Лундстрем, растирая распростертое тело, приблизил ухо к губам Инари и услышал торопливый шепот:
— Коскинен, я выполнил приказ.
Олави направил карбас в испытанное убежище.
Разложили костер. Инари лежал у костра и спал с раскрытыми глазами. Глядя на него, Лундстрем долго не мог заснуть.
Утром Инари было плохо, как во время большой килевой качки. Он уткнулся головою в сосну и стоял, почти теряя сознание от подступившей к сердцу тошноты.
Около пяти часов пополудни Олави и Лундстрем вывели свой кораблик из речки в озеро.
Олави и Лундстрем гребли по очереди.
Инари лежал на дне и уверял товарищей, когда ловил на себе их пристальный и серьезный взгляд, что ему уже гораздо лучше, что к ночи и он сумеет приналечь на весла.
Уже погашены были последние огни в деревне, когда нагруженный карбас, пройдя, наконец, через все озеро, добрался до противоположного конца. Речка, соединявшая это озеро с другим, была очень узкая. Когда карбас шел посередине, то можно было веслом достать оба берега.
Деревню товарищи миновали быстро, молча притушив трубки, чтобы не обратить на себя внимания. В северных деревнях рано ложатся спать и встают на работу еще до рассвета.
Заслышав острый скрип весел, затявкала собака.
— Вот изба Юстунена, — улыбнулся Олави. — Не придется парню нашим самогоном угоститься.
Деревня была пройдена.
Оставалось по речке пройти километров тридцать, потом речка должна была привести карбас снова в озеро. Надо было пересечь и второе озеро, узкое и длинное, километров тринадцать-пятнадцать, и тогда нужно было доставать из дальней деревни лошадей или оленей, чтобы перебросить к селу Куолаярви через холмы груз. Друзья раньше предполагали, в крайнем случае, все переправить, перетащить на своей спине. Но сейчас из-за болезненного состояния Инари это отпадало.
Под утро Инари попросил трубку у Олави.
Олави протянул ему свою трубку и, просияв, шепнул Лундстрему:
— Просит закурить, слава богу, все в порядке — выздоравливает.
На этот раз они днем не пристали к берегу, шли спокойно вниз по течению, почти не берясь за весла.
Инари за обедом ел вместе с другими и даже похвалил похлебку.
К следующему утру вышли они в новое большое озеро.
Инари требовал уже своей доли в работе, но товарищи не дали ему сесть за весла.
День собирался пасмурный, ветер покрывал озеро мелкой рябью. Поэтому решено было вести карбас не напрямик через озеро, а по левому берегу.
На правом берегу ютилось становище, состоявшее из трех-четырех хозяйств.
Карбас был переведен через озеро вдоль берега, поросшего редеющим лесом.
Достигнув противоположного берега, товарищи выгрузили всю поклажу из карбаса и устроились на ночевку.
Ничего особенного не произошло в эту ночь, если не считать того, что, привлеченный запахом испорченного сала, к связкам винтовок подобрался Микко Репполайнен, внимательно обнюхал их и, недовольно взмахнув «трубою», затрусил подальше от этой непонятной добычи.
Это произошло, когда смена Лундстрема подходила к концу. Он было задремал и очнулся, увидев, как убегает лисица.
С наступлением дня Инари и Олави сели в карбас и, оставив Лундстрема сторожить оружие и патроны, погнали карбас с челноком к селению.
Водная часть маршрута кончилась, и посудина не была больше нужна.
Чтобы не тратить лишнего пенни, Инари решил отдать карбас тому крестьянину, который предоставил бы в его распоряжение тягло на несколько дней, а в придачу еще кое-какие продукты.
Они причалили к берегу метров за сто до становища и пошли напрямик к деревне.
Но как только они подошли к домам, из-за угла выскочили три человека: двое из них держали в руках заряженные браунинги.
— Руки вверх! — крикнул ленсман. — Наконец-то мы вас поймали!
— Я не думаю, что вы попали именно на тех, на кого охотились, — равнодушно сказал Инари.
— А это мы сейчас узнаем, — торжествовал ленсман и повел арестованных к карбасу.
Человека с браунингом Олави никогда не видел, а в третьем узнал Юстунена.
— Никогда тебе, паренек, не угощаться даровою выпивкой, — угрожающе буркнул ему Олави.
— Да разве я виноват? — разводя руками, сокрушаясь, отвечал Юстунен. — Меня самого господин ленсман обвинил в сообщничестве, и, чтобы доказать свою невиновность, я пошел с ним.
— Без лишних разговоров! — приказал ленсман.
Они подошли к карбасу.
Инари думал, что, если ленсман приступит к личному обыску, найденные при нем и Олави маузеры грозят годом тюрьмы, даже если и не будет в наличии другого обвинения. Поэтому он решил во что бы то ни стало не допускать обыскивать себя и в случае необходимости защищаться.
Пока ленсман был занят осмотром карбаса, Инари знаками и намеками пытался передать свое решение Олави. Но он так и не понял, что усвоил из его сигналов Олави, когда ленсман рассерженно вылез из карбаса и стал ругаться.
