!
Михаил опешил, посмотрел на него и, крякнув, полез в шкафчик доставать заветную бутыль. Поставил ее на стол, покачивая головой и вздыхая. Вернувшаяся жена, завидев это, утирая слезы краем передника, вздохнула:
– Может, хватит, сердце-то не резиновое, Сёмку не вернешь… а тут еще и тебя бы не потерять…
– Не говори глупостей, мать, – поднял стопку хозяин. – Жизнь-то вон как складывается: потеряли мы сына… и тут же приобрели другого. Женить их будем!
– Кого? – не поняла Мария Степановна.
– Да Семёна и Татьяну же, – махнул головой Михаил.
– А что скажет Таня? – растерялась мать.
– А что она скажет, – ухмыльнулся хозяин, посмотрел на жену и рассмеялся: – Да она в него втрескалась, как только он сюда вошел!
Свадьбу сыграли славную – начали в одной деревне, продолжили в другой, но поселились молодые на выселках: не хотелось им, чтобы родственники мозолили глаза и сплетничали. Вскоре у Семёна с Татьяной родилась дочь. Роды были тяжелыми, после них молодая мать долго не могла ходить. Семён носил ее на руках, мыл, кормил, следил за дочерью. Трудное было время, но им и теща со свекровью помогали да и Михаил со старшим сыном наведывались поставить пристройки и поправить купленный дом.
Так они и прожили пять лет. Дочку назвали Раей, Семён же ее звал Росинкой. Она была хрупкой, белокурой, с волосами будто из воздуха, мягкими, шелковистыми, которые так вздымались на ветру, что Росинка походила на бегущий одуванчик. Глаза у нее были материнские, серые, с задоринкой.
И вновь строился его дом, не домик даже, но что-то предчувствовал Семён и ждал беды, не зная, откуда она придет. Иногда в тревожных снах к нему приходил седой пуштун, смотрел, молча клал у его ног свежеиспеченные лепешки, кивал головой, ухмыляясь, и уходил. После таких снов он просыпался, выходил на крыльцо и долго курил, всматриваясь в утреннюю дымку.
Однажды под вечер он возвращался с поля на своем старом «газончике». Железные борта кузова гремели, машину слегка раскачивало, движок работал с перебоями. Машину надо было ставить на капиталку, не ровен час встанет в поле, тащись потом по стерне, ищи трактор. Неожиданно он увидел, как с фермы выскочил бык. Его, дебошира, всегда держали в отдельном загоне, так как был он неуемного норова, кидался на людей, утробно мыча и разрывая землю копытами. Бык рванул в сторону домов. Семён, выругавшись в сердцах, надавил на акселератор, и машина, чихнув, ринулась наперерез быку, но тот, мотнув головой, завернул в палисадник соседа, заскочил в открытую калитку, где пробежал по подворью, пересек его и выскочил на параллельную улицу.
– Вот бестия! – сплюнул Семён и стал разворачивать машину: это ведь на его улицу кинулся бык, а там было всегда полно ребятишек.
Он вновь поддал газа, но в машине что-то закашляло и она заглохла. Стартер хрипло надрывался, но «газон» не подавал признаков жизни. Семён выскочил из машины, пробежал через двор на свою улицу и увидел ужасную картину: бык стоял перед его маленькой дочерью, рыл землю и уже не мычал, а как-то по-звериному рычал, опустив голову, касаясь земли краем кольца из ноздрей. Росинка, в одной руке сжимая совочек, другую выставила вперед, пытаясь защититься от разъяренного животного. Разбежавшаяся ребятня пряталась за заборами, никого из взрослых видно не было.
Семён так и не понял, откуда у него в руках оказалась оглобля. Он, хрипя, успел добежать и с силой ударил быка в бок. Оглобля переломилась, бык подался в сторону, а Семён, перехватив обломок, взял его наперевес и, как копье, воткнул быку под ребра. Тот от неожиданности и боли закрутился, и в это время Семён успел схватить его за кольцо и резко потянуть вверх. Бык обмяк и, как бульдог, засопел, задирая голову. К Семёну уже спешил пастух, а выскочившая на крыльцо Татьяна кинулась к дочери, схватила ее и быстро уволокла за забор. Когда рядом оказался пастух, Семён отпустил быка, пообещал, что начистит морду им обоим, и пошел в дом.
Татьяна уже усадила Росинку на стул, нервно гладила ее и причитала.
Семён сел рядом, взял маленькую ручку дочери и, улыбаясь, спросил:
– Перепугалась, Роса?
Девочка молчала и смотрела куда-то ему за плечо. Татьяна заплакала, потом кинулась к дочери и стала ее трясти, приговаривая, но Росинка была как тряпичная кукла. Жена уже сама стала заходиться плачем, когда Семён взял дочку на руки, прижал к себе и рванул к поселковому фельдшеру. Девочка при этом, запрокинув голову, не моргала, глаза ее были бездумно устремлены куда-то ввысь, в бездну. Семёна охватил страх, он бежал, спешил, не останавливаясь передохнуть, и вдруг снова отчетливо понял, что его неустойчивый домик рухнул, мгновенно. Ему даже показалось, что он увидел, как разлетаются карты в разные стороны. Он знал, если что-то случится с дочкой, то он уже никогда не сможет вернуться к нормальной жизни и это будет окончательным ее развалом.
У дома фельдшера он вскочил на крыльцо – и не успел постучать в дверь, как она открылась. На пороге стояла полная женщина с короткой стрижкой. Она посторонилась и показала рукой вглубь дома. Когда они с дочкой оказались внутри, фельдшер попыталась взять у него ребенка, но Роса напряглась и вцепилась в него. Пришлось сесть на старое кресло, аккуратно посадив на колени Росинку. Рядом присела хозяйка, она обхватила голову девочки своими мягкими розоватыми пальцами, повернула к себе и посмотрела ей в глаза. После этого открыла шкафчик, достала какой-то пузырек, плеснула из него на ватку и дала понюхать девочке. Та сразу закашляла, отвернулась и заплакала. Семён облегченно вздохнул: если плачет, то все будет хорошо.
Фельдшерица, закончив манипуляции с пузырьками, села рядом с девочкой и попыталась погладить ей волосы, но та вместо слов только замычала.
– Вези в район, видимо, сильный испуг, физических повреждений нет, так что ничего страшного, пройдет, – сказала фельдшерица.
– Тогда зачем в район? – недоумевал Семён.
– Надо провериться… – неуверенно ответила она и отвела глаза.
Семён вышел из дома фельдшера, крепко прижимая к себе дочку. Во дворе стояла Татьяна с заплаканными глазами и нервно крутила край передника. Он прошел мимо, даже не посмотрев на нее, а фельдшерица уже тихо говорила жене за его спиной, что ничего страшного, обойдется.
Из района пришлось ехать в область, где грузный врач, печальный и спокойный, тихо объяснял что-то о сильном нервном потрясении и о том, что такое очень трудно лечить, это может усугубиться, а может и пройти после другого сильного переживания.
Теперь у Семёна все пошло наперекосяк. Он ничего не говорил Татьяне, даже стал сторониться ее. Жить они стали как чужие: каждый держал в себе свою боль, не выпуская ее, но и не пытаясь помочь друг другу. Нередко они сидели в разных комнатах и прислушивались к редким угуканