Она рассказала даже, что ей с мужем удалось дозвониться до Лениного сослуживца, потому что именно с телефона этого парня Ленька звонил домой в последний раз. Поговорил он тогда с родителями коротко: «Мама, папа, все хорошо! Жив-здоров. Звонить подолгу нельзя. Все у меня хорошо». Владельца номера звали Ваня. Но ничего нового Ваня не рассказал: «Пошел в разведку и не вернулся». То же самое родителям и в военкомате сказали.
Об остальном, что узнала Геля от Вани, она Галине сообщать не стала. Например, не стала говорить, что, по словам Вани, в части Леньку прозвали Воробышком, потому что был он хрупкий, невысокий и шутил-болтал много – чирикал. «Любили у нас все вашего сына, хороший был парень, смелый! Боец! А больше мне сказать-то и нечего. Вы мне больше не звоните – нельзя!» И Ваня положил трубку. Геля сначала терпела и не звонила, а потом не выдержала, набирала его номер не раз, но никто не отвечал больше, и только механический женский голос безучастно повторял: «Вызываемый абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети». «Где ты, Леня? В какой ты сейчас сети?» – спрашивала Геля у этого механического голоса, иногда забываясь и произнося этот вопрос вслух.
– Сыночка нет у меня! У меня только пупсик-доченька. А я хочу для нее братика.
Детский голос раздался так звонко, что Геля вздрогнула. У ларька с промтоварами, где продавалась для пассажиров всякая всячина, от женских халатов до игрушек, она увидела девочку лет пяти-шести, тоненькую, со светлыми, как у ангелочка, кудрями и большими карими глазищами. Рядом с ней стояла тощая старая дама, сурово поджимающая губы, очевидно бабушка. Строгая юбка, блузка со старомодным бантом, каких теперь не носят. Судя по одежде, педагог советской закалки. И женщина, примерно ровесница Гели, чем-то неуловимо похожая на девочку, скорее всего ее мать. Малышка, видимо, давно клянчила пупсика, но женщина не решалась купить игрушку и как-то несмело поглядывала на бабушку-педагога.
– У тебя полно дома пупсиков. – Мать пыталась отговорить девочку от покупки.
– Не полно. У меня куколки, а пупсик один, – возражал ребенок.
Геля усилием воли заставила себя отвлечься от этой сцены – чужая семья. Нехорошо вмешиваться.
Возле вокзала работало еще два ларька: один – с овощами-фруктами, второй – с пирожками, лимонадами, чаем и растворимым кофе на разлив. Во фруктовом Геля увидела первую в этом году турецкую черешню и купила килограмм для дочери. Сегодня с утра муж дал ей пять тысяч рублей со словами: «Гелюшка, что увидишь вкусного – купи, не думая, и на цену не гляди. И себе что хочешь покупай – тебе сейчас хорошее питание нужно, – и доче». Так он называл Улю, редко по имени, а почти всегда – доча. Уж как подруги Геле завидовали! Такой-де, Гелька, муж у тебя внимательный! Настоящий заступник. Муж выпивал редко, потому что неумен был во хмелю – дрался, но только с чужими, дома – никогда никаких скандалов!
Когда выяснилось, что Геля беременна третьим, поздним ребенком – обрадовался, руки целовал… Когда-то Геля верила подружкам, мужем гордилась, а теперь совсем отдалилась от него. Никак не могла простить мужу те слова: «Гелька, вот и хорошо, что Ленька так устроился! Сыт, обут, одет». Внушал сыну, что каждый мужик в армии должен отслужить? Внушал. Таскал Леньку с собой на охоту? Таскал. Учил стрелять? Учил. Так что ж плохо научил, плохо подготовил? Виноват, виноват!
Умом она, конечно, понимала, что если по справедливости, так ни в чем ее муж не виновен, но душой не могла ему простить самой принадлежности к мужскому роду с его охотами, войнами, оружием, драками, кровью, пьянками, насилием и грубостью чувств. «Хорошо, что Ленька так устроился!» А подумал – хорошо ли, что далеко от дома? А хорошо ли, что за три года контрактной службы мать с отцом навестил всего два раза? Нет, мужики – совсем другой народ. Их мир и их война – не для женщин. Из-за вечно воюющих между собой мужчин матери всех времен и народов теряли и теряют своих детей и Геля тоже лишилась сына. И она мстила мужу, пусть и по мелочам, пусть смешно, пусть инстинктивно, пусть и сурово оговаривая себя: «Да что ты, Гелька, и впрямь рехнулась?» Сегодня пятитысячную взяла, но, будто мужу назло, на себя или на него ни копейки не потратила, никаких гостинцев из города – ничего не везла, совсем, купила только килограмм черешни и только для Ульки.
– Уля, я же сказала – нет!
И Геля, услышав родное имя – имя дочери, снова повернулась к промтоварному ларьку. Там девочка, которую по совпадению тоже звали Улей, продолжала уговаривать:
– Мама, ну, пожалуйста, посмотри – вот этого пупсика, который в ванночке!
– Купи, не то ныть будет до самой дачи, – величественно бросила дама.
И мать, словно совершая преступление, воровски достала банковскую карту.
– Мне пупсика-мальчика. С соской! – закричала Уля, встав на цыпочки и подтягиваясь к окошку ларька.
Бабушка резко дернула ее за руку, осадив:
– Веди себя нормально! Что ты кричишь?!
