Через три часа в деревню вошли головные лыжники второй роты партизан.
Первая рота в это время после одного привала подходила уже к хуторам.
День выдался серый. Скрывавшие солнце кучевые облака сизыми тенями плыли над оснеженными лесами.
Около самых хуторов партизанам встретились сани. Седок погонял свою малорослую сильную кобылку, и она бойко бежала по дороге; залихватски заливались бубенцы: мол, смотрите, кто едет!
— Стой! — загородили ему партизаны дорогу.
Он, недоумевая, остановил кобылку.
— А ну слезай, — сказал Инари и остановился.
Где встречал он этого человека? Он встречал его совсем еще недавно и вот сейчас не мог вспомнить ни времени, ни места.
Вылезая, седок взглянул на Инари и тоже как будто что-то припомнил.
— Фамилия? — спросил Инари.
Но фамилия ничего не сказала ему.
— По какому праву вы задерживаете меня и обыскиваете? — начал кипятиться седок.
Из кармана теплого полушубка Каллио выудил большой потертый браунинг.
Оглядевшись и увидев вокруг себя одних только вооруженных лесорубов, задержанный угрюмо замолчал.
— Чем занимаешься? Куда едешь?
Он решительно не хотел отвечать.
— Тогда обыщи его, Сунила, — приказал Инари, — посмотрим, какие при нем бумаги.
Сунила нашел во внутреннем кармане полушубка два больших казенных конверта с круглыми сургучными печатями, но еще прежде, чем Сунила отдал их, Инари, взглянув на казенные печати, хлопнул себя ладонью по лбу и весело сказал:
— Здравствуйте, господин ленсман!
Он вспомнил: этот ленсман арестовал его вместе с Олави на озере. Этот ленсман тащил их как самогонщиков на суд. А бедняга Лундстрем в это время один чуть совсем не погиб.
— Здравствуйте, господин ленсман!
Ленсман, одетый сейчас не по форме, вздрогнул и, стараясь припомнить, где они встречались, не отвечая на приветствие, испытующе поглядел прямо в глаза Инари: что он знает еще?
— Вот мы и поменялись местами. Теперь извините, не вы меня, а я вас арестую. Можете своими глазами убедиться, что я не самогонщик.
Теперь и сам ленсман припомнил и свой осенний поход по болотам, и то, как скрылись из-под самых рук правосудия эти ребята, против которых, правда, не было прямых улик.
Инари взял из рук Сунила оба конверта.
На одном печати были уже взломаны, и он был вскрыт.
Это было совершенно секретное сообщение о том, что в Похьяла в связи с общим положением и с деятельностью социалистической рабочей партии возможно появление опасных смутьянов, агитаторов «руссят». Этих агитаторов нужно при поддержке местных патриотических организаций и шюцкора при первом же подозрении арестовывать и немедленно препровождать в указанные пункты.
— Вот возьми и препроводи нас, — усмехнулся Инари, — мы все агитаторы.
Сунила, схватив лошадь за удила, хотел повернуть сани. Кобыла косилась, поводила ушами и не слушалась чужого человека.
— А ну, поверни ее, поедешь назад, — приказал Унха.
И ленсман, не споря, повернул сани.
Второй пакет не был еще распечатан. Адресован он был тоже ленсману, но печатей на нем было больше, и они казались очень внушительными.
Инари задумался над конвертом. Каллиграфической вязью с двумя синими подчерками шла строка — «Совершенно секретно».
Пожалуй, лучше пусть вскрывает эти печати и первым читает письмо уполномоченный комитета товарищ Коскинен. И Инари положил нераспечатанный конверт себе за пазуху.
— Стройся! — громко крикнул Унха. Солдат помощник Инари.
И отряд тронулся вперед.
Посредине шло двое саней, только что захваченных у ленсмана и трактирщика.
Уставшие в пути партизаны вскакивали на них на ходу и по очереди отдыхали.
Впереди отряда шли два разведчика.
Один из них только что вернулся и тяжело дышал.
— Товарищ командир, мы заметили в полукилометре от хуторов четырех солдат. Эти солдаты идут по дороге сюда.
— Вооружены?
— Да.
Инари отбирает девять партизан и сам идет десятым.
Он ведет их вперед. Остальные на месте должны подождать распоряжений.
Инари идет впереди, подходит ко второму разведчику.
— Солдаты совсем близко, они за поворотом.
Инари отдает распоряжение уйти всем с дороги и спрятаться за деревьями.
Из-за поворота выходят четыре солдата. Они идут медленно по краю дороги и все время смотрят вверх.
Один из них на ходу постучал по телеграфному столбу.
Оказывается, в Куолаярви тоже обеспокоены перерывом телеграфной и телефонной связи. И лейтенант распорядился выслать четырех пограничников-егерей вдоль телеграфной линии узнать, в каком месте мороз или тяжелый навал снега разорвал провода, и произвести летучий ремонт. И вот они, ругая последними словами и снег, и мороз, и провода, и лейтенанта, идут по большаку, пропуская мимо себя частокол телеграфных столбов.
И вдруг перед ними вырастает лесоруб (по браунингу в каждой руке) и кричит:
— Руки вверх!
И не успевают они еще опомниться, как он продолжает команду:
— Товарищи партизаны, держите их на мушке!
