изгибу моей груди, я резко вдыхаю, и он замирает. Испуганно отстраняется. Я качаю головой, разгоряченная, опьяненная, хватаюсь за ткань его рубашки и наклоняюсь к нему, продолжая целовать.
– Не останавливайся, – шепчу я. – Не останавливайся.
Похоже, этих слов ему достаточно. Он наклоняет мою голову в сторону, покусывая шею, его теплое дыхание касается уха, и я клянусь, клянусь, что больше не могу терпеть. Я никогда не испытывала ничего подобного. Это томное биение внизу живота, эта всепоглощающая жажда его прикосновений, это желание большего, гораздо большего, быстрее и быстрее, когда все слишком медленно и все слишком быстро. Я хочу, чтобы каждое прикосновение длилось вечно, отдавалось эхом в моих нервах, потому что я не хочу, чтобы все это заканчивалось.
Руки Нокса продолжают блуждать по моему телу. Они гладят мои руки, спину, останавливаются на застежке бюстгальтера. Он ждет, вопросительно глядя на меня: «Можно?»
Я киваю, мол, давай уже, давай, а потом сажусь перед ним, топлесс, но в джинсах. Я чувствую себя обнаженной, но в хорошем смысле, в том смысле, который говорит: «Вот она я, только для тебя, все только для тебя, и, надеюсь, ты видишь то доверие, которое я тебе оказываю».
Веки Нокса подрагивают. Он издает низкий рык, внимательно разглядывая мою грудь. Как будто он никогда не видел ничего прекраснее. Ничего более ценного.
Он поглаживает соски ладонями, а я не могу, не могу, не могу мыслить ясно, я выгибаю спину и падаю спиной на кровать. Губы Нокса проводят по моему телу, оставляя влажные следы, рисуя реки нашей карты. Я дергаю его за рубашку, потому что она мне надоела, эта синяя клетчатая ткань, потому что я хочу видеть больше, чувствовать больше. Он стягивает ее через голову, и я чувствую упругую, теплую кожу. Я видела его таким несколько раз, без верха, но никогда так близко. Никогда так осязаемо. Я задыхаюсь, разглядывая его, и только сейчас понимаю, в какой прекрасной форме находится Нокс.
Каждый. Сантиметр. Его. Тела.
Я кладу палец на его грудную клетку и провожу линию вниз, к выступающим мышцам живота. Я поглаживаю очерченную область ребер, считая каждую мышцу: четыре, шесть, двенадцать, восемнадцать. Нокс, Боже правый, Нокс, как это возможно, такое тело, как это возможно?
Кончик моего пальца доходит до одной конкретной линии, от которой все мысли в моей голове превращаются в вихрь из разноцветных струек. Внезапно мне кажется, что я попала в водоворот на линии, ведущей к тем местам, которые от меня скрывает пояс его джинсов. Я тяну за него, даже этого не осознавая, потому что в голове у меня бурлит водоворот. Нокс смеется, глубоким, тихим голосом. Смех такой красивый, что мне хочется его поймать. Он снимает брюки. Пара движений, не более, и вот они уже на полу. Матрас прогибается, и Нокс ложится рядом со мной, подперев голову локтем. Даже в таком положении у него нет ни капли жира, а ведь это невозможно. Я занимаюсь спортом каждый день на протяжении многих лет, утром, днем и вечером, и даже у меня есть жир. У всех есть жир. А у Нокса – нет, и это обстоятельство что-то со мной делает, дает мне крупицу информации, которую я хочу схватить и прочитать, но почему-то не могу до нее добраться, почему-то она от меня ускользает. Думаю, это важно. Думаю, что мне нужно это знать, что мне необходимо это знать. Но водоворот…
Водоворот мне этого не позволяет.
Нокс наклоняется. Он покусывает мое ухо, и я понимаю, что мокрая как никогда в жизни. Он поворачивает мою голову, проводит языком по моим губам, и это дико, огненно, жарко. Его пальцы возятся с пуговицей моих джинсов, пока я вдруг не оказываюсь рядом с ним с голыми ногами и в мокрых трусиках.
Я отстраняюсь от его губ, опускаю взгляд вниз, смотрю на его серые трусы-боксеры. Там выпуклость. Бугорок и мокрое пятно. Я протягиваю руку и касаюсь его прямо там, в этом месте. Его ногти впиваются в мою талию, он закрывает глаза и издает звук, который заставляет меня раздвинуть ноги, потому что если я этого не сделаю, то взорвусь. Сто процентов.
Выражение его лица, это узнаваемое томление позволяет мне двигаться дальше. Мой палец проникает под пояс его боксеров, дальше, дальше, дальше, пока моя рука не касается той части тела Нокса, которая прижимается к моей коже, теплая, твердая, пульсирующая. У меня не так много опыта, в основном по принуждению, но я хочу сделать все правильно. Я глажу его, не отрывая взгляда от его лица, пытаясь понять, правильно ли я делаю, нравится ли ему.
