Унха увидал какую-то темную фигуру, шедшую навстречу.
— Стой! — щелкнул взводимый курок.
Встречный тоже щелкнул затвором, но вовремя успел окликнуть:
— Это не ты, Унха?
— А это ты, Каллио? Долго же ты был в разведке. А где Инари? Коскинен о нем очень беспокоится.
В ответе Каллио тоже можно было ощутить тревогу.
— Не знаю, куда он девался. Я сам потерял его сразу после телеграфа. Нас растолкала по сторонам вьюга… Я сам чуть было не сбился с пути, отыскивая его… Я думал, что он уже пришел в штаб.
— Нет, Инари там нет, — сказал озабоченно Лундстрем.
— Инари не может погибнуть впустую, — убежденно сказал Каллио. Он видел его на заломе.
Лундстрем легко с этим согласился.
Он видел Инари ныряющим в озере за винтовками. И ему было жутко даже подумать о том, что Инари может погибнуть.
Почти полчаса продирался небольшой отряд, преодолевая сопротивление снежного ветра, прежде чем дошел до здания казармы.
Шагах в пятидесяти от дома Унха остановил своих партизан. Они разошлись по сторонам, окружая казарму.
Вайсонен начал уже готовить себе снежный окопчик.
Два-три других партизана тоже приготовились к предстоящей драке. Это были те, которые атаковали лесной барак шюцкоровцев.
Лундстрем вместе с пленным егерем поднялся на крыльцо.
В замерзшее окно виден был свет… Значит, там дежурные бодрствуют. Лундстрем подошел к самой двери, на крыльце было скользко. Он услышал тонкие звуки скрипки. Мелодию он слышал не раз на рабочих концертах в Хельсинки.
«Это, наверно, послышалось мне», — подумал он.
Слишком невероятно было бы, если и в самом деле темною зимнею ночью, когда по всем уставам всех армий полагается спать, в казарме играли на скрипке.
Лундстрем взялся за дверную ручку. Он услышал сквозь порыв холодного ветра, как щелкнуло вразнобой несколько затворов партизанских винтовок.
Инари и не думал умирать. Он вместе с Каллио прошел через всю деревню и вышел на дорогу. Инари отыскал сосенку повыше и потоньше, срубил ее, отбросил ветки и разорвал провода.
К этому времени снегопад усилился и ветер стал неистовее. Они пошли обратно.
Инари хотелось на обратном пути снять часового у казармы.
Смена будет только часа через два, а за это время, несомненно, успеет подойти вторая рота и боевая операция будет закончена.
Но когда Инари подходил к казарме, он неожиданно для себя обнаружил, что помощник его, правая рука, Каллио, исчез, словно провалился сквозь землю. Каллио, не предупредив товарища, на полминуты отстал, чтобы поправить ремень на правой лыже. Но этого было довольно вьюге, чтобы разлучить их и направить Каллио немного влево. Инари, очутившись около казармы, увидел, что он одинок. Громко звать товарища, кричать нельзя было: можно разбудить солдат. Оставалось подождать несколько минут, может быть, Каллио сам подойдет, а если не подойдет — идти обратно в штаб и там с Коскиненом решить, как действовать.
Ночь и без этого восточного ветра была бы холодна; валящий с неба снег лишь немного умерял мороз. И Инари через две минуты ожидания продрог.
«Превращусь еще, чего доброго, в сосульку. Надо действовать», — решил он, нажал на палки лыж и хотел идти обратно, но его внимание привлекло освещенное окошко казармы.
Он увидел на покрытом ледяными папоротниками стекле плоское гладкое местечко, как будто кто-то, вглядываясь в темноту ночи изнутри, надышал небольшой кружочек. И Инари подкрадывается к самому окну и приникает к стеклу. Кружок на стекле уже успел подернуться гладким, туманным тоненьким слоем льда. Сквозь этот слой видно ровное немигающее пламя керосиновой лампы.
Инари видит освещенный стол. Он видит на этом столе голову в форменной фуражке. Солдат сидит на стуле, он положил голову на стол, между колен поставлена винтовка. И дальше все очертания размываются ровной темнотой. Для Инари ясно, что это часовой и часовой спит. Не снять сейчас часового было бы ошибкой; но он чувствует, что пальцы его совсем одеревенели. Указательный палец как будто не подчиняется. Инари приказывает себе согнуть палец, делает все, что нужно, чтобы он согнулся, и не чувствует, послушался палец или нет. Чувствует только легкое покалывание.
Так часового не снимешь, надо разогреться, и Инари становится на лыжи и начинает быстро ходить по дороге около казармы взад и вперед. Но чертовский ветер с северо-востока дует как будто назло.
Ветер этот старается размотать шарф и сорвать его с шеи прочь. Ветер этот как будто хочет прощупать каждое ребро в отдельности, ветер этот как будто хочет, чтобы Инари ослеп, — швыряет ему прямо в глаза пригоршни снега. Но Инари не останавливается ни на секунду, он как будто чуть-чуть согрелся. Он натирает руки и лицо снегом и подходит к самой казарме.
Пальцы уже подчиняются ему. Но, может быть, часовой проснулся. Инари подходит к глазку. Нет, все в порядке. Ровный круг света на столе под лампой.
