Эван молчал, а сама Элис теребила больничную пижаму, в которую ее облачили заботливые медсестры. Этот гнойный нарост, эти невыплаканные слезы, никому так и не сказанные слова наконец вырвались наружу, затопили ее с головой, заполнили каждый свободный кусочек их с Эваном палаты. Сколько раз она хотела прокричать это Маркусу, который постыдно сбежал? Сколько раз писала маме это послание, но разрывала, едва нацарапав пару строчек? Сколько раз она читала все это, слово в слово, в глазах других таких же, как она? Болезнь – та еще стерва, она не дает тебе права подумать, взвесить, оценить. Она очень четко вырисовывает твою реальность, при этом отбирая всякую возможность видеть действительность вокруг тебя.
– Ты ведь знаешь, что все это – неправильно, да?
– Знаю. Но знать и чувствовать – это такие разные вещи, Эван. Ты можешь прекрасно понимать, что все эти мысли – бред, но от этого они не перестают разъедать тебя снова и снова.
– Но так нельзя! – вскипел Эван. Он, казалось, чувствовал, что это не просто отголоски прошлого, что в ней все еще сидит этот монстр. И даже месяцы их отношений ничего не изменили. – Слушай, если ты думаешь, что я скрывал от тебя что-то, потому что где-то в каком-то мире ты болела, то ты просто с ума сошла! Элис, ты не должна считать себя обузой или кем-то недостойным!
– А ты? – Ее голос звучал надтреснуто, словно что-то сдавило горло.
– А что я?
– Ты ведь чувствуешь себя так же, правда? Считаешь недостойным вообще всего. Только в твоем случае сыграла не болезнь, а…
– А я сам! – Эван начинал заводиться. Их отношения двигались по какому-то идиотскому лабиринту, натыкаясь на одни и те же разговоры, возвращаясь из раза в раз в одни те же тупики. – Я сам виноват во всем, и я действительно не заслужил той любви, что дают мне в нашем доме! Не сравнивай, никогда не сравнивай наши истории, Элис.
– Боже мой, ну какой же ты дурак! Почему ты не видишь дальше своего носа, чертов ты самобичеватель! – Элис все же подскочила к кровати Эвана, оперлась руками по обе стороны от него, чтобы исключить даже попытку дернуться, и приблизила свое лицо к нему. – Ты не думал, что твоя болезнь – это Джордж? Да, ты виноват перед всеми нами и будешь всю свою вечность искупать грехи, если тебе так хочется, но во многом нет твоей вины: случай, совпадение, судьба – как хочешь назови это! И ты стараешься что-то сделать, даже если и врешь… Поэтому хватит считать себя ничтожеством! Ты, вот такой, как есть, нужен сейчас каждому из нас! Так что хватит мечтать о самоубийстве!
Элис тяжело дышала, нависая над Эваном, смотрела прямо в глаза, злость клокотала в каждой клеточке ее тела, но все, о чем она могла думать, – это как бы не сорваться и не поцеловать его. Вот прямо сейчас наплевать на все обещания себе, на все страхи. Так хотелось снова стать не одной, чувствовать себя защищенной и любимой, так хотелось помочь ему понять, что все можно и нужно исправить… Как же сложно со всеми этими противоречиями внутри: она говорила одно, а чувствовала совсем другое. И в этот момент она поддалась чувствам: наклонилась чуть ниже, дала еле заметный знак, но Эван его уловил. Еще бы, он смотрел на нее так пристально, что сомнений не оставалось – думали они в тот момент об одном. Губы заныли в приятном предвкушении, Элис уже закрывала глаза – чтобы не сорваться, не отпрянуть в последний момент, как дверь в палату резко распахнулась. Не успев справиться со своим телом, Элис качнулась вперед, провела губами по колючей щеке и резко дернулась назад, отчего закружилась все еще ноющая голова. Эван лишь раздосадованно выдохнул.
– Ой! – На пороге оказалась растерянная Серена. – И тут я не вовремя.
– Все… нормально, – лепетала Элис, ощущая, как горят ее щеки. Она не смотрела на Эвана, потому что понимала: приход Серены спас ее от очень большой ошибки, за которую она бы потом себя растерзала. – В смысле «и тут»?
Серена прошла в палату, шелестя своей длинной голубой юбкой.
– Да я искала врача, чтобы уточнить, можно ли к вам. Ну и нашла в ординаторской… с Сэмом. Нет, ничего такого. – Она тут же выставила руки в ответ на изумленный взгляд Элис. – Они обнимались, но так нежно и как-то лично, что мне сразу захотелось провалиться от неловкости под землю. А тут вы… Еще немного, и я подумаю, что попала не в больницу, а в дом свиданий!
– Мы просто спорили, – бросила Элис, натужно улыбаясь Эвану. – Это был прием убеждения.
Серена только покачала головой – она не была ни слепой, ни дурой. И именно поэтому возражать не стала, за что Элис была ей очень благодарна. Ей еще перед самой собой отчитываться придется, и, конечно, объясняться с Эваном, – рассказывать что-то Серене у нее просто не хватило бы сил.
– Я вам тут цветы принесла. Для поднятия боевого духа. Да, видимо, вам и так хватает…
– Цветы нужны всем, я помню. – Элис наконец искренне улыбнулась и забрала из рук Серены большой букет нежных пионов. – Спасибо. Ты присаживайся, в ногах правды нет. Спроси Эвана – он теперь знает.