Губы Нокса приоткрываются, он дважды, трижды, четырежды стонет, потом зарывается носом в мои волосы, кусает за ухо, в шею. Я продолжаю и хочу, чтобы он продолжал, и он продолжает, Боже, и как! Его рука исчезает в моих трусиках, он кладет палец на мой клитор, и мне кажется, что я сейчас умру. От напряжения все тело вибрирует. Нокс точно знает, что делает. Он проводит большим пальцем по кругу, слегка надавливая, не слишком сильно и не слишком слабо, и я становлюсь все влажнее, влажнее, влажнее. Мне так жарко, что кажется, будто я сгораю, и что-то начинает мною управлять. Я не думаю о том, что правильно, что я могу делать что-то не так, нормально ли то, что я делаю. Я просто действую. Я стягиваю с Нокса трусы-боксеры, осознавая то, что вижу, широко открытыми глазами, а кожа на шее горит, потому что мне жарко, жарко, очень жарко. Я хватаю его член одной рукой, двигаю ею вверх-вниз, и слышу его гортанный стон. Он пытается и дальше ласкать меня, но замечаю, что сбиваю его, понимаю, что он едва на это способен, потому что все его тело дрожит. Я глажу ладонью мокрое пятно, Нокс опускает голову, прямо на маленький Плутон на покрывале, а затем снова поднимает ее и кусает меня за плечо. Не сильно, совсем чуть-чуть, наверное, потому что тоже думает, что может взорваться.
– Это…
– Это все, – говорит он. – Все, Пейсли.
Я продолжаю. Я касаюсь его, замечаю, как он становится все влажнее и влажнее на моей ладони, смотрю на него, наблюдаю за красными пятнами, ползущими по его шее, целую его. Быстрые, отрывистые поцелуи, потому что он все еще дрожит от желания, от страсти. Он тянет меня за волосы, ровно настолько, чтобы мне было терпимо, и чтобы у меня все внутри затрепетало. Он откидывает голову назад, вена на его шее неистово пульсирует, и я целую это место, чтобы успокоить ее, но от этого становится только хуже. Нокс издает звуки, от которых у меня по всему телу бегут мурашки, и я хочу, чтобы он застонал снова, снова, снова, снова, и он стонет, а я тем временем провожу рукой по его члену. Его лицо полностью открыто, полностью предоставлено мне, его губы, эти губы, как я люблю их – а потом Нокс поднимается и кончает, кончает на мою руку, на свой живот. Это мерзко, ужасно мерзко, но мне никогда так не нравилась мерзость, как сейчас.
Все его тело замирает. Несколько секунд не слышно ничего, кроме нашего учащенного дыхания, наши животы соприкасаются с каждым вдохом и выдохом, наши сердца бьются друг для друга.
А потом Нокс внезапно оказывается на мне. Он сжимает мои руки над головой, покрывает поцелуями изгиб моей челюсти и переходит к пупку. Две секунды – и вдруг на мне больше нет трусиков. Вот и хорошо, к черту их. Я лежу под ним, каждый нервный пучок в напряжении, ноги раздвинуты, только здесь, только для него. Он проводит теплым языком по моему лобку и я… Взры-ва-юсь.
Мои пальцы впиваются в покрывало, посылая рябь по Солнечной системе, путая все вокруг, а он прижимается губами к моему клитору и целует его, посасывает, лижет, помогите, помогите, помогите, что он делает, что он делает?
Теперь я знаю, знаю, почему каждому мужчине это нравится, почему каждый мужчина этого хочет. Я зарываюсь пальцами в его волосы, потому что мне нужна поддержка, потому что я с трудом выдерживаю, когда его полная нижняя губа гладит мое самое чувствительное место.
Водоворот в моей голове становится все сильнее. Я больше не могу ничего делать. Я не могу дышать, не могу смотреть, я могу только еще больше вытягиваться навстречу ему и стонать, задыхаться и визжать от каждого его поцелуя, и все это одновременно, пока внутри меня все накаляется, все дрожи, и я кончаю. Это происходит так интенсивно, так мучительно красиво, так в стиле Нокса, что мне кажется, что я сейчас растворюсь. Меня уносит вибрирующими волнами, которые подхватывают мое тело.
Момент, в котором я просто дрейфую, полностью отрешившись от всего, и наслаждаюсь тем, как движения волн медленно, медленно, медленно стихают.
Мы отодвигаем покрывало, и Нокс ложится рядом со мной. Он обнимает меня за плечи и притягивает к себе, моя щека лежит у него на груди.
– Такого, – говорит он, – обычно не бывает.
Я смотрю на него:
– Не бывает в хорошем смысле?
– Лучше, чем в хорошем. Так, дай мне пару минут, и я буду готов повторить.
Я смеюсь:
– Для такого я слишком устала.
– Это тоже хорошо. Остального я жду как минимум с таким же нетерпением.
– Чего остального?
Мой голос звучит сонно. Я почти отключилась.
Голос Нокса, когда он говорит, я воспринимаю лишь как теплый, далекий рокот, но я слышу его слова и забираю их с собой в сон, бережно укутав в моем сердце.
– Засыпать и просыпаться рядом с тобой.
Рождественские пожелания и поцелуи под омелойНокс
Мы с Пейсли лежим на полу перед камином.
Огонь потрескивает, а по радио играет «Last Christmas». Она положила голову на диванную подушку и листает Skate Magazine. Ее ноги лежат на моем бедре, и она время от времени пошевеливает пальцами. Между нами стоит тарелка с печеньем «спекулос» и имбирными пряниками. Я сдерживаюсь, чтобы не слопать все самому в считанные минуты, но фактически это испытание терпения. У Пейсли уходит целая вечность на то, чтобы съесть одно-единственное пряничное сердечко. Она обгрызает его уже пятнадцать минут и останавливается всякий раз, когда погружается в интересную статью.
Она переворачивает страницу.
– Не мог бы ты перестать так на меня смотреть?