Многие парни устраивались на ночевку в теплых крестьянских избах, но разговоры с крестьянами оттягивали время долгожданного сна. У некоторых из ребят в деревне оказались знакомые. Они удивлялись, глядя на партизан:
— Откуда у вас оружие?
Сара вышел из деревни. На третьем километре его окликнули. Навстречу шло человек семь.
— Ты из партизанского отряда?
— Да!
— Он близко?
— В деревне. А вам зачем это?
— Мы с лесопункта Кемио. Идем присоединяться. Оружия хватит нам?
— Не знаю. Возможно. Я только что сдал в штаб свою партию, — гордо сказал Сара и пошел дальше.
Он в этот миг, казалось, совсем забыл о печальной судьбе своих стариков.
Встреченные им лесорубы давно пришли уже в деревню (они вышли на дорогу с боковой, доступной только лыжникам тропы), а он все еще шел и шел вперед, на юг, по следам своей роты.
Еще рассвет не вступал в свои права, хотя по часам уже было утро, когда главные силы батальона с обозом двинулись дальше в путь на юг.
Коскинен смотрел с крыльца, как проходят партизаны. Рядом с ним стоял Лундстрем. Первым вышел взвод разведчиков. Это были ребята, приведенные Сариваара. Он и вел их. Потом пошли по дороге, четыре в ряд, на лыжах партизаны второй роты.
Все они были вооружены. Правда, в последних рядах был разнобой. Лундстрем стал считать: было двадцать пять рядов.
Потом через двадцать метров — обоз. Перед первыми панко-регами на лыжах прошел Олави.
— Доброе утро, Олави! — крикнул ему Лундстрем с крыльца.
— И тебе! — был короткий ответ.
Вот идет и сам обоз, нагруженный фуражом, салом, мукою, консервами, пилами, топорами, сбруей, двое саней, доверху груженные одеждой.
«Правильно!»
На розвальнях сидят женщины, бывшие стряпухи-хозяйки, ныне сестры милосердия. Рядом с женщинами примостились даже дети. Странно, дети при партизанском отряде!
Олави говорил, что в обозе шестьдесят гужевых единиц, но Лундстрему кажется, что их гораздо больше. Вот идут перед его глазами сани, почти наезжая на полозья друг другу, и все-таки обоз растянулся не меньше чем на полкилометра. Снова большой интервал.
Затем выезжают из разных подворотен подводы, выходят из домов, из переулков люди с котомками за плечами и порожняком, на лыжах и просто пешком — идут нестройной толпой по пути, только что пройденному второй ротой и обозами.
Это те, кто не записался в отряд, но, покинув лесоразработки, идет по следам батальона.
Это те, которые пошли бы на край земли с батальоном, если бы им обещали полную безопасность в пути; кто боится стрелять; кто хочет выбиться в люди честным путем, по большей части возчики.
Это и те, которые во всем согласны с Коскиненом, но у них изорваны кеньги и не годятся для больших переходов, которые сначала хотят посмотреть, что получится у коммунистов. Если с ними хорошо по душам поговорить, то многие запишутся в отряд и организуют четвертую роту. Но Коскинен не хочет сейчас заниматься этим делом, потому что большей части партизан третьей роты не хватает оружия. А без оружия нечего раньше времени огород городить. Пускай идут вольным пополнением на случай надобности.
«Но куда же девалась третья рота? Ах да, она, как было положено ей штабом, выстроилась в самом конце деревни, уже за околицей, и, пропустив обоз, должна идти сразу же за ними».
— Эй, кучер!
Но он уже давно подал сани управляющего к крыльцу и ждет. Коскинен и Лундстрем садятся в сани, и кучер гонит к околице.
Третья рота заняла свое место сразу же за вереницей разномастных саней.
Кучер неприступно восседает на облучке и важно покрикивает по сторонам. Он привык возить важных особ.
— Езжай без этих спесивых окриков и не так гони, — приказывает ему Коскинен.
Кучер недоумевающе пожимает плечами и отпускает вожжи.
Они обогнали третью роту, обогнали хвост обоза, проехали середину, поравнялись с головой. Дальше обгонять нет смысла. Здесь назначил себе место он — старший начальник.
— Эй, Олави, побереги свои силы, садись пока лучше в сани.
— Сколько народу! — восторженно говорит Лундстрем.
— Обоз тоже не мал, — отвечает Олави.
Они едут несколько минут молча, каждый думает о делах батальона.
Лундстрем соскакивает с саней и идет рядом с розвальнями, на которых, покрывшись теплой попоной, рядом с другими женщинами приютилась Хильда.
— Видишь, Хильда, я тебе тогда в лесу говорил истинную правду.
Она молчит. Но он сердится сам на себя, для чего опять повел этот разговор, не сулящий ему никакой радости.
Он догоняет сани, вскакивает на них и слышит, как Коскинен говорит Олави:
— Меня радует образцовый порядок в батальоне.
Второй этап их пути вдвое меньше первого, до Коски всего лишь двадцать два километра. К середине дня батальон должен дойти до деревни.
И если Инари приказал своей роте идти в полном молчании (они ведь были передовиками, и честь первой встречи с противником принадлежала им), то батальон передвигался медленнее, шумливее.
Разговоров в строю никто не тушил, и они вспыхивали то там, то тут. Они тлели в обозах и превращались в галдеж в беспорядочной толпе, шедшей за батальоном.
