернуться в гостиную.
Нокс лежит на диване и играет в телефоне. Услышав мои шаги, он поднимает взгляд.
– Странно.
– Что странно?
– Я был так уверен, что тебя засосало в слив.
– Ха-ха, – говорю я, сажусь на подлокотник дивана на другом конце и зарываю пальцы ног в подушки. – Ну что, идем?
– Конечно. Только быстренько помоги мне кое с чем, – он протягивает мне свой телефон. – Как он делает такие опросы?
Он имеет в виду сноубордиста Джейсона Хоука. Его широко улыбающееся лицо смотрит на меня со множества фотографий его постов в «Инстаграм».
– Жуткий тип, – отмечаю я.
– Скажи? – Нокс бегло пролистывает его снимки и наконец выбирает особенно пугающую фотографию, на которой Джейсон изображен с трофеем и широкой улыбкой. Мне видно даже зубы мудрости. – У него огромный рот. Как у Чеширского кота из «Алисы в Стране чудес».
Я киваю:
– И какой опрос ты имеешь в виду?
– Погоди, – Нокс нажимает на фотографию Джейсона, и на экране появляется его история. На заднем плане сноубордист совершает прыжок, но весь фокус уделен опросу. Вопрос звучит так: «Кто считает, что я разобью @knox-winterbottom в пух и прах на X-Games?»
Варианты ответа: «Я» и «Еще как!»
– Ого, ничего себе, – бормочу я. – Вот это засранец.
Нокс хмыкает:
– Меня это не волнует. А вот папа звонил, и он, конечно, считает, что мы не можем это так оставить. Теперь мне тоже нужно что-то написать, а я не знаю, как это сделать.
– Серьезно? – я гляжу на него с недоверием. – Ты же звезда сноуборда, у тебя… – я возвращаюсь и быстро просматриваю его профиль, – семьсот тысяч подписчиков, а ты не знаешь, как сделать опрос?
Он надувает губы:
– Помоги.
Я смеюсь:
– Хорошо. Можно взять фото из галереи или просто сделать самому. Секунду.
Когда я переключаюсь на фронтальную камеру, на экране появляются наши лица. Я меняю угол так, чтобы на фото видно только половину моего лица рядом с Ноксом, и корчу гримасу. В тот момент, когда я нажимаю на кнопку снимка, Нокс смотрит на меня и смеется. Фото получается… милое. И меня почти не узнать.
– Так, а теперь…
– Подожди, – Нокс хватает меня за руку, прежде чем я успеваю испортить фото стикером. Мое сердце проваливается куда-то на три этажа вниз. Он прочищает горло, забирает у меня телефон и поворачивает его так, чтобы я больше не могла видеть экран. Затем он возвращает его мне.
– Что ты сделал?
Он меня игнорирует.
– Так как делается опрос?
– Вот тут, видишь? Это стикеры. Нажимаешь на них, а там уже выбираешь, что надо.
– Ясно, круто, – он снова берет у меня мобильный телефон, нажимает на опрос и набирает текст: «У кого рот больше?», а затем ответы: «Джейсон Хоук» и «Чеширский кот».
Мужчины.
Большую часть пути до центра мы проводим в молчании. Неловкую тишину в машине я время от времени нарушаю вопросами о завтрашнем мероприятии у Винтерботтомов. Оказывается, среди гостей будут некоторые его спонсоры, так что все они – солидные люди. Нокс спрашивает меня, придумала ли я, что подать на ужин, и когда я честно признаюсь, что пока не знаю, он рекомендует печеное мясо.
– Ребята от него в восторге, – говорит он. – Особенно Большой По.
– Большой По? – при слове «спонсоры» мне в голову приходят образы солидных мужчин в костюмах. Но при имени «Большой По» представляется скорее очень пухлый футболист из старшей школы. – Мне точно нужно платье, если у гостей имена типа «Большой По»?
Нокс смеется:
– Его зовут не совсем так.
Надо же, неужели?
– Его настоящее имя – доктор Эдвард Хансинг.
– Тогда я бы, конечно, тоже додумалась бы звать его «Большой По», – говорю я.
– Это инсайдерская шутка, – он останавливает машину в переулке у колокольни, где Уильям, судя по всему, ведет оживленную беседу с уличным музыкантом.
– «По» – это от слова «Potato» – «картофель».
– Мне стоит знать, как доктор Эдвард Хансинг стал ассоциироваться с картошкой?
Нокс усмехается:
– Вряд ли.
Мы выходим из машины, и Нокс обходит ее, чтобы подойти ко мне. В свете чугунных фонарей я вижу, как вокруг него кружится снег, одна снежинка падает ему на щеку. Он вытирает ее с лица и одаривает меня улыбкой. Мне хочется протянуть руку и погладить ямочку на его щеке. Эта мысль приводит меня в ужас.
– Нам нужно немного поторопиться, – говорит Нокс, глядя на большие часы на колокольне. – Магазины скоро закроются.
– Но это же чушь, Уильям, – слышим мы голос уличного музыканта, проходя мимо него. – Ты не можешь говорить такое всерьез.
– Это написано в уставе, – упрямо отвечает Уильям. – Это написано в уставе много лет, и много лет уличные музыканты его соблюдают.
– Но я же единственный уличный музыкант в Аспене.
Уильям отчаянно качает головой, а затем замечает нас.