Элис начала задыхаться: воздух не доходил до легких, превращался в всхлипы, хотя она еще даже не начала плакать. Паника снова подступала, окружала и не давала сил выбраться. Микалина против воли схватила ее за плечи, удерживая ее внимание.
– Все в порядке, Элис! Все закончилось. Ты дома. Успокойся, тут тебя никто не тронет. Тише, тише… – Она гладила Элис по спине, и та держала себя в руках, чтобы не закричать, пыталась фокусироваться на том, что это – ласковые знакомые прикосновения, но в голове мельтешили картинки того страшного дня: лица, руки, ухмылки, смех и крики, выстрелы и кровь, кровь, повсюду кровь.
– Я не могу! – Элис ощущала себя еще больше разбитой, чем в начале разговора. – Я не могу забыть! Мне больно, Мика, отпусти меня, не надо!
– Надо. Ты не можешь вот так все время – надо выбираться.
– Я не могу!
– Можешь! – Микалина сгребла ее в охапку, невзирая ни на какие крики и слабые попытки отбиться, и крепко обняла, держа изо всех сил. – Элис, у нас вечная жизнь. Ты не можешь бесконечно это переживать, ты просто свихнешься. Тебе нужно жить дальше. Возвращайся, Элис.
Она плакала, больше не пытаясь вырваться. Ей было больно, снаружи и внутри, но сил не было. Мика вернулась ради них всех в свой собственный ад и теперь просит вернуться ее – домой из ее личного апокалипсиса. Она не может бросить ее, она не может бросить их всех – Элис знала это, но не могла ничего с собой поделать. Слишком сильно ее задело взрывной волной человеческой жажды крови.
– Ты нужна нам. Там Костра сохнет на глазах от переживаний, Сэм на всех рычит, Родж не перестает бухать. Про Эвана и говорить нечего. Вик воюет, Астор пока еще не восстановился, а Лин отказывается от него отходить – одни глазюки остались. Ты так всем нужна, Элис, я не знаю как, но только у тебя получается нас держать.
– Я себя держать больше не могу, Мик.
– Что там произошло? – Микалина немного отодвинулась, чтобы смотреть Элис в глаза. – Эван не говорит ни слова. Но тебе нужно выговориться.
– Ты вроде редактор, а не психолог, – всхлипнула Элис, вытирая лицо подолом футболки.
– Почитала бы ты столько, сколько я, магистра по психологии получила бы. Ну раз уж ты заговорила со мной, может, и рассказать удастся. Хочешь, могу принести выпить – чай даже не предлагаю.
– Роджер там на всех плохо влияет. В этом доме без алкоголя ничего узнать нельзя, как я посмотрю! – Элис пыталась скрыться за шутками, но былого размаха сарказма уже не было. – Нет, пока не стоит. Я не ела несколько дней, да и во мне лекарств больше, чем во всем доме найдется.
– Тогда, может, еды?
– Не надо. Поверь, мне кусок в горло не полезет. – Элис натянуто улыбнулась, чувствуя, как лопаются засохшие губы и на шершавой коже проступает кровь. – Мы с Эваном вместе лежали в больнице. Ему прострелили ногу, когда все жаждущие правды пришли к нашим дверям, а мне чуть нос не сломали о стол в кафе две странные девицы. Я в очередной раз пошла за кофе, хотя на самом деле просто сбегала от Эвана – все становилось сложнее, и я не была уверена, что смогу контролировать свои действия и слова. А потом услышала крик. Я выглядывала из-за стены, как в этих чертовых боевиках, только вместо крутого агента разведки была просто я, и ничего, кроме как наблюдать за избиениями Сэма, не могла сделать. А потом Акина – она шла на меня, а по ее форме расплывалось пятно, омерзительное кровавое пятно, такое же, как на ее губах, и я знала, что не смогу ее спасти. Она сказала мне бежать, но меня не слушались ноги. Да и куда я могла сбежать, Мика? Там ведь Эван. Я слышала, как упало тело – тупой, тяжелый звук. Это была Акина, я мельком видела ее и лужу крови, пока меня тащили в палату. Было больно, у меня ведь нос, – Элис показала рукой на свое фиолетовое лицо. Она торопилась, рассказывала так, словно сбегала из собственных воспоминаний, боясь, что снова захлебнется паникой и горечью, и тогда уже точно не сможет ни рассказать, ни выбраться из этого всего. – Это было так страшно: видеть тела, смотреть, как связывают Эвана, и понимать, что дальше будет хуже. И ты ничего не можешь, абсолютно ничего. Беспомощная марионетка в руках вандалов. Там была та самая девица, что приложила меня об стол. Я видела в ее глазах, что она психопатка. Такие упиваются чужой болью и своей властью. И знаешь, я так боялась за Эвана – я ведь понимала, для чего им я. Мне хотелось только одного – чтобы он не выдержал, чтобы отключился и не видел. Странно, что я думала о нем больше, чем о себе. Я всегда в критических ситуациях зацикливаюсь на чем-то постороннем – такой способ держаться, что ли. Мика, они привязали нас напротив друг друга, как каких-то скотов, за руки. Меня начало мутить от ударов и головной боли – и все рассматривали, как меня выворачивало, смеялись и зажимали носы. Я не боялась ударов, даже порезов этих не боялась, хотя это было очень больно. Да и шрамы, наверное, останутся. – Она снова потянулась к лицу, туда, где через всю щеку тянулся свежий шов – Мара сделала его настолько аккуратным, насколько возможно, но он все равно оставался швом. Мика уже сама вовсю вытирала слезы: все эти картины казались настолько жестокими и нереальными, что Элис не верила, что прожила это сама. Вынесла, а не увидела в кино. – Но Эван… Он просто выл, рвался спасать меня, но не мог. Мика, это так страшно – не самой страдать, а видеть, как из-за тебя сходит с ума кто-то другой! Это просто невыносимо, это больнее всяких порезов. Даже когда они высмеивали мою грудь, пытались ее отрезать, все, о чем я могла думать – это Эван. А потом…
Элис больше не могла говорить – она начала плакать. В голос, как плачут у могил любимых или на пепелищах домов родных. Ей снова не хватало воздуха, ей хотелось отключиться и не помнить всего этого, не переживать снова эти минуты ее боли и омерзения, но Мика была права – нужно было хоть раз это все выплеснуть, отдать на откуп миру, чтобы можно было сделать шажок дальше – маленький, несмелый, но очень важный. Иначе она свихнется в этом бесконечном адовом дне сурка, который проживала внутри раз за разом, в каждом сне, в каждой секунде непродолжительного бодрствования.
