Вот только в рюкзаке у человека было вовсе не то, что носят геологи. Никаких тебе компасов, образцов породы, энзэшной фляги со спиртом, теплых носков. Хотя нет, носки там были. И в каждом из них, облепленные перцовым пластырем от собак, уютно постукивали друг о друга осколочные гранаты РГД-5. В количестве тридцати трех штук. И еще две в карманах штормовки.
Когда человек очутился у массивных, открывающихся в обе стороны дверей зала ожидания вокзала Киев-Пассажирский, уже практически стемнело. Какое-то время он стоял неподалеку, прислушиваясь к попискиванию датчиков и наблюдая за шныряющими туда и обратно нервными пассажирами. За две с половиной минуты в его поле зрения попало как минимум четыре милицейских наряда. Приняв наконец решение, человек бодро щелкнул языком и двинулся в обход здания – по направлению к пригородным электричкам.
Впрочем, электрички его не интересовали. Так же как и находящаяся рядом станция метро. Человеку нужен был львовский поезд. Ненадолго. И он пошел прямо на первый путь. Только с улицы – без всякой помпы и избегая назойливого внимания расположенных повсюду в помещениях камер слежения.
Дойдя до конца перрона, человек спрыгнул на рельсы и споро перебрался сначала на вторую, а затем и на третью платформу. Туда, где на электронном табло значилось: «Львів – Київ. 19:43». И здесь уже аккуратно снял с плеч рюкзак и поставил его рядом с собой. В тени, у пропахшей мочой стенки перехода на второй этаж вокзала.
План был простым. После объявления о прибытии поезда забыть рюкзак на перроне, перейти на другую колею и из-за остановившихся вагонов бросить гранаты. Одну и за ней вторую. Для верности. Остальное сделает детонация.
Человек выдохнул, вытащил из кармана пачку «Прилуки» и обнаружил, что она пуста. Щелкнул языком, на этот раз озадаченно. Пачку смял, но не выбросил – положил обратно. Оглядевшись, направился к находящемуся в нескольких метрах киоску. Сигарет в продаже не оказалось. Зато льющийся изнутри неон на мгновение осветил лицо покупателя. Он был рыжим. Совершенно рыжим, с очень незначительными вкраплениями соломенного. Волосы, ресницы, борода – все рыжее, до ржавости.
Звали человека – Карлюта. Вообще-то в лежащем в кармане синем, с трезубцем, паспорте значилось другое имя – Антон. Однако так его никто не называл. Обращались по фамилии – Карлюта. С детства. А кроме того, это был не его паспорт. Его – оказался сожжен «градом». Вместе с женой, сыном и еще половиной подъезда типовой девятиэтажки на окраине Донецка.
Карлюта родился на Донбассе. Его мать не пережила родов. Сепсис: врачи не досмотрели. Главная виновница села в тюрьму. Карлюта остался с отцом. Отец был шахтером. Сыном шахтера. И внуком. Ну и так далее. Им вдвоем, конечно, приходилось нелегко. Но ничего – сдюжили.
Впервые Карлютой его назвала воспитательница: она всех звала по фамилии, когда злилась. Четырехлетнему Богдаше понравилось. Особенно раскатистое «р» посередине. Сам-то он тогда еще не выговаривал трудную букву – так, щелкал языком в нужных местах. И потому стал нарочно баловаться во время тихого часа – чтобы лишний раз услышать вожделенное: «Кар-р-рлюта, мать твою!» Хотя вообще-то ребенком он был покладистым, беспроблемным, по темпераменту – чистый флегматик, самый, говорят, счастливый психотип. И даже когда его задевали, а с таким цветом волос это случалось чуть ли не каждый день, терпел до последнего. Но если надо – дрался. И обязательно побеждал бы, если бы не одно но: в драках Карлюта всегда стремился наносить исключительно симметричный урон. То есть абсолютно. Не замечая боли и планомерно преследуя обидчиков повсюду, даже в девчачьем туалете. Как какой-нибудь робот или маньяк из взрослого фильма ужасов. А дав сдачи, сразу же приходил в себя, будто разбуженный лунатик. То еще было зрелище.
А потом пришла пора подростковых войн. Все поселковые пацаны, хочешь не хочешь, обязаны были участвовать в обусловленных весенним гоном сражениях стенка на стенку. Дрались около танцплощадки, чтобы видели дамы сердца. По воскресеньям, под слейдовский «Far Far Away». Здесь Карлюта тоже выделялся – неизменно, с упорством, достойным лучшего применения, целил только в то место, куда прилетало и ему. И в результате, как правило, бывал бит. Поскольку, пока он, вопреки здравому смыслу и всем канонам уличного махача, старался поразить противника непременно в левое ухо, тот беззастенчиво пользовался Карлютиной принципиальностью и лупил куда ни попадя. Впрочем, как уже было сказано, дрался Карлюта нечасто. А танцевал и того реже – стеснялся своей рыжести. Из развлечений предпочитал кино. Не в последнюю очередь из-за того, что сумрак зала хотя бы на время скрывал его непохожесть на других. Как в той поговорке про ночь и кошек.
Учился парень ни шатко ни валко. Брал в основном усидчивостью. Друзей у него, рыжего, практически не было. Да он в них особо и не нуждался. А если требовалось поговорить, шел к отцу…
Так, подождите. У нас на перроне кое-что происходит.
В его сторону шли двое. Милиционеры. Первый, сержант, совсем еще мальчишка, с торчащей из форменного кителя цыплячьей шеей. Второй – покрепче. Карлюта передвинул рюкзак поглубже в тень и поспешил им навстречу.
– Чолом, коллэги. Дубак якый, нэ?
