В свете последних событий вопрос вроде как забылся, всплыл недавно. «Последние события» в нашей истории никак не прекратятся: то надо соседям помочь, то, наоборот, защититься от них. Сжимается пространство вокруг, сдавливает сердце.
Обычно в выходные листаю соцсети. У меня ритуал – смотреть ролики в память героев СВО. Единственное, что могу сделать для погибших, – взглянуть в их глаза на экране и искренне сожалеть, что так скоротечна была их жизнь. Удивляюсь разнообразию лиц и фамилий. До чего же все разные – и до чего красивые (в мундирах, в камуфляже все мужчины смотрятся брутальными красавцами). Нарезки эти смотрю до конца, как бы ни хотелось скорее переключиться на легкую тематику. Моих на фронте нет. Под мобилизацию не подпадают. Пока. Но за тех, кто сейчас там, болит душа.
Сосредоточилась на работе, надеясь, что ком в груди рассосется. Заказов немного, будний день, в зале несколько преданных заведению посетителей. Среди них два ВИПа. Бармен Артем уверяет, будто это эфэсбэшник и криминальный авторитет. Они приезжают в полностью тонированных автомобилях. Кто из них кто – не различить. У них здесь место встречи, продают друг другу информацию, смеется Артем. Из-за важных персон парень иногда задерживается почти до утра, а ему добираться до дома в частный сектор, в темень, пешком. Но клиент всегда прав.
Разгоряченные выпивкой, ВИПы беседуют активно, включают темперамент. Фразы долетают до кухни, когда официанты открывают-закрывают дверь.
– Лучше отсидеть за уклонение, чем на поле…
– …За Родину, вперед! А потом обратно. – Чокаются так, что слышно в кухне. – Освобождаем сознание!..
– …Двести тысяч в Казахстан двинуло.
– Мобилизацию там проведем.
– Ха-ха.
– И оставшихся «мобиков» хватит. И на замену, и на подмену.
И опять хохочут. Нет, сегодня не мой день, нервы на пределе. Перед глазами – красно-черный автобус. Мне надо двигаться, чтоб усмирить растущий внутри гнев. Схватила тарелку с нарезкой («силовик» и «бандит» повторили заказ), вынесла – вместо официантки – и со стуком поставила на стол перед ВИПами. Мужчины посмотрели на меня как на дурочку и вернулись к беседе.
– Вот, глянь. – Один другому протягивает телефон. – Он труп, а она – ни слезинки, представь? Я специально пересматривал.
Мельком увидела картинку на экране смартфона. Похоже, с тех самых похорон, где мать прощалась с сыном-героем. Казалось, мужчины не смеялись, они расстреливали своим смехом ту женщину, а заодно и меня. И я сорвалась.
– Да что вы знаете о слезах?! – закричала я на важных клиентов. – Вы хоронили кого-нибудь, когда ни слезинки не выдавить? Собственными глазами видишь, человек в гробу, но это не он, кто-то похожий на него! Информация не оседает в голове, потому что этого не должно быть, это невозможно! Этого не может быть, и этого нет!
Один из них поднялся.
– Девушка, я не танцую.
– У вас дети есть? – Острить я не собиралась.
– Да не волнуйтесь вы так. Всё мы понимаем. – Второй тоже встал. Успокаивает – увидел, что иду на штурм.
– Понимаете?! Она жить не смогла, а вы – «плакать»! – Мне все еще казалось, что они обсуждали мать героя. – Скончалась она уже, полгода не протянула без сына! А вы о ней… Вас кто родил, растил?!
Я не помню, что говорила дальше. Подошел Артем, попытался увести меня от их стола.
Открылась дверь. В кафе вошел скукоженный от холода мужчина. Остановился, как-то растерянно оглядывая помещение. Все отвлеклись на него. Я замолчала, переводя дыхание. Мужчина поздоровался, сказал, что ищет Ларису. Это наш сушеф. Девочка-официант побежала в кухню. Появилась Лариса, на ходу поправляя колпак. Встала в наш полукруг. Приготовилась слушать.
– Я работаю в медколледже. Нас… мы… Мне вручить повестку надо, – запинаясь, сказал посетитель.
Бедные подневольные бюджетники. Их заставляют доставлять повестки по городу. Военкоматские не успевают.
– Вчера был по адресу, стучался, не открыли. Соседи сказали, вы недалеко работаете. Извините, распишетесь, что получили за сына повестку в руки? – Посыльный стал копошиться в сумке на боку. – Для подстраховки.
Меня холодом сковало: за сыном Ларисы пришли. Он всего год назад вернулся со срочной, служил поваром. Мы еще шутили: повезло. Если в мать, то простодушный парень. Живет отдельно, с девушкой, поэтому его не застали дома.
– Не бери в руки, имеешь право. – Артем заговорил громко, прикрыл руку Ларисы своей. ВИП-персоны с напряжением следили за происходящим. – Они должны вручить самому…
– Олегу.
– …Олегу. Распишешься – повестка считается врученной. Доказывай потом, что это не его подпись. Сын должен будет явиться, иначе…
– …судебное дело, – закончил мужчина из медколледжа.
На несколько секунд Лариса ушла в себя. Потом протянула руку:
– Где расписаться?
Посыльный обрадовался, даже не скрывая этого. Быстро передал военкоматский квиток. Присутствующие молчали.
– Он должен…
– Знаю, – резко оборвала его Лариса. – Там все написано.
Расписалась в судьбе сына. Развернулась и ушла в кухню.
