— У вас тоже отключили электричество, да? — спрашиваю я.
— Да, — говорит он. — Но я-то живу не в общежитии.
Мы задуваем свечи, надеваем ботинки и хватаем зубные щетки. А затем выходим на улицу, и холод пронизывает нас до костей. Мы бредем от входной двери общежития до заведенного грузовика.
Вблизи смотритель выглядит моложе. Не совсем молодым, но и не старым.
— Томми.
Я пожимаю протянутую руку.
— Марин, — говорю я.
— Мейбл.
— Марин, Мейбл, вам повезло — у меня в гостиной есть камин и раскладной диван.
Я рада это слышать, но, только оказавшись в его домике — вдалеке, возле ворот, — понимаю, что именно об этом и мечтала. Я так замерзла, что почти позабыла, каково это — быть в тепле. Камин искрится и потрескивает, отсветы пламени гуляют по потолку и стенам.
— Я и духовку включал погреться. Эта допотопная штуковина может обогреть весь дом. Только будьте осторожны, до нее лучше не дотрагиваться.
Стены здесь деревянные, и всё очень уютное и видавшее виды. Ковры, диваны, мягкие кресла, покрытые пледами, и снова ковры… Хозяин не предлагает осмотреться, но дом такой маленький, что и так почти все видно. Мы гадаем, придется ли нам беседовать с ним весь вечер или же, пожелав спокойной ночи, он удалится в свою комнату, расположенную в конце коридора.
— Сейчас только полседьмого, — говорит Томми. — Вы, должно быть, голодны?
— Мы перекусили пару часов назад, — отвечаю я. — Но еще не ужинали, да.
— Я, конечно, не великий шеф-повар и ужинать не люблю, но где-то у меня завалялись макароны и баночка соуса…
Он показывает, как зажечь конфорку газовой плиты, и наливает воду в тяжелую чугунную кастрюлю. Спагетти он хранит в жестяной банке, но их почти не осталось.
— Как я уже сказал, ужинать я не любитель, но вам двоим должно хватить.
Сложно сказать, лукавит он или нет. Надо было захватить еду с кухни, но сейчас при одной мысли о возвращении в общежитие сквозь снег и тьму меня пробирает дрожь.
— Вы уверены?.. — спрашивает Мейбл. — Мы могли бы приготовить на всех, нам ведь нужно не так уж много…
— Нет-нет, я уверен. — Томми смотрит в жестянку и хмурится. Затем открывает холодильник. — Бинго! — и вынимает упаковку замороженных булочек.
— И духовка еще не остыла, — напоминаю я.
— Да, поди, не должна была. Я перехвачу пару булочек и остатки сыра, а вы можете поужинать макаронами, булочками и всем, что приглянется.
Он снова открывает холодильник и показывает, что внутри. Еды там немного, зато все чисто и аккуратно разложено.
— Отлично, — говорит Мейбл, и я киваю.
Я впервые в чужом доме с тех пор, как покинула свой. Глаза постепенно привыкают к темноте, и теперь каждый предмет вызывает у меня любопытство.
В раковине несколько тарелок. У входа — пара тапочек. На холодильнике висят три снимка: маленький мальчик, Томми с друзьями и мужчина в военной форме. На журнальном столике, рядом с двумя игровыми приставками, валяются книги.
Никаких надписей на продуктах в холодильнике: здесь все свое.
У Дедули был сине-золотой плед, и всю мою жизнь он лежал на кресле в гостиной. Зимой, укутавшись в него, я часами читала, иногда проваливаясь в сон. Плед весь поистерся и местами прохудился, но все равно грел на отлично.
Я не знаю, где он сейчас.
Но мне он нужен.
— Марин, — говорит Томми. — Мне надо с тобой еще кое-что обсудить. На Рождество я уеду к друзьям в Бикон и, скорее всего, там и заночую. Но ты набери мне, если возникнут какие трудности. Вот номера полиции и пожарных. Лучше звонить напрямую им, а не в девятъ-один-один.
— Хорошо, спасибо, — говорю я, стараясь не смотреть на Мейбл.
Жаль, нельзя спросить у нее, что случилось со всеми моими и Дедулиными вещами. Сохранил ли их кто-нибудь? Задавался ли вопросом, где я?..
Ана и Хавьер. Они ждали меня в полицейском участке. Интересно, куда они пошли, когда поняли, что я сбежала? Боюсь даже представить, какие у них тогда были лица…
Почему бы просто не ответить «да»? Полететь к ним, извиниться за то, что исчезла, принять их прощение и уснуть в кровати, которую они подготовили для меня в комнате с моим именем на двери…
Окажись я сейчас в полицейском участке, я бы не сбежала. Я бы не провела две недели в мотеле, и у меня не перехватывало бы дыхание при мысли о дешевом кофе.
Томми ставит замороженные булочки в духовку и подносит спичку. Вспыхивает пламя.
— Хорошо, что она газовая.
Мейбл кивает, и я вслед за ней.
Только я не голодна.
— Мне почему-то до сих пор холодно, — говорю я. — Пожалуй, посижу у огня, если вы не возражаете.
— Чувствуйте себя как дома. Когда булочки подогреются, я пойду к себе, а вы сможете расположиться поудобнее. Мне надо упаковать несколько подарков. На самом деле я только и ждал повода, чтобы лечь пораньше, — и тут как раз отключили электричество.
Я падаю в кресло, смотрю на огонь и думаю о вещах из моего прежнего дома.
Плед.