Он старался говорить по-западенски – с подчеркнутой артикуляцией ударных гласных и характерным галицийским «нэ?» в конце фраз.
– А ну, почастуйтэ-но котрыйсь цигаркою… вэтэрана АТО.
Прикуривая от зажигалки тонкошеего, ветеран придерживал того за руки и продолжал балагурить.
– Зараз пацанив зустрину зи Львову… Вы б тэж нэ видмовылыся по склянци, нэ, пановэ? О-ва! Чуэтэ, щоб нэ забуты: тамтай якыйсь зух до людэй чиплявся. От тилькы зараз. – Карлюта ткнул сигаретой в сторону первого пути. – Крычить: «Ложись, гады! Аллах акбар!» И в руци якась хэрь.
Милиционеры подобрались.
– Давно?
– Я ж кажу – тикы зараз. Такый ґвалт стояв, капэц.
– Пьяный? – Это спросил второй, подкаченный. – Куда дернул?
– Дидько[2] зна. До вокзалу, здаеться.
Значительно посмотрев друг на друга, милиционеры стали спускаться на рельсы. Карлюта поощрительно покивал:
– Бувайтэ, хлопци, хай щастыть. А я щэ тут трохы походю. – Затем с наслаждением пыхнул сигаретой, разжал в кармане ладонь с согретой в ней эргэдэшкой и произнес уже в спину парням: – Слава нацийи!
Те на секунду приостановились.
– Я кажу, слава нацийи…
– Задрали вы уже своей «славой», – процедил сержант и припустил за прыгающим по шпалам напарником.
Рассеянно глядя вслед, рыжий надувала несколько раз щелкнул языком. Как будто изображая лошадку. И пошел за рюкзаком – перебазироваться.
– Дидько знае.
Карлюта вздрогнул от неожиданности. Взял себя в руки. Искоса посмотрел из-за плеча. За спиной никого не было. Тогда он медленно обернулся.
Пацан стоял прямо перед ним. Вернее, под ним: росту в нем было метр двадцать. Ну, может, с кепкой. Но не больше. Лет десяти. Уши как локаторы, на макушке вроде ирокез.
– У нас у Львовы нэ кажуть «зна». Трэба «дидько знае». И «походю» нэ кажуть. – Здесь малолетний лингвист ненадолго задумался, а потом выдал: – Вси мэнты тупи. – И, явно кое-кого передразнивая, добавил: – Нэ?
Карлюта обалдело потряс головой:
– Ты кто?
Притворяться с этим кадром, судя по всему, не имело смысла.
– Розвиднык Пэтро Сокырко.
– Кто?
– Розвиднык. Пластун.
– Скаут, что ли?
– Сам ты скаут. Сказано – розвиднык. З трэтього рою зэлэного гнизда станыци имэни Ивана Гонты.
Карлюта улыбнулся. Неизвестно чему. Точнее, сам себе – в первый раз за последние полгода. Но не весело, а очень даже жутковато. Если бы не сумрак, от этой улыбки у Петра Сокырко зашевелились бы его подстриженные по-индейски волосы. Впрочем, Карлюта достаточно быстро совладал с лицом.
– Слышь, малой, а много вас здесь таких… разведчиков?
– Нэ, я сам. А шо?
– Да нишо. Интересно просто. От тебя одного башку снесет, а если б целый, как это у вас там, «рой» – труба дело. Ну ладно, бывай… пластун. Пойду.
– Дядьку!
– Шо ты хочешь?
Ответ, надо полагать, был заготовлен заранее:
– Трыдцать чотыры грывни я хочу.
Сказать, что Карлюта сильно удивился – так нет. Он подсознательно ожидал чего-то подобного.
– А почему не сто?
– Бо морозыво коштуе трыдцать чотыры. – Пацан показал на киоск: – Я розвидав.
Взрослый попробовал сблефовать:
– А я вот щас твоим родителям тебя вломлю… Будет тебе мороженое… и все остальное.
– Бог в помич. А я покы що тых мэнтив пошукаю.
Сдаваясь, Карлюта полез за деньгами:
– На, аферюга. Тут сотка – мне тоже купи.
Малый с достоинством принял купюру и зашагал к освещенному ларьку. Вернулся очень довольным.
– На тры пачкы выстачило: трохы своих доклав.
Карлюта, который уже надел рюкзак, только покачал головой. Он развернул мороженое и направился было в другой конец перрона. Но внезапно остановился:
– Але, тебя искать-то не будут?
– Напэвно, що будуть… А ты чому тых двох дурыв? Вид армии ховаешься?
– Вроде того. Только с чего ты решил, что «дурыв»? Из-за «походю»?
– Нэ. Тому що я щэ до тэбэ тут усэ дослиджував. Тикы ты мэнэ нэ бачив, бо ж я…
– В курсе. Разведчик. Дальше.
– Так от, нихто з тиеи стороны ничого нэ крычав. И ни з якою… А щэ ты дав гроши: нэ боявся б – нэ дав.
Карлюта почесал затылок. Два-ноль.
Тем временем шантажист облизал пальцы и выразительно посмотрел на третью, неначатую порцию мороженого в руках у Карлюты. Тот усмехнулся, на этот раз почти по-человечески:
– На.
– Дякую. Я тоби половыну залышу.
– Слышь, а правда, шел бы ты к родителям. Они ж, типа того… волнуются.
– Нэ, мамо спыть. Я морозыво дойим и пиду.
– А батя твой где?
– Так мы ж його и зустричаемо. Вин ботаник.
– Э-э… типа задрот?
– Сам ты задрот. Вин в инстытути. А щэ в рэгби грае. Як дасть у вухо, будэ тоби задрот.