Уже вблизи деревни Лундстрем соскочил с розвальней на боковую тропу в лес и сразу провалился по колени.
Навстречу ему шел лыжник.
Он неожиданно вышел из-за осыпанного снегом куста и встал перед лыжником.
— Руки вверх!
Тот испуганно и беспрекословно подчинился.
— Есть оружие?
Но оружия не было, и Лундстрем, объясняя происходящие в Похьяла события, вместе с почтальоном вышел на большак.
— Да, вам нужно оружие! — понимающе сказал почтальон. — У моей почтарши есть пистолет. Я не знаю, какой системы, плоский, небольшой, она прячет его в конторе, в письменном столе, второй ящик сверху, справа.
Когда они вошли в деревню, Лундстрем сразу же устремился на почту, он хотел успеть еще до закрытия конторы.
На том же самом месте, в той же самой позе, в какой он оставил ее здесь пять дней тому назад, сидела у своего стола молодая почтарша.
— Гуд даг, фрекен.
— Ах, это опять вы! — И фрекен ласково улыбнулась Лундстрему. — Вы хотите посмотреть свежие шведские газеты? Но с того дня, что вы заходили сюда, почта была один лишь раз. — И она еще раз ласково поглядела на пригожего молодого лесоруба. — Ах, если бы вы знали, какие у меня неприятности, — затуманилась она, вспомнив, как провела прошедшую ночь.
— Благодарю вас, фрекен, сегодня у меня нет времени читать хельсинкские и даже стокгольмские газеты, я попрошу у вас сегодня другой услуги.
— Пожалуйста, херра.
— Будьте добры, отдайте мне оружие, которое есть у вас.
Фрекен даже остолбенела от неожиданности.
— Как, — только через несколько секунд нашлась она, — и вы, такой благовоспитанный швед, тоже с этими? — И потом, принимая оскорбленно-неприступный вид: — Никакого оружия у меня нет.
«Как он смеет после всего этого еще улыбаться?» — возмущается до глубины души фрекен.
Но Лундстрем не только улыбается. Он вытаскивает из кармана револьвер и, перебрасывая его с ладони на ладонь, вежливо продолжает:
— Не будет ли фрекен любезна открыть ящик письменного стола, с правой стороны, второй сверху, и вытащить оттуда небольшой плоский револьвер?
Она смотрит на него во все глаза.
— Видите ли, фрекен, мы все знаем, у нас в батальоне работают два провидца. Может быть, вам приходилось в Хельсинки бывать в цирке? Там иногда работают такие волшебники. Так вот, будьте добры, отдайте револьвер. Не то они превратят вас в кобру.
Лундстрем подходит к столу, вытаскивает ключ из замка среднего ящика, открывает второй ящик сверху, справа, и рука его безошибочно, как будто он сам туда его положил, нащупывает дамский браунинг. Что ж, это хуже винтовки, но тоже может пригодиться.
— Счастливо оставаться, нейти, — он переходит на финский, — почтарша.
Девушка смотрит ему вслед, и в ее взгляде злость смешивается с удивлением: откуда он мог узнать?
Лундстрем, довольный своим приключением, быстро идет по улице. Навстречу едут вооруженные парни.
— Где штаб?
У входа в харчевню толпились лесорубы. С ними весело разговаривала девушка, которую он в прошлый раз принял за дочь хозяина. Нет, дочь трактирщика не стала бы так смеяться сейчас, и он напомнил ей:
— Ты, дочка, говорила, что у вас снеди хватит на две тысячи таких голодных бродячих отцов, как мы. Ну что ж, накрывай столы!
И, не выслушав ответа смутившейся девушки, он пошел внутрь.
Столы были отодвинуты к стенам. Айно торжественно восседала на груде конфискованного оружия, на сдвинутых столах сладко спал молодой лесоруб.
— Садись, Лундстрем, — приветливо сказал Коскинен, — кофе сегодня дешев, ровно вдвое, полмарки стакан, — и сразу же обратился к группе крестьян, обитателей деревни.
Преувеличенная серьезность их речи и медлительность движений выдавали большое, с трудом сдерживаемое волнение.
— Ну что ж, товарищи, — ласково сказал Коскинен, обращаясь к самому старшему из них, — чем могу я быть вам полезным? Или вас не удовлетворяет оплата, предложенная за перевозку начальником хозчасти товарищем Олави? Садитесь, пожалуйста. — Но, увидев, что все табуретки заняты, Коскинен сам встал.
Олави стоял рядом с Коскиненом.
Помолчав с десяток секунд, как положено правилами приличия, старший сказал:
— Нет, оплата совсем не плохая. Особенно если для верности вперед заплатите.
И хозяева удовлетворенно закивали головами.
— Что же, можно половину вперед. Олави, ты сейчас тогда с ними рассчитайся. Ну что же вы стоите? С оплатой дело урегулировано.
Тогда снова заговорил старший:
— Видишь ли, товарищ начальник, в нашей округе очень много медведей.
— Что же, мы вам всех вывести не сможем.
— Нет, не о том мы говорим. Сколько убьете, столько и ладно. Мы и сами с ними хорошо справляемся. Только охотничье оружие нам нужно.
— Ну нет, товарищи, поделиться своим оружием с вами я не могу, по секрету говоря, нам и для батальона не хватает.