– Ну ты и стерва! – Эван все же расслабился и даже хохотнул на такую довольно жестокую шутку. – И вот с ней я делю палату, представь себе.
– Да вы оба хороши, как я погляжу. Как вы до жизни такой дошли-то? Последний раз, когда Элис была у меня, у вас что-то случилось между Сияющей и Микой… ты тогда еще срочно уехала…
– Да, и так тебе и не позвонила! Прости, там долгая и тяжелая история. И все так завертелось…
Серена ерзала на стуле, не зная, как подобраться к теме разговора. И Элис, и Эван знали, зачем она пришла. Серена тоже была паломником, просто от праздно стоящих внизу ее отличало личное знакомство с самим Автором. И это же знакомство делало этот разговор очень сложным. Они уже видели все это, когда Берти приносила им свою выпечку – ароматную и очень вкусную, – попутно расспрашивая о том, что может Эван. Берти хоть и была одинокой и боевой, мечтала, как оказалось, только об одном – иметь ребенка. С этой мольбой и пришла – просто, без присказок и уверток. И стойко вынесла свой приговор, приговор Эвана в том, что сделать ничего нельзя. А затем на пороге появился Майкл. Он даже просил не за себя – за свою девушку. Та постыдилась прийти, не хотела просить и навязываться. Но ей очень нужно было домой, там, в ее истории, от нее зависели чужие жизни. А здесь, как они думали, жизни зависели от Эвана. Вот только это была огромная и пустая надежда.
Они приходили – знакомые и не очень – и смотрели таким молящим взором, что даже Элис хотелось взвыть, что уж говорить об Эване. И вот теперь в их палате сидела Серена, та самая, что добровольно убила себя, оставив в своей истории мужа, которого очень любила. Слишком любила, чтобы хотя бы не попытаться вернуться домой.
– Серена. – Эван позвал ее очень тихо, но она все же дернулась, выдавая все внутреннее напряжение. – Ты можешь спрашивать, я отвечу на все. Не бойся, ты…
– Не первая? Я понимаю. И не последняя, ты же знаешь? Город переполнен – слухи расходятся слишком быстро, люди целые паломничества совершают к вашему дому, сюда… И я, как дура, пришла! Прости, не стоило!
Она вскочила, резко подбирая сумку, что лежала все это время на коленях, дернулась к выходу и нерешительно застыла. Внутренняя борьба была настолько явной, что Элис не выдержала:
– Серена, давай уже! Ты ведь все равно пришла. Да и лучше узнать все самой, чем дальше барахтаться в болоте сплетен.
– Элис права, все в порядке. Спрашивай.
Серена бросила сумку на посетительское кресло, присела на краешек кровати Эвана и внезапно стала гладить его по колючим заросшим щекам.
– К черту вопросы… Как ты? Как ты все это выносишь, нас выносишь?
В ее словах было столько теплоты и отчаянья, что Элис стало тесно в этой комнате. Серена умела видеть людей насквозь, понимать по полувзглядам и сорванным поцелуям. Но в ней едва угадывалась та волшебница из цветочной лавки: все эти слухи и надежды почти свели ее с ума, и она старательно проецировала свою боль на других, волнуясь за них больше, чем за себя.
– Как-то, – просто ответил Эван. – Выбора-то нет. Да, Серена, во мне живут мысли и воспоминания автора этой Вселенной, да и сам я – его альтер эго. Он погиб, пока писал этот роман, и все почему-то ожило. А я оказался заперт в теле героя, который ничего не может изменить. Я не знаю как… Не знаю. И ничего не могу: ни Ветру крылья отрастить, ни Лин сделать взрослой, ни тебя отправить к Бену. Прости, но не могу. Или не знаю как…
Серена улыбалась. Так, как улыбаются те, кто идет на смерть – спокойно и устало. Она была готова к такому ответу, но не была готова смириться с ним, потерять эту крохотную надежду, что точила ее изнутри последние дни.
Сколько таких, как она, ходило теперь по дорогам этой Вселенной, надеялось встретиться с Эваном и получить свой счастливый билет домой? Или хотя бы возможность наконец умереть и не вспоминать больше ничего. В тот момент Элис так остро почувствовала масштаб трагедии, которую сотворила собственными руками… О чем она думала? О правде и лжи? О том, что ее предали? Это было так мелочно и жалко по сравнению с тем, что должен был чувствовать Эван, какую ношу он взвалил на себя, открывшись людям. По ее вине открывшись. Ведь это она спровоцировала, заставила, бросила его в самом начале этой адовой дороги, еще и приплясывая на его костях! И это перед ней сидела всего лишь одна Серена, которую Элис тоже успела линчевать своим непониманием. А ведь там были тысячи и тысячи персонажей, миллионы оттенков боли и одна большая надежда на всех. В противовес уставшему Эвану, который даже ходить не мог.
– Так, наверное, и должно быть, – прошептала Серена в пустоту. – Нельзя вернуться туда, где однажды умер. Глупо это все было…
Она снова погладила Эвана по щеке, печально улыбаясь. Мыслями она была где-то далеко, там, куда больше всего хотела вернуться. В ее взгляде не было жизни и страсти, она словно вводила себе тот самый яд раз за разом, умирая прямо здесь и сейчас. И никакие цветы не смогли бы вернуть ее к жизни.