Инари сходит с лыж, бережно прислоняет их к стене и подымается на скользкое крыльцо.
Ветер сдувает с крыши комья легкого снега и сыплет на голову. Инари входит в дом. Небольшой темный коридорчик. Снова дверь. Чертовски громко скрипят эти кеньги с мороза. Дверь открыта. Висячая лампа. Ровный полукруг света ложится на стоящий под нею крашеный круглый стол.
Голова часового по-прежнему покоится на этом столе.
Он сидит на стуле, винтовка зажата между коленей.
По бокам у стен стоят продолговатые вертикальные ящики, напоминающие ящики для хранения платья в цехах и в банях.
Комната большая. Сейчас полутьма ее наполнена храпом, сном нескольких десятков молодых здоровых парней.
Теплое дыхание идет от двойных нар, стоящих вплотную у одной из широких стен казармы.
Здесь могут спать спокойно, не тревожа друг друга, пятьдесят человек.
На мгновение Инари внутренне содрогается, подумав об этом. Но отступать, ему кажется, поздно.
— Спокойствие, Инари, спокойствие, — шепчет он себе под нос.
Тепло комнаты обволакивает его, и на скрипучих кеньгах подходит он к часовому.
Как сладок его сон!
Инари держит в одной руке револьвер.
Со всей осторожностью, на какую он только способен (ему кажется, что даже сердце его привстало на цыпочки), стараясь не разбудить дневального, берет он у него винтовку. Тот легко выпускает ее из своих колен и, сладко вздохнув, кладет левую руку на стол.
Инари опускает винтовку позади себя на пол у самой двери и снова подходит к дневальному.
Стук собственного сердца кажется ему оглушительной барабанной дробью. Он может разбудить этих мерно дышащих солдат, и тогда… тогда все кончено.
Он чувствует, что одежда его стала влажной — жарко.
Инари подносит дуло револьвера к самому лбу дневального.
Дневальный, осязая кожей своей холодок, машинально отводит назад голову и бормочет сквозь сон:
— Ну уж это, ребята, бросьте!
«Он может разбудить всех», — пугается Инари и левой рукой зажимает дневальному рот. Правой же прижимает дуло ко лбу спящего.
Дневальный, наконец, нехотя открывает слипающиеся глаза и, словно вспомнив, что он находится на посту, пытается вскочить. Но Инари усаживает его на место.
Теперь-то солдат увидел направленный на себя револьвер и понял, что перед ним стоит совсем чужой человек.
— Тише! Если шелохнешься и громко скажешь слово, это будет твое последнее слово на этом свете, — угрожающе шепчет Инари.
Но дневальный и так перепуган до смерти. Он сближает колени — винтовка исчезла!
— Сколько здесь человек? — шепчет настойчиво на ухо Инари, по-прежнему держа револьвер у лба.
— В ужин на котле было тридцать.
— Где остальные?
— Восемнадцать в разных заставах, пять послано для проверки телеграфных линий.
«Черт побери, мы поймали только четверых, — чертыхнулся про себя Инари. — Куда бы мог затесаться пятый?»
И он продолжал тихий допрос:
— Где оружие, винтовки?
— Вот в этих шкафчиках у стены.
— Шкафчики заперты?
— Да. Ключ от каждого при владельце винтовки.
Инари отходит немного, держа дневального под наведенным на него револьвером.
— Снимай ремень…
Тот снимает.
— Дай сюда.
Неуклюже, одной рукой, обматывает Инари руки дневального ремнем.
— Теперь сиди на стуле без движения. Лучше всего спи снова. Если будешь шуметь или двигаться — каюк! Понял?
Дневальный утвердительно кивает.
Действительно, лучше всего спать, потом проснуться, и тогда все сейчас творящееся может оказаться нелепым сном, за который даже фельдфебель не припаяет штрафных нарядов.
— Переходи!
Инари отставляет стул в сторону, к окну, чтобы дневальный ни одной секунды не был за его спиной.
Дневальный спокойно пересаживается.
Он страшится того, что еще может произойти. Наверно, придется ему, дневальному, пойти под суд, если, конечно, херра поручик не покроет его проступка. О том, что офицеры иногда покрывают проступки своих подчиненных, чтобы им самим не влетело, дневальный не раз слышал от пожилых своих товарищей.
Поэтому, хотя и волнуясь при мысли о предстоящем наказании, он с нескрываемым любопытством следит за за каждым движением этого высокого, сильного лесоруба.
Инари, держа в руке револьвер, подошел к нарам и осторожно потрогал крайнего спящего на верхней наре за ступню.
Тот заворчал.
Тогда Инари стал настойчиво тормошить спящего.
— Какого черта! — спросонок хотел выругаться разбуженный и сел на своем ложе. Увидев устремленный на себя револьвер, он сразу как бы протрезвел: — В чем дело?
— Если скажешь слово — крышка, — угрожающе прошипел Инари, и лицо его было так выразительно, что солдат замер. — А ну, слезай с ключом от своего шкафа.
Нехотя сполз с верхних нар крайний солдат, норовя наступить на ноги спящего под ним на нижних нарах.
— Тише, — прохрипел Инари. — Если еще что-нибудь такое сделаешь, пойдешь к своему прадеду. Где твой ящик? Номер восьмой? Дай ключ.