а такого возбуждения. Не то чтобы у меня был большой опыт. Не то чтобы меня часто так касались… Но даже если бы я перецеловала уже десятки парней, я все равно понимала бы, что эти поцелуи — особенные.
Я уже любила ее.
Мы расстегнули джинсы, и пальцы Мейбл коснулись резинки моих трусиков.
— Если завтра об этом пожалеем, — прошептала она, — то свалим все на виски.
Но небо уже светлело; завтра наступило. А я ни о чем не жалела.
Мы открыли глаза, когда на пляже стоял утренний туман, а по небу носилась стая песчанок. Я держала Мейбл за руку, смотрела на ее узкие смуглые пальцы и хотела, чтобы они вновь очутились у меня под одеждой, — но сказать об этом не осмеливалась.
При свете дня казалось, будто мы у всех на виду. Горожане уже спешили на работу, светофоры заработали. Нам пришлось останавливаться на каждом перекрестке.
— Интересно, что о нас думают прохожие? — задумчиво спросила я.
— Ну, очевидно, что мы не бездомные. У тебя слишком модная куртка.
— Но мы явно не ночевали дома.
— Ага, — подтвердила она. — Мы все в песке.
Наконец зажегся зеленый, и мы пересекли Грейт-Хайвей.
— Может, нас примут за морских созданий, — сказала я.
— Типа русалок?
— Ага, только без хвостов.
— Или подумают, что мы старьевщики, которые проснулись пораньше, чтобы прочесать пляж.
— Да, — усмехнулась я. — Ну тебя в карманах уже несколько золотых часов, а у меня — обручальные кольца и пачка наличных.
— Шикарно.
Мы говорили чуть громче обычного, торопливо и сбивчиво. На самом деле мы избегали смотреть друг на друга с тех пор, как поднялись с пляжа и стряхнули с одежды песок. Песок, который я до сих пор ощущала кожей, так же, как и запах Мейбл.
Дедуля заметил нас первым. Одной рукой он держал мусорное ведро, другой — махал нам, стоя на противоположной стороне дороги.
— Привет, девчонки! — крикнул он, будто столь ранняя встреча стала для него приятным сюрпризом.
Мы подошли к нему, не зная, что сказать.
— Доброе утро, Дедуль, — наконец выдавила я.
Он вдруг изменился в лице.
— Мой виски…
Я проследила за его взглядом. Я даже не сознавала, что Мейбл в открытую держит бутылку за горлышко.
Он мог бы разглядеть наши обветренные губы и пылающие щеки. Мог бы заметить, что мы обе не смотрим ему в глаза. Но вместо этого он смотрел на бутылку.
— Прости, Дедуль, — сказала я. — Мы сделали всего пару глоточков.
— Мы же малолитражки, — попыталась пошутить Мейбл, но в ее голосе сквозило сожаление.
Дедуля потянулся за бутылкой, и Мейбл отдала ее. Он поднес бутылку к глазам, силясь рассмотреть, сколько виски осталось.
— Все в порядке, — сказал он. — Там и было-то немного.
— Простите, мне правда очень жаль, — добавила Мейбл.
А мне было жаль, что мы не можем вновь оказаться на пляже. Что небо не потемнеет обратно.
— С этим надо поосторожнее, — сказал Дедуля. — Лучше и вовсе не начинать.
Я кивнула, вспоминая, как целовала Мейбл в губы.
Хоть бы она на меня посмотрела.
— Мне надо домой, — пробормотала Мейбл.
— Удачи в школе, — пожелал ей Дедуля.
— Спасибо.
Она стояла на тротуаре в свитере и рваных докинсах: темные волосы — такие длинные, что достают до пояса, — перекинуты через плечо; брови нахмурены, глаза печальны. Но когда мы встретились взглядом, она улыбнулась.
— Надеюсь, у тебя не будет неприятностей — шепнула я, хотя какие у нас могут быть неприятности?
Мы фантастические существа.
Мы морские создания.
Мы прячем в карманах сокровища, а на коже поцелуи друг друга.
Глава одиннадцатая
Надо мной — голова и шея оленя. Судя по всему, самца. Его рога откидывают на стену длинные изящные тени. Я воображаю оленя живым где-нибудь в поле. Представляю весну, траву и цветы, следы его копыт; как он бегает, целый и невредимый.
А теперь есть только тишина и тающая восковая свеча. От нас прежних остаются лишь призраки. Дзинь, звенят тарелки, которые Мейбл ставит в раковину, изнемогаю при мысли о том, что рано или поздно нам придется поговорить и расставить все точки над i.
Мы до сих пор не решили, как будем спать. На диване лежат комплект белья и стеганое одеяло, красноречиво намекая, что у нас одна кровать на двоих.
Может, мы не будем спать всю ночь.
Мейбл возвращается с кухни и берет с полки колоду карт. Раздает десять мне, десять себе и одну кладет лицом вверх. Пиковая дама. И как же я не догадалась купить нам карты? Это помогло бы избежать неловких пауз, и не пришлось бы притворяться спящими, только чтобы не разговаривать.
Мы принимаемся играть в кункен[23] — совсем как раньше. К концу первого раунда я обгоняю Мейбл на двенадцать очков, и она идет за бумагой и карандашом, но возвращается с маркером и рекламкой рождественского базара. На ней написано: «Ничто не сравнится с запахом свежесрубленной пихты», а ниже — фотографии деревьев с подписями: «Дугласова пихта», «Пихта белая» и «Пихта великая». Под постскриптумом: «Венки у нас тоже есть!» — Мейбл записывает наши имена и очки.
