Пейсли сглатывает. Она кладет свои нежные пальцы на мои. Наши дрожащие руки находят друг друга и крепко сцепляются, как будто нуждаются друг в друге.
– С тех пор ты катаешься на сноуборде, – констатирует она.
Я останавливаюсь под большой елью рядом с высоким сугробом.
– Сноубординг всегда был мечтой папы. В юности у него были на него большие планы. В юности он хотел освоить его, но, когда дело приняло серьезный оборот, мои бабушка с дедушкой выступили против. «Лучше займись чем-нибудь толковым» – сказали тогда они. Поэтому, и чтобы как-то заменить хоккей, после смерти мамы я стал кататься вместе с ним на сноуборде. Было весело. И я был счастлив видеть, как папа все больше оттаивает и выбирается из кокона, в котором он окуклился. В какой-то момент он решил, что я способный. Он сказал: «Нокс, у тебя такой талант, прояви его. Я буду так тобой гордиться». У него был такой блеск в глазах, какой бывал обычно только тогда, когда он смотрел на маму, и я понял, что не смогу ему отказать. Просто не смогу. Поэтому я сказал: «Хорошо, папа, я согласен», и с тех пор дела пошли в гору.
Пейсли смотрит в окно и наблюдает за снежной горой, по которой скачет птица, красный кардинал, оставляя за собой тонкие следы. Когда она говорит, окно запотевает:
– Я тебя понимаю. Но знаешь, мне кажется, если ты будешь жить не так, как хочешь, то крики твоей мамы никогда не утихнут.
У меня во рту пересыхает:
– Что ты имеешь в виду?
Красный кардинал улетает, сверкая своим ярким оперением среди белых снежинок.
– Я думаю, крики преследуют тебя, потому что ты не хочешь двигаться дальше. Это не твоя жизнь, Нокс. Это та, которую ты выбрал, чтобы сделать своего отца счастливым, чтобы он мог жить дальше. Ты решил все бросить, чтобы сделать его счастливым. С твоей стороны это самоотверженно, но я считаю, что тебе пора выбрать себя. Думаю, пришло время оставить воспоминания о Серебряном озере в прошлом и двигаться дальше.
Она поворачивает голову и смотрит на меня, в ее глазах море, небо, и наконец эта огромная, всепоглощающая надежда, которую она возлагает на меня, и которую она не должна была на меня возлагать. Пейсли права. Конечно, права. Но я не могу ей этого сказать, потому что если я скажу, мне придется объяснить ей причину, по которой я ничего не буду менять, а я даже сам себе не могу ее объяснить. На меня рассчитывает папа, на меня рассчитывают мои спонсоры, на меня рассчитывает весь спортивный мир. Интересно, что бы сказала Пейсли, расскажи я ей о стероидах? Если бы она узнала, что я так сильно хочу исполнить папину мечту, отвлечь его от мамы и сделать его счастливым, что каждый день делаю себе инъекции стероидов и подвергаю свое здоровье риску? Я не могу вот так просто остановиться, даже если захочу.
Пейсли открывает бардачок и достает сборник лучших песен «Дисней». Она пробегается глазами по списку песен на обороте, затем вставляет диск, нажимает «далее», «далее», «далее», мимо шестой песни, останавливается на восьмой, закрывает футляр щелчком и откидывается на спинку сиденья. Смотрит на меня и улыбается. Ждет.
Я тоже жду, хотя уже знаю, какая песня сейчас прозвучит. Я знаю список наизусть, но сейчас все кажется другим, потому что этот момент придает песне новый смысл.
В машине звучит голос Фила Коллинза, переполняя мое сердце.
Сила, мужество и мощь,
Ум пытливый и живой,
Все придет к тебе само собой.
Лишь в конце пути-дороги
Сможешь ты ответ найти,
Сможешь только на вершине
Ты дух перевести.
Я слушаю песню с закрытыми глазами, потому что в этот момент во мне слишком много эмоций.
Прилежен будь, и сбудутся мечты.
Время быстро-быстро мчится,
И ждет немало дел,
Сможет все осуществиться,
Чего ты так хотел!
Сын людей, глянь в облака,
Знай, настанет славный день,
Станет твердою рука,
И мужчиной станет сын людей!
Сын людей, сын людей,
Мужчиной станешь ты!
Его голос стихает. Я выключаю двигатель, беру Пейсли за подбородок и целую. Теплые губы. Наэлектризованное покалывание. Запах снега и что-то еще, не знаю, что именно, может, любовь, может, тоска. А может, что-то среднее.
Я отстраняюсь от нее, провожу пальцем по ее ушам, а затем открываю дверь машины. Холод врывается внутрь, словно неумолимый поток, который хочет унести меня прочь.
– Идем со мной.
– Что ты задумал?
Я ухмыляюсь:
– Свидание.
Все, на что я надеяласьПейсли
Темно. Ели вокруг нас кажутся мрачными. Они тихонько танцуют среди кружащихся снежинок, мне видится меланхолия в каждом их выдуманном движении.
Нокс держит меня за руку. Наши шаги скрипят по снегу. Наконец, мы доходим до хижины. Я кладу руку на дерево и слышу звук железа, скользящего вверх по петле. Нокс открывает дверь, и когда я захожу внутрь следом за ним, а в нос ударяет запах сена и конского навоза, я понимаю, где мы находимся.
– Амбар Уильяма, – говорю я.