Ленсмана очень расстроило полное отсутствие улик: ни самого самогонного аппарата, ни бутылей со спиртом, ни запаса сахара, из которого в тех краях гонят самогон, он не обнаружил в карбасе.
Прямых улик не было. Он лишится премии в сто марок за открытие противозаконного самогонного гнезда.
— Я не понимаю, за что нас задержали, — жалобно обратился к ленсману Олави, называя его по-местному «валлесман». — Я столько времени не видел родных и семью, и вот, когда я тороплюсь к ним, меня без всякой причины задерживают здесь.
Говоря это, Олави вытащил из кармана удостоверение, выданное ему начальником тюрьмы, что он действительно находился в заключении с такого-то срока до такого и является жителем Похьяла.
— Ведь я даже не мог за это короткое время, господин валлесман, заняться этим богопротивным делом.
Документ был убедительным, и ленсман поколебался, но решимость в конце концов взяла верх, и уже без всякого озлобления он сказал:
— Если улик не будет, тогда суд вас освободит, а сейчас вы арестованы и препровождаетесь на сессию выездного суда в Куолаярви.
— В Куолаярви? — удивился и обрадовался сразу Олави.
— Да! А в чем дело?
— Да так, ни в чем, — пробормотал Инари.
Конвоируемые ленсманом и его помощником, они пошли прочь от карбаса.
«Убегать сейчас нельзя, — решил про себя Инари. — Ленсман устроит облаву по всему району, и тогда могут обнаружить наш груз».
К тому же решению пришел Олави. Поэтому они шли спокойно под конвоем.
Ленсман запер их в сарай с сетями и поставил стражника стеречь.
Товарищи заснули, покрывшись сетями.
Через несколько часов им, как собакам в конуру, поставили кашу, дали несколько вяленых рыбешек, и после этого они снова заснули.
Так прошло, по их подсчетам, больше суток, когда дверь вдруг распахнулась и на пороге показался ленсман.
Он выглядел добродушнее и веселее, очевидно получив какие-то радующие его известия.
— Если вы дадите честное слово финна по дороге не убегать, тогда будете доставлены к судье в течение двух суток. Я вас возьму с собой, по дороге есть дельце. В противном случае будете сидеть дольше на двое суток в холодной, пока я не возвращусь с работы.
Делать было нечего: от транспорта оружия друзья и не собирались бежать, а там будет видно. Лишь бы только Лундстрем не засыпался.
«А ему так легко здесь влипнуть, — думал Олави, — ведь он здешних мест не знает».
Правда, у него была карта с ясной чертою маршрута, но в глубине души Олави не особенно доверял картам.
Как бы отвечая на его затаенные мысли, Инари успокоил его:
— Нет, Лундстрем, пожалуй, дотерпит до нашего возвращения.
Они дали честное слово ленсману, который при этом обрадованно вздохнул. Ему тоже не улыбалась перспектива возвращаться после «дела» за арестованными, терять время и понапрасну стаптывать сапоги.
Сопровождало товарищей три человека — ленсман, его помощник, который все же из предосторожности держал в руке браунинг, и взятый в качестве понятого злополучный любитель выпивки, длинноногий и краснорожий парень, старый наш знакомец Юстунен.
Путники шли по тропинке, еле приметной для глаза; временами тропинка совсем терялась среди высоких сосен и мшистых кочек.
Ленсман шел уверенно, как гончая за зверем.
— Где два оленя пройдут, тут нам и большая дорога, — самодовольно улыбался своему знанию лопарских пословиц ленсман.
Так шли они по лесу день, устроив лишь два небольших привала для того, чтобы подзаправиться одинаковой для конвоиров и арестованных едою.
К вечеру, наконец, подошли они к цели своего сегодняшнего пути — к стоявшему посреди леса одинокому торпу.
В темноте, без предварительного стука, вся компания ввалилась в избу. Пришлось сгибаться, протискиваясь в низкие двери торпа. В нос ударило кислым.
Ленсман, оживившись, стал вынюхивать, где бы мог находиться источник этого аромата, и глаза его быстро бегали по почерневшим бревенчатым углам курной избы.
Все население торпа безмолвно стояло перед пришельцами, на лицах был написан нескрываемый испуг.
Старый дед, лежавший на матраце в углу, и тот довернул голову, когда ленсман, расстегнув воротник пальто, заговорил, обращаясь к хозяину.
Хозяин в это время, делая вид, что происходящее вокруг нисколько его не касается, разворачивал для просушки листья табака.
Ленсман в таких случаях говорил, как положено законом, спокойно, отчеканивая каждое слово и очень любезно. К такой любезности владелец торпа не привык.
— Вы, наверно, догадываетесь, по какому делу я пришел. Я получил самые верные сведения, что в вашем торпе последние годы практикуется тайное винокурение, и поэтому прошу вас немедленно принести сюда всю посуду, необходимую для этого дела, в противном случае я принужден буду произвести обыск.
Хозяин молчал, он казался очень смущенным. Олави угадывал, что больше всего он смущен вежливым обращением ленсмана. Помолчав немного, стараясь придать своему голосу выражение оскорбленного чувст