– Конечно, давай. Только ищи ее там, где нет Уайетта.
Улыбаясь, я толкаю его плечом и иду искать Арию. Она стоит под большой елью с полупустым стаканчиком глинтвейна в руках, как будто прячется.
Я встаю рядом с ней:
– Привет.
Ее волосы касаются щеки, когда она поворачивает ко мне голову.
– Ой, привет, это ты. Хорошо провела Рождество? – заметив мою гримасу, она смеется. – Что, не любишь публичность?
– Терпеть не могу, – говорю я, отпивая от яичного пунша, и наблюдаю, как Кейт, которая увлекла за собой дочку и теперь танцует под «Mistle Toe» Джастина Бибера. Гвен пытается отстраниться, но Кейт неподатлива, как тюбик суперклея. – Но, если не считать фотографии в USA Today, все было хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Правда. Мне здесь нравится.
Ариа улыбается, но грустно:
– Да. Я тебя понимаю.
– Я знаю, что ты сказала в канун Рождества, но если бы я спросила тебя, скучаешь ли ты по Аспену, и если бы ты ответила правду, только между нами, каким был бы ответ?
– Ты любишь читать между строк, да?
– О, у меня в этом прирожденный талант.
Она улыбается и снова смотрит прямо перед собой. В ее глазах отражаются искры огня.
– Я бы сказала, что ужасно скучаю.
Она смотрит на Уайетта. Я прослеживаю ее взгляд. Он разговаривает с Ноксом, и его глаза постоянно бегают по площади.
– А по нему? – спрашиваю я. – По Уайетту?
Ариа делает глоток глинтвейна и крепче сжимает стаканчик. На ней перчатки с гербом Гриффиндора. Я решаю, что она мне стала нравиться еще больше.
– Но иногда происходят серьезные вещи, иногда случается настоящее дерьмо, Пейсли, и назад дороги нет. Как бы сильно этого ни хотелось. Иначе просто нельзя.
Рут, Уильям и Кейт приготовили их вчера в столовой, и теперь все красно-золотистые яблоки лежат на камнях вокруг огня, наполняя холодный зимний воздух райскими ароматами.
– Как ты с этим справляешься? – спрашиваю я. Мой взгляд останавливается на Ноксе. – С тем, что приходится отпускать того, кого ты любишь?
Она снимает перчатку и чешет щеку. Ее белые накрашенные ногти оставляют красные следы.
– Сначала никак. Было ужасно. Хуже всего, что я когда-либо чувствовала. Но со временем… – Ариа скребет зимними ботинками по снегу, рисуя крестик. – В какой-то момент я просто позволила себе ощущать боль и подумала: «Пусть будет больно, Ариа. Пусть будет очень больно, так, чтобы никто и ничто больше не могло причинить тебе боль».
– Понимаю.
Она смотрит на меня, и на ее губах появляется намек на улыбку:
– Да. Я так и подумала.
– Почему?
– У тебя такая аура. Смотришь на тебя, и первое, что приходит на ум, – это что тебя сломило жизнью, что тебе досталась нелегкая доля, но при этом ты очень сильная, – я хочу что-то сказать, но Ариа качает пальцем на Нокса. – Странно.
– Что странно?
– Никогда не видела, чтобы у него было такое выражение лица, когда он кого-то ищет.
Я смотрю на Нокса. Он вертит головой во все стороны, осматривая площадь, пока не находит нас, и его лицо озаряется улыбкой.
Ариа мягко улыбается:
– Я знаю Нокса всю свою жизнь и никогда не видела, чтобы он смотрел на кого-то так, будто только что понял, что любовь действительно существует, – в музыкальном автомате играет «Rockin’ Around the Christmas Tree», и Ариа нежно улыбается. – Иди к нему, пока он не подошел и не привлек внимание Уайетта. Я этого сегодня не вынесу.
Я колеблюсь. Мне неловко оставлять ее одну под этой грустной елью.
– Пойдем со мной.
Она склоняет голову. Снег падает с шишек над нашими головами прямо ей на шапку.
– Через минуту. Мне нужно еще глинтвейна, чтобы мой организм согласился находиться в одном радиусе с Уайеттом.
– Хорошо.
Я иду к остальным. Леви широко улыбается мне через плечо Эрина, которого он крепко обнимает сзади. Они делят печеное яблоко на бумажной тарелке рядом с костром. Гвен добирается до меня раньше, чем я добираюсь до Нокса. Она буквально скачет по снегу и останавливается, впиваясь пальцами в мою руку.
– Я уж думала, ты сбежала.
– С чего бы?
– Не знаю. Обязательно попробуй печеные яблоки. Они такие вкусные, – она берет у меня из рук пустой стаканчик из-под пунша, ставит его на снег и тянет меня к огню. Двумя пальцами в перчатке она скатывает яблоко с камней, расставленных по кругу вокруг костра, на бумажную тарелку, раздавливает его пластиковой вилкой, которая уже опасно обуглилась, и с восторгом протягивает мне. Честно говоря, выглядит это не очень аппетитно, но пахнет божественно, так что я пробую и прямо-таки таю. Это так вкусно, что просто невыносимо.
Нокс смеется:
– Чего бы я только не отдал за то, чтобы ты смотрела на меня, как на это яблоко.
Нокс протягивает мне фужер с шампанским. Я быстро запихиваю в рот еще несколько кусочков печеного яблока, обжигая при этом язык, но оно того стоило, и отдаю тарелку Гвен. Она ставит ее обратно на камни и берет фужер шампанского с тележки, стоящей у огня.
– А может, тебе стоит купить себе парфюм с ароматом печеного яблока? Тогда я смогу так на тебя смотреть. И все время нюхать.