Проходит несколько мгновений, в течение которых я стою на одном месте в кромешной тьме, а Нокс несколько раз ругается, натыкаясь на разные предметы. Но вот я слышу щелчок зажигалки, различаю очертания ведер, вил и седел, а несколько секунд спустя Нокс одаривает меня своей самой широкой улыбкой в свете старинного фонаря. Пламя отбрасывает тень на его лицо, переплетая цвета. Темное, светлое, черное, красное, тень, свет. Свеча раздевает Нокса догола. Чувственно раздевает. Она говорит: «Вот он, посмотри на него, я тебе его покажу, тебе нравится?»
И мне нравится. Еще как нравится.
– Так что мы тут будем делать? – спрашиваю я.
Нокс зажигает второй фонарь и протягивает его мне:
– Будем ездить верхом.
– Ездить верхом?
– Тебе объяснить, как это делается? Ладно. Сначала садишься на спину лошади, она двигается и везет тебя. И-и-и-или садишься на колени к мужчине, желательно ко мне, и двигаешься, пока…
– Скажи это вслух, и я суну Салли перед носом комбикорм, но не дам ей его, чтобы она тебя лягнула, когда ты будешь стоять за ней.
Нокс смеется. Фонарь царапает пол, когда он ставит его и целует меня в макушку.
– Я хотел быть достаточно романтичным, чтобы подготовить тебе лошадь, но, боюсь, я ужасно некомпетентен в этом деле. Уильям мне помог, – он кивает на двух лошадей, уже оседланных и взнузданных. – Тебе достанется лошадь андалузской породы.
– Я не умею ездить верхом.
В его глазах вспыхивает озорной огонек:
– О, как же хочется сейчас кое-что сказать по этому поводу.
– Закрой рот.
Нокс пару раз морщит нос, чтобы подавить смех, пока снова не берет себя в руки.
– Тут ничего сложного. Просто сядешь на нее, и она сама пойдет. Если сумеешь удержать поводья и усидеть в седле, все будет в порядке. Они постоянно возят на своих спинах кричащих туристов. Они к этому привыкли.
– Хорошо, – мой взгляд обегает конюшню и задерживается на пестрой ирландской кобыле. Та зарылась мордой в кормушку и фыркает. Голос у нее недовольный. – Но я возьму Салли.
Нокс следит за моим взглядом, открывая денник рыжего андалузского скакуна. Лошадь прижимается головой к плечу Нокса и трется ноздрями о его лицо. Наверняка он здесь не первый раз.
Нокс гладит андалузского скакуна по шее, глядя на меня с поднятыми бровями:
– Ни за что. Я за нее не ручаюсь. Мне придется самому ее седлать.
– Почему?
– Она на низкоуглеводной диете.
Я надуваю губы:
– Но, но…
Нокс несколько секунд выдерживает мой взгляд, а затем ругается:
– Твои проклятые губы. Ладно, бери Салли. Но если Уильям узнает, это была твоя идея.
Я ухмыляюсь и протягиваю Салли морковь из ведра. В ее больших темных глазах мелькает раздражение, когда она отворачивает голову и отказывается от овоща. Вздохнув, я бросаю морковь обратно в ведро.
– Уильям бы ничего не сказал.
– Я тебя умоляю.
Андалузец лениво фыркает, когда Нокс подходит и помогает мне с Салли.
– Ты бы стала героиней целой презентации фильма на городском собрании под названием «Почему нельзя трогать Салли, если ей не дают углеводы». Режиссер – Уильям.
Мы выводим лошадей на улицу, каждый с удилами в руках и фонарем.
– Тебя подсадить?
Я качаю головой:
– Я прыгаю тройные аксели и пируэты на льду, перенося свой вес на лезвие шириной полтора миллиметра. Я смогу вставить ногу в стремя.
Я не могу. Ноксу приходится мне помогать и сооружать импровизированную лестницу, чтобы я могла с разбегу запрыгнуть на широкую спину Салли. Наконец, я сажусь. Здесь высоко, и мне уже хочется спуститься обратно. Мне немного не по себе. Жаль, что я не подсунула кобыле украдкой комбикорм.
Нокс протягивает мне шлем с налобным фонарем. У него такой же, и это меня успокаивает, потому что в нем я чувствую себя шахтером.
Он ловко запрыгивает на своего андалузского скакуна, словно делает это каждый день, и показывает мне, как подгонять лошадь ногами. И мы трогаемся в путь.
Здесь очень красиво. Ночной Аспен во время снегопада, когда слышен только стук копыт лошадей по снегу, редкое фырканье и металлическое лязганье железа, когда лошади зажимают его зубами.
Мы огибаем Серебряное озеро. В черной воде дрейфуют льдины, то приближаясь, то отдаляясь друг от друга. Когда мы достигаем горного хребта, лошади пыхтят, пока мы поднимаемся в гору, и ускоряются, когда мы снова спускаемся.
В какой-то момент Нокс говорит:
– Тыия – без пробелов.
Салли преодолевает заснеженный корень дерева, я смотрю на него и спрашиваю:
– Без пробелов?
Он кивает:
– Между нами больше ничего не поместится.
Я улыбаюсь. Улыбаюсь и люблю.
Когда мы добираемся до отеля Винтерботтомов на машине, уже глубокая ночь. Несмотря на сиденья с подогревом, холод пробирает до костей. Прогулка была одним из самых прекрасных моментов в моей жизни, но, честно говоря, я едва не окоченела. Не знаю, оживут ли когда-нибудь мои ноги.