Очков у нас почти поровну, поэтому игра затягивается и у меня уже все плывет перед глазами из-за усталости и полумрака. Мейбл постоянно путает, чей ход, хотя мы играем только вдвоем, но под конец выкладывает все карты — и побеждает.
— Отличная игра, — говорю я.
Она улыбается.
— Пойду приготовлюсь ко сну.
Она уходит, а я продолжаю сидеть неподвижно. Возможно, она хочет, чтобы я разложила диван, но я не буду. Мы вместе должны решить, как спать.
Некоторое время спустя Мейбл возвращается в комнату и говорит:
— Осторожнее в ванной. Почти все свечи уже догорели, и там теперь темно.
— Ясно, спасибо.
Я жду, пока она что-нибудь скажет или сделает. Наконец, не дождавшись, спрашиваю:
— Расстелем постель?
Даже в темноте я замечаю, как она напрягается.
— А какие у нас еще варианты? — добавляю я.
В комнате только пара стульев и пол.
— Ну, ковер довольно мягкий, — замечает она.
— Хорошо, если тебе так хочется…
— Мне не хочется, просто…
— Ему не обязательно знать. Да и вообще, мы просто поспим. — Я качаю головой. Как же это глупо после всего, что было. — Сколько раз мы спали в одной кровати до того, как все произошло? Десятки, сотни? Думаю, сегодня все тоже будет нормально.
— Знаю.
— Обещаю не доставлять тебе хлопот.
— Марин, прекращай.
— Тебе решать, — говорю я. — Мне не особо хочется ночевать на ковре, но если ты не хочешь спать со мной в одной кровати, я могу лечь на неразложенном диване, так у тебя будет больше места. Или давай поставим вместе два стула, или еще что придумаем.
Она молчит. Я не знаю, о чем она думает, и жду целую минуту.
— Ты права, — наконец соглашается она. — Извини. Давай просто разложим диван.
— Тебе не за что извиняться, — бормочу я.
Я убираю с дивана подушки, а Мейбл отодвигает к стене журнальный столик. Мы находим с двух сторон ручки и тянем за них. Скрипучие пружины, тоненький матрас. Мейбл встряхивает натяжную простынь, и мы вместе ее расстилаем, однако она не по размеру, и края приходится подвернуть.
— Ковер кажется все привлекательнее, — говорю я.
— Что, трусишь?
Я улыбаюсь, смотрю на нее, и она улыбается в ответ.
— Я достелю, — говорит она, натягивая наволочки. — Иди умывайся.
Я, как Джейн Эйр, бреду со свечой, освещая себе путь. Но оказавшись в ванной и посмотрев в зеркало, вижу в отражении лишь саму себя. Несмотря на мрак, длинные тени и тишину, в этом месте нет незваных гостей или призраков. Я брызгаю на лицо ледяной водой и вытираюсь полотенцем, которое оставил для нас Томми. Потом чищу зубы и стягиваю волосы захваченной из общежития резинкой.
Я думаю о Джейн Эйр и мистере Рочестере, о том, как сильно она его любила, как считала, что они никогда не будут вместе; а еще о том, что пару минут спустя окажусь в одной постели с Мейбл. Я все пытаюсь убедить себя, что в этом ничего такого нет, но знаю, что это неправда. И она тоже знает.
Может, она колебалась вовсе не из-за Джейкоба, а из-за того, что мы обе сильно изменились. Может, она все еще слишком злится, чтобы лежать со мной на одном матрасе, нечаянно соприкасаться во сне…
Я беру свечу и иду обратно в гостиную. Мейбл уже лежит на краю дивана. Я не вижу ее лица, но глаза, кажется, закрыты. Забираюсь на свободную половину. Пружины скрипят. Бессмысленно притворяться, что она их не слышала.
— Спокойной ночи, — шепчу я.
— Спокойной ночи, — отвечает она.
Мы лежим спиной друг к другу — так далеко, как это только возможно на одном матрасе. Пространство между нами гораздо хуже нашей неловкости, хуже долгих пауз и незнания, о чем она думает.
Кажется, я что-то слышу.
Кажется, она плачет.
И у меня в памяти всплывают детали, о которых я уже позабыла. Ее сообщения.
«Ты с кем-то встречаешься?»
«Скажи, если так».
«Мне просто нужно знать».
Были и другие сообщения, но их я не помню. Поначалу ее эсэмэски, словно ножи, прорезали дыры в коконе из плесени мотеля, дешевого кофе и вида на улицу из окна моего номера. Но когда началась учеба и появилась Ханна, я превратилась в незнакомку с подержанным телефоном, на который по ошибке сыпались сообщения от какой-то Мейбл.
Похоже, та девушка, до которой она пыталась достучаться, от чего-то скрывалась. И, судя по всему, она была особенной, раз подруга не бросала попыток с ней связаться. Жаль только, что ее не стало.
Мы никогда не обсуждали, что с нами будет.
Та девушка была кем-то другим.
Наши поцелуи. Взгляд Мейбл с другого конца комнаты. Ее усмешка, мое смущение. Моя щека на ее мягком бедре. Я должна все это забыть, потому что той жизни пришел конец.
Я слышу только потрескивание дров в камине. Может, она вовсе не плакала. Может, я это выдумала — но теперь я и вправду понимаю, сколько боли ей причинила. Наверно, виноваты воспоминания, разговоры о книгах и картинах и само время, проведенное с Мейбл: я уже чувствую, как подкрадывается призрак меня прежней.