Лариса сидела с повесткой в руке, оперевшись о стену спиной, ни на что не реагируя. Ее никто не трогал. Я села рядом, обмякнув после нервного срыва.
Артем принес нам какао. Он угощает персонал вкусным какао. Мы грели руки о свои бокалы, отхлебывали маленькими глоточками.
– Бабушка рассказывала, ей вручили повестку деда. Наверное, поэтому и я подписала. Дура! – обозвала себя Лариса.
Что я могла ей сказать? Лишь бы Олежек вернулся, иначе вдруг она не позволит себе жить, как и та женщина.
В последующие дни Лариса держала нас в курсе, что и как. Знакомые с ситуацией ребята просветили: не суетиться особо, главное – иметь крепкий бронежилет. Подключился Артем, нашел бронежилет, персонал скинулся, купили. Олег – стрелок, пока под Воронежем. Пока звонит. «Пойдет на задачу, не сможет звонить», – готовит Ларису к предстоящим треволнениям бармен. Не расстраивайтесь раньше времени, говорит, так бывает.
А я не могу не расстраиваться. Ставлю себя на место Ларисы и той женщины. Думаю, почему одни следуют долгу, вторые – укрываются за спинами первых. За себя-то ответить не могу, к какой группе сама принадлежу, тем более не могу объяснить, по какому принципу мы распределяемся на первых и вторых. Следовать долгу трудно, порою гибельно, он тяжелый, требует жертв. А мы хотим, чтоб жертвовали не мы, ради нас. И страх понятен. «Почему мой, не ее?» «Я? Не сейчас, потом». «И вообще, я никому ничего не должен».
Время от времени взываю к богу Марсу и его замам, военкомам, спрашиваю, почему забираете? Нужны, отвечают, без них не управимся. А не управимся – всем будет плохо.
Наталья МелёхинаПупсик
Рядом с железнодорожным вокзалом высился щит, на каких обычно дают рекламу. Под надписью «Слава Героям России!» с него улыбался прохожим паренек. «Митин Сергей Иванович», значилось ниже, и годы совсем короткой жизни. Под щитом стояла женщина, запрокинув голову вверх, словно пытаясь лучше рассмотреть Сергея Ивановича Митина. Выглядела она еще совсем молодо, и только какая-то приземленность фигуры да морщины на лице без косметики выдавали ее возраст. Женщине было уже около сорока лет. Под ее простым платьем из ивановского трикотажа округло вырисовывался живот. Она носила позднего ребенка. В поселке, где она жила, про таких детей говорили «поскребыши», но женщине – а звали ее Геля – было все равно. Сегодня УЗИ показало девочку, и она так обрадовалась, что зашла в церковь и поставила свечки в благодарность Богу.
Паренька со щита Геля знала. Это же Сережка Митин! Он родом из райцентра и призывался вместе с ее сыном Леней. Три года назад такой же жаркой весной Сережка и Ленька рядом шагали в строю к этому самому вокзалу, чтоб вместе с другими новобранцами отправиться в областной город на призывной пункт. Служили Сережка и Ленька в одной части, и оба остались по контракту. Муж тогда радовался: «Гелька, вот и хорошо, что Ленька так устроился! Сыт, одет, обут! Потом выслужится, ипотеку военную возьмет! Да и на пенсию уйдет раньше». Но Геле не нравилось даже само слово «контракт» – будто ворон каркает: «Кар-кар-кар». И уже тогда недоброе чувствовало сердце.
«Сережка, милый, вот и ты на щите! Здравствуй, дорогой!» – поздоровалась Геля, не замечая, что говорит она не только про себя, но и тихим шепотом. Со стороны это выглядело так, будто она бормочет что-то себе под нос.
«Знаешь, Сережка, а мой-то не вернулся! И неизвестно где. Я в совет солдатских матерей ходила… И на УЗИ была… Вот как теперь всё – живем помаленьку, а где он, где?.. Если он там, с тобой, Сережа, то передай ему, что будет у него еще одна сестренка. Передай: пусть хоть приснится мне. Пусть хоть скажет: “Мама, я погиб!” Пусть я только знать буду, что с ним. Передай ему, Сереженька».
Гелю затрясло, как в лихорадке, но слез не осталось, да и нельзя – нельзя! – в положении стресс вреден. Она уже чувствовала на себе недоумевающие взгляды прохожих, как летнюю мошкару, облепляющую спину знойным вечером, когда полешь после работы грядки на огороде. Она передернула плечами и побрела к вокзалу – примут еще за сумасшедшую…
Совет солдатских матерей теперь назывался иначе. Когда Гелин старший брат воевал в Чечне и на какое-то время пропал без вести, там работала хорошая женщина Нина Петровна. Геля тогда была еще школьницей, но помнила, как они с матерью ездили из села в райцентр, вместе ходили в этот совет, рассказывая все, что знали, об армейском пути брата. Брат, слава Богу, потом нашелся живым, но контуженым в госпитале… Теперь же Нина Петровна ушла на пенсию, а совет назвали комитетом помощи семьям военнослужащих, возглавляла его ныне Галина, бывшая помощница Нины Петровны. Но рассказывать нужно было по-прежнему все то же, как и тогда с братом: когда Ленька родился, где прописан, каким военкоматом призван, где служил срочную, когда подписал контракт, когда отправили на СВО, как потерялась с ним связь, что уже успели предпринять… Геля повторяла все заученно и медленно, чтоб Галина успевала записывать.