И совсем близко щелкают затворы, и из-за ближних толстых стволов высовываются дула винтовок.
Сколько их? Раздумывать тут, конечно, нечего, и три егеря поднимают руки вверх.
За спинами у них из походных ранцев смешно торчит их ремонтный инструмент.
Четвертый замешкался и открыл сумку, висевшую у пояса.
Инари подскочил к нему и поднес к самому носу револьвер.
— Руки вверх!
Четвертый испуганно отшатнулся от блестящего дула револьвера и быстро поднял руки.
Из-за деревьев выскочили на дорогу партизаны и начали обыскивать солдат. Пленных обезоружили.
В это время подошла вся первая партизанская рота.
Унха внимательно вглядывался в лица солдат. Все незнакомые, нет ни одного сослуживца.
В сани трактирщика усаживают пленных солдат и везут на хутора.
Солдаты, видимо, совсем перетрусили. Один из них спрашивает ленсмана:
— Не знаете ли, уважаемый херра, в чем дело?
Ленсман действительно знает и понимает гораздо больше солдат. Он ведь успел в пути распечатать и прочитать один из секретных циркуляров.
— Откуда у вас оружие? — интересуется четвертый егерь.
— Молчать! — приказывает ему Легионер, сидящий на облучке.
— Ребята, поймите, мы ведь мобилизованные, — словно жалуясь, говорит другой солдат.
В это время Каллио успел пройти по дороге мимо хуторов.
Скрытый от глаз хуторян частой мелкой сеткой снега, Каллио прошел хутора незамеченным. Срубил молоденькую сосенку, бессознательно подражая Инари даже в манере держать топор, в наклоне фигуры. Он взял топором слишком высоко от земли, на два вершка выше нормального, и испугался, что испортит дерево, не будет полного выхода древесины. Потом, вспомнив, для чего срубал деревцо, расхохотался.
Мягкий, валящийся с неба снег словно прибивал, придавливал к земле все звуки. Каллио старательно очистил ствол сосенки от ветвей и, высоко качнув ее в руках, разорвал провода.
Рота устраивалась на большой привал.
Здесь должны были дождаться второй роты. Выставили на дороге караулы.
Не попавшим в караул можно было спать до позднего вечера. К вечеру должны были подойти партизаны второй роты.
Инари решил выслать пленных навстречу Коскинену вместе с запечатанным пакетом, который буквально жег ему тело. Пусть в дороге получит подарок от Инари.
Парни смеялись:
— Славный подарок шлет Инари!
Но вскоре шутки сами собою замолкли (лыжный пробег на морозе утомителен), и все, кто не был в наряде, заснули как убитые.
Вот она, наша молодость, единственная и неповторимая, когда снегом заносило все пути и дороги, когда компасы переставали действовать и ударники примерзали к пружинам, а мы прокладывали след по снегу, находили пути в непроходимых лесах и брали на мушку врагов. Вот она, молодость наша, стучит сегодня пневматическим стуком в котлованах, сияет ослепительным светом электросварки в цехах, звенит веселой песней.
Инари, растянувшись, спит — впервые за четверо суток. Он не видит снов, не слышит разговоров. Но встанет он раньше других и, разбудив Каллио, возьмет его с собой в разведку.
Коскинен просиял.
— Молодчага этот Инари, — сказал он Лундстрему. — С полслова понимает, что надо делать.
В деревне их уже ждали. Все наличные лошади были готовы к переходу.
Сара сдал по счету оружие Олави. Он даже потребовал расписку в приеме оружия, и Олави выдал эту расписку.
В комнате телеграфа устроился штаб.
Олави рядился со здешними крестьянами, сколько заплатить им за прогон.
Часовые были расставлены, и Лундстрем сейчас строго внушал второй смене ее обязанности. Третья смена в соседней комнате уже храпела, прислонив свои ружья к стенам.
«Беспорядок, — подумал Сара. — Беспорядок какой! Пожалуй, мне надо догонять свою роту».
Тут его вызвал Коскинен и сказал, что ежели он отдохнул и чувствует в себе достаточно сил, то его отправят обратно к Инари с запискою. На дворе было совсем темно, и выходить из теплой комнаты не хотелось, но Сара сказал, что он отдохнул, и с удовольствием отправился обратно к своей роте.
Опять чадила керосиновая лампа, и рядом с ней мигала, оплывая, стеариновая свеча, вылепленная, казалось, из снега.
Люди толпились в комнате, они вносили с собою с улицы дыхание мороза. Они громко разговаривали о пустяках и шепотом передавали важные вещи.
Некоторые жевали хлеб с салом.
Два парня пытались здесь же на полу пристроиться спать. Их подняли.
— В штабе не спят!
«Беспорядок», — еще раз подумал Сара, и, взяв от Коскинена записку, положил ее в шапку, и, нахлобучив шапку на самые уши, вышел на мороз.
На улице цвели жаркие костры, но недалеко от них вечер казался холоднее.
Распряженные сани подымали оглобли к небу. Во дворах лошади жевали свой паек.
Деревенские девушки с любопытством подходили к кострам и разговаривали с веселыми, но уставшими парнями, прошедшими сегодня сорок пять километров.