– Кэт, эта девица, она знала, чем задавить Эвана. Чем разбить меня. Она отдала меня двум огромным мужикам на потеху. На глазах у всех.
– Элис… – Мика, казалось, задохнулась от понимания того, что произошло. – Они?..
– Они изнасиловали меня, Мика. Один сзади… Его руки. Он трогал меня, толкался там. Я не чувствовала боли, я словно со стороны смотрела на все это, там было только мое тело, которому уже было все равно. В отличие от Эвана – его заставляли смотреть на это, наблюдать за тем, как меня… Мика, как все это забыть? Ему, мне? Тот второй, он мне в лицо, он в рот хотел…
– Бедная моя, – Мика обняла ее, чувствуя, как под руками сразу напряглись мышцы. Элис просто рыдала взахлеб, не зная, как все это пережить.
– Я хотела умереть. Потому что не могла больше это видеть и чувствовать. Я все время хочу умереть, Мика, только по-настоящему. Чтобы ничего не было, чтобы я не помнила, как они…
Они сидели и плакали вдвоем. Элис – тяжело, выпуская со слезами все накопившееся за эти дни, за то время, что она варилась в своем аду. Микалина – просто от сожаления за ее несчастных друзей, которым пришлось все это пережить, и тут уже ни время, ничего не могло им помочь.
– А потом появилась Вик и ребята. Она убила тех парней, и один упал прямо на меня, всем своим весом. Это было так мерзко, хотя я уже мало что соображала. Кругом выстрелы, крики, кровь, а я – как в чертовом кино! Звуки приглушены, мир смазан, и только глаза Эвана, который, едва освободился от веревок, дернулся ко мне. Ну а дальше крик, снова страшный крик, только в этот раз мужской. Это был Астор. Я, я даже не знаю, как это описать: обрубок руки, фонтан крови – это так страшно, так неправильно, словно бутафория какая, но не настоящее, так ведь не должно быть! – Элис захлебывалась слезами и словами, ее наконец прорвало всеми невыплаканными страхами и ужасами, и теперь она не могла остановиться. – Он сам смотрел на свою руку и не понимал, что происходит, как такое могло случиться… Я даже представлять не хочу, как это – лишиться руки. Навсегда, Мика, тут ведь все – навсегда!
Микалина ничего не говорила, только сама вытирала слезы да периодически гладила Элис по спине и плечам. Комната трещала от напряжения. Казалось, еще немного – и рухнет этот несчастный дом, не выдержав боли своих уставших, страдающих жителей.
– Потом резко – и вдруг все затихло, устремилось в одну точку, замерло. Туда, где медленно падала Вик. У нее изо рта тянулась дорожка крови, и я не могла отвести взгляд, меня просто парализовало. А она улыбалась, как могла. И все повторяла, что вернется, что мы вернемся. И рухнула в руки Ветру – вот на кого больно смотреть было. Он плакал, держа на руках мертвую жену. И пусть все знали, что назавтра она очнется – каково это, видеть мертвым того, кого любишь?! Это ведь самому умереть можно от боли! Все вокруг не имеет значения: люди, воздух, жизнь… Ее нет больше, вот она – на руках твоих, просто тело, бездыханное. Мик, это так страшно, так бесчеловечно – я никогда не видела раньше, не понимала. Это все было слишком страшно, чтобы вынести, чтобы пережить и забыть. Я не знаю… Я уже ничего не понимаю, я все время в этом и не могу выкинуть из головы, не могу переступить. Я боюсь. У меня внутри все сломалось – я не знаю, за что держаться. Просто один сплошной кошмар, который не заканчивается. И больно, больно, больно…
Элис откинулась на подушку, пытаясь справиться с дыханием. Она уже не понимала, где она – все еще в своей комнате или вернулась в этот отвратительный ангар. Боль, которую в этот раз не усыпили лекарствами, поднималась по телу, заполняла ее, словно сосуд – водой. Мика тут же сообразила, что дело плохо, и выбежала из комнаты. Буквально через секунду появилась Мара, бросилась измерять пульс и ощупывать покрывшийся испариной лоб.
– Это того стоило? – грубо спросила она у Микалины, и та просто пожала плечами.