– Ты и так все время меня нюхаешь.
– Вовсе нет.
Он целует меня в висок:
– Ладно. Убеждай себя дальше.
Перед нами появляется рука Уильяма, и прежде, чем я успеваю понять, что он делает, он толкает нас спиной. Он так поступает со всеми. Он кружит вокруг костра с вытянутыми руками, отталкивая всех назад.
Эрин поднимает бровь:
– Что это значит, Уилл?
У Уильяма очень сосредоточенный вид. Огонь освещает каждую морщинку на его лице, когда он обходит всех, и, надо сказать, при этом он чем-то напоминает жуткую версию Румпельштильцхена.
– Не подходите к огню ближе, чем на метр. Иначе обожжетесь.
Рут вздыхает:
– Уилл, я тебя умоляю.
Он качает головой, выражение его лица непреклонно.
– Никаких исключений. Важно, – хрип, – чтобы никто, – хрип, – не поранился. Х Р И П.
Уайетт поднимает ногу с веселым блеском в глазах и толкает ее взад-вперед, все ближе и ближе к огню. Уильям замечает это и бежит к нему, и Уайетт останавливается, но как только Уилл отходит, он начинает делать это снова. Это выводит старика из себя, он снова бежит по снегу к Уайетту, как Умпа-Лумп, а я смеюсь так сильно, что зарываюсь лицом в куртку Нокса. Когда я снова поднимаю голову, мой взгляд падает за плечо Нокса и улавливает выражение лица Арии, которая все так же стоит под елью и, словно призрак, наблюдает за происходящим. На секунду мою грудь сдавливает, потому что она смотрит на Уайетта, видит его смех, видит, как он поднимает руку и похлопывает Уилла по плечу, и ее лицо так сильно искажается, что, клянусь, я вижу боль в самом чистом, самом явном виде. Это очень больно видеть, ведь я знаю, что скоро почувствую то же самое.
У меня больше нет времени об этом думать, потому что в ту же секунду Гвен дергает меня за руку. Я смотрю на нее, на это прекрасное лицо Моаны, ярко освещенное бенгальскими огнями, которые она держит в одной руке, и тут начинается. Все начинают отсчет:
ДЕСЯТЬ – Уильям от испуга обжигает себе зад.
ДЕВЯТЬ – Джек смотрит в небо, и, кажется, я знаю, почему.
ВОСЕМЬ – Леви трет лицо Эрина снежком.
СЕМЬ – Эрин смеется и срывает с головы Леви шапку.
ШЕСТЬ – Кейт скачет по снегу к Гвен, поднимает руку и размахивает бенгальским огнем.
ПЯТЬ – Гвен смеется, положив голову на плечо мамы, и я чувствую тоску, совсем недолгую, но очень сильную.
ЧЕТЫРЕ – Рут вытаскивает Арию из тени траурной ели, чтобы та присоединилась к нам у костра.
ТРИ – Уайетт смотрит на Арию так, будто никогда в жизни не видел никого прекраснее.
ДВА – у Арии напряжена челюсть, кажется, она вот-вот расплачется.
ОДИН – я испытываю счастье и думаю, что все, что мне нужно, у меня есть прямо сейчас.
С Н О В Ы М Г О Д О М! – губы Нокса на моих, вместе с тающим снегом, через наши закрытые веки пробиваются яркие вспышки фейерверка, а вокруг – смеющиеся голоса.
Как прекрасна жизнь.
Как было бы прекрасно, если бы она всегда была такой.
Как было бы прекрасно.
Я не стоил правдыНокс
Я стою у входа в палатку для спортсменов – места, где собираются участники X-Games. Уже стемнело, но вся площадь залита светом прожекторов. До меня доносятся крики зрителей и реплики комментатора. Мое сердце учащенно бьется, но не потому, что я нервничаю. Это действие допинга, который я только что себе вколол. На шее появляются капли пота и стекают за воротник куртки. Может, стоило принять меньшую дозу? Или вообще ничего не принимать? Но я не могу иначе. Черт, я должен быть лучшим. Должен.
Уже в пятый раз ESPN[2] приглашает меня на X-Games. И не в одну дисциплину, а в две – суперпайп и суперпайп-сессию, потому что я известен тем, что показываю потрясающие трюки и при этом выгляжу круто и непринужденно. Это как раз моя фишка.
Я киваю охранникам перед палаткой, и они отходят в сторону. Они знают, кто я. Забрав свое снаряжение с ресепшена под навесом, я направляюсь в палатку для спортсменов. Здесь уютно, тепло и полно народу. Мой приятель сидит в кресле рядом с двумя лыжниками, на ногах у него восстановительные ботинки для массажа икр, он приветствует меня жестом мира. Он один из тех людей с таким жестом, которые всегда курят травку после соревнований.
Я беру из холодильника Monster Energy, когда замечаю, что на меня пристально глядит Джейсон Хоук. Он сидит перед зеркалом, а вокруг него бегает парикмахер, пытаясь укротить его непокорные волосы. Я открываю банку и отвечаю на его пристальный взгляд, пока он не отводит глаза. Мы оба выступаем в суперпайпе, и в прошлом году он разгромил меня. Я его терпеть не могу, честно, меня пугает его большой рот, но, черт побери, в хафпайпе он крут.
Я опускаюсь на диван, пью энергетик и смотрю прямую трансляцию на экране. Канадский сноубордист пытается сделать дабл-корк, но не справляется и довольно неудачно падает. «Вот черт» – комментирует кто-то, набивая тарелку за шведским столом, а другой, чье бедро разрабатывает физиотерапевт, говорит: «Да он в отключке!»