Медные кастрюли, которые остались нам еще от Дедулиной матери.
Круглый кухонный стол и прямоугольный обеденный.
Стулья с потертыми сидушками и плетеными спинками.
Бабушкин фарфор, расписанный красными цветами.
Разные кружки, изящные чашки, крошечные чайные ложки.
Деревянные часы с их громким «тик-так», картина с Дедулиной родной деревней.
Вручную подкрашенные снимки в коридоре, диванные подушки в вязаных чехлах, список покупок, прикрепленный к холодильнику магнитом в виде бостон-терьера.
И снова плед — мягкий, сине-золотой.
Томми желает нам спокойной ночи и уходит в свою комнату, а Мейбл расставляет маленькие тарелки с пастой на кофейном столике и усаживается на пол.
Я ем, но не чувствую вкуса. Я ем, хотя даже не понимаю, голодна ли я.
Глава десятая
Прошла пара недель после вечеринки у Бена и разговора с колумбийским водителем, как мы с Мейбл решили улизнуть ночью из дома. Ана и Хавьер всегда засиживались допоздна, иногда даже до раннего утра, так что я легла спать в десять, зная, что через несколько часов мой телефон зажужжит и тогда я выберусь на улицу.
Дедуля обычно готовил ужин в шесть вечера. Мы всегда ели на кухне, но если блюдо было особенное, он велел накрыть обеденный стол, и между нашими тарелками мы ставили сияющий медный подсвечник. После ужина Дедуля мыл посуду, я ее вытирала, и мы наводили чистоту и порядок — насколько это вообще возможно в нашей старенькой кухоньке. Затем Дедуля уходил в свой кабинет курить сигареты, писать письма и читать.
Телефон завибрировал, и я бесшумно выскользнула из дома. Я не знала, нарушаю ли вообще какое-то правило. Вполне вероятно, Дедуля и так разрешил бы нам с Мейбл пойти ночью на пляж, учитывая, что мы собирались просто сидеть там, смотреть на волны и болтать. Я могла бы спросить его разрешения, но у нас так было не принято.
Мейбл стояла на тротуаре. Из-под вязаной шапочки у нее выбивались темные волосы, а руки в митенках были соединены веревочкой. Я пошла еще дальше и надела под куртку свитер.
— Ты похожа на эскимоску, — сказала она. — Как же я буду тебя греть?
Мы рассмеялись.
— Я сброшу куртку, если захочешь, детка, — пошутила я.
— Может, лучше сбегаешь наверх, оставишь свитер и захватишь немного Дедулиного виски?
— А это неплохая идея.
Я вернулась домой, пробежала через гостиную, проскользнула в столовую сквозь приоткрытые раздвижные двери и схватила бутылку виски, которая всегда стояла в буфете.
На улицу я выбежала, пряча бутылку под курткой. Одно дело — две девчонки ночью на пляже. Но те же девчонки с бутылкой алкоголя — это уже повод вызвать полицию.
Было почти три часа ночи, и в городе царила мертвая тишина. Мы прошли четыре квартала к пляжу, и мимо не проехало ни одной машины. Перекрестки мы пересекали не глядя по сторонам, а потом, шагнув с улицы прямо на песок, мы забрались на дюну и оказались у кромки черной воды. Я ждала, пока глаза привыкнут к темноте, но этого все не происходило.
— Помнишь, как мы учились целоваться? — спросила я, откручивая крышку бутылки.
— Да, мы хотели стать экспертами к девятому классу.
— Экспертами. — Я засмеялась, глотнула виски и вдруг ощутила, как по внутренностям прокатывается жар. Обычно мы пили пиво или водку, стащенную нашими друзьями у родителей и смешанную с каким-нибудь соком. — Вот, попробуй на свой страх и риск, — выдавила я.
Мейбл сделала глоток и закашлялась.
— Мы тогда больше нервничали и хихикали, — сказала я, вспоминая среднюю школу. — Даже не представляли, каково это — учиться в старших классах. Как себя вести, о чем разговаривать…
— Ох, это было так весело!
— Что именно?
— Да все. Дай я попробую еще раз. — Ее рука пошарила в темноте, пока не нашла бутылку. Мейбл откинулась назад, и ее лицо осветила тусклая луна. Она протянула бутылку мне. Я тоже сделала глоток.
— Уже лучше, — сказала она.
Это была правда. С каждым глотком пить виски становилось все легче. Тело обмякло, голова закружилась. Теперь я хохотала над любой фразой Мейбл, и каждое воспоминание вдруг становилось значительным.
Мы какое-то время молчали. Потом она выпрямилась.
— Что-то мы давно не практиковались, — сказала она и наклонилась ко мне.
Мы столкнулись носами, и меня начал разбирать смех — но ее рот уже прижался к моему.
Мокрые губы.
Мягкий язык.
Она обвила меня ногами, и мы начали целоваться яростнее. Вскоре мы уже лежали на песке, и я перебирала пальцами ее соленые спутанные волосы.
Она расстегнула мою куртку. Холодные руки проникли под свитер. Мейбл принялась целовать меня в шею.
— Что бы на это сказала сестра Жозефина? — прошептала я и почувствовала, как Мейбл улыбается мне в ключицу.
Ей не сразу удалось расстегнуть мой лифчик, но когда она с ним справилась, кожу окутал холодный ночной воздух вперемешку с ее теплым дыханием. Я стянула с нее свитер и подняла лифчик с груди, даже не расстегивая. Никогда прежде я не испытывал