Геля вошла в здание вокзала, а следом пришли и женщины с девочкой. Перед электричкой свободных мест в зале ожидания почти не осталось, и они сели рядом с Гелей.
…Народу на крохотном вокзале собралось много. От райцентра до поселка, где Геля родилась, выросла и прожила всю жизнь, добраться можно было только на электричке. Всего два рейса – утренний и вечерний, но, в общем, удобно, если надо в райцентр по делам: в администрацию, налоговую, банк, к электрикам или в военкомат. Справился за день, поел в кафе-столовой «Тройка» – и езжай себе обратно. В поселке жило порядка семисот человек, и работы пока хватало: леспромхоз, фанерный комбинат, маленький колхозик, своя пекарня, столовая, железнодорожная станция, садик, школа, где в классах училось по десять-пятнадцать человек, но все же полная, одиннадцатилетняя. Ее даже в оптимизацию, когда все садики и школы в округе позакрывали, не тронули. Младшая Гелина дочка Ульяна оканчивала седьмой класс. Гелин муж работал на фанерном комбинате, а она сама – в колхозе, в бухгалтерии. До армии в колхозе трактористом успел поработать и Ленька.
Среди людей, ожидавших электричку, встретились и односельчане, они коротко кивали Геле, но не прочь были бы с ней и поболтать. Вот агроном Николай Иванович – ездил в город к доктору-неврологу, грыжа разыгралась. Начни с ним беседу, все выложит! Сколько часов в очереди простоял, что ему доктор сказал, еще и снимки позвоночника прямо под расписанием электричек покажет. Вот бабуля-соседка Лидия Сергеевна – ездила в электросети, потому что ей в прошлом месяце неправильно посчитали «за свет». Зацепись с ней языками – и заставит проверить цифры в квитанциях. Скажет: «Гелька, ну ты же бухгалтер!» А вот заведующая библиотекой Лиза – училась в райцентре на семинаре для сельских библиотекарей: только присядь рядом – узнаешь, кто и из каких деревень приехал, чему учили, какие пироги и конфеты привезли к общему чаю…
В селе ничего не утаишь. И про Гелю все знали, зачем она ездила в райцентр – на УЗИ и в совет солдатских матерей. Когда два месяца назад сообщили ей, что Ленька из разведки не вернулся, что не значится он ни среди живых, ни среди мертвых, она кидалась на стены в своей квартире и выла: «Господи, хоть бы девка! Не сына! Не дай бог – сына!» Каждому теперь было интересно: так девчонка у нее будет или парень? В поселке решили, что Геля слегка повредилась в уме. Она и правда изменилась: прежде веселая – теперь не улыбалась, внимательная – допускала глупые ошибки в бухгалтерских расчетах, стройная – вдруг стала выглядеть по-старушечьи тощей, говорливая – старалась избегать бесед. Вот и сейчас Геля не хотела ни с кем и парой слов переброситься.
Женщины рядом продолжали разговаривать, Уля уже достала пупсика из упаковки и теперь играла им.
– Уля, вот что я тебе скажу: ты этого пупсика отдашь мне, – вдруг заявила бабушка. – Ко мне через неделю на дачу приедет твоя сестренка Соня, и это будет ей подарок от тебя.
– Нет, – испуганно ответила девочка. – Не отдам.
Малышка нахмурилась и крепко прижала к себе пупса-мальчишку в коротких штанишках и распашонке.
– Что ты такая жадная? Мама сказала, у тебя дома уже есть пупсик, – продолжала дама.
– Это мой пупсик. Я его уже назвала Дениской, – не сдавалась Уля, но голосок ее уже дрожал, уже чуялись в нем близкие слезы.
– Я скажу Соне, что его Дениской зовут, – милостиво пообещала бабушка.
– Мама, ну зачем? Она же сейчас расплачется, – робко попыталась вмешаться Улина мать.
– Кого вы из них растите? Неженок! – фыркнула дама. – Надо учить делиться. Растите их по одному в семье, не рожаете, сами эгоисты и растите эгоистов. Вас у меня трое было, и всех людьми вырастила.
Она какое-то время помолчала, но вновь продолжила елейно-масляным тоном:
– Уля, если ты не научишься делиться, другие дети будут дразнить тебя «жадина-говядина».
– Ну и пусть, – упрямо ответила Уля и, подумав, добавила: – Не будут. Откуда они узнают?
– Уля, жадничать нехорошо. Подари пупсика Сонечке! – не отставала дама и протянула руку к куколке.
Девочка бойко слезла с кресла, отвернулась от женщин, а когда повернулась вновь к ним лицом, то под футболкой на ее животике надулся холмик, как у беременной: она спрятала пупса под одежонкой.
– Всё! Нету Дениски! – Она развела руками. – Фокус-покус!
Мать девочки не смогла сдержать улыбки, улыбнулась и Геля, но бабушка рассвирепела:
– Жадина! Взрослых не слушаешься!
Дама протянула руку, возможно, чтоб схватить девочку и, наверное, силой достать пупса из-под ее футболки, но Геля вдруг с силой ударила старуху по рукам и закричала на весь вокзал:
– Дура! Дура старая! Убью, сука! Не смей трогать! Она – мать! Мать! Это ее Дениска! Не смей трогать!
В глазах у Гели потемнело, в горле пересохло, все тело била дрожь, она словно начала терять сознание. Кто-то из односельчан, кажется Николай Иванович, вмиг очутился рядом, подхватил ее, усадил в кресло.
– Успокойся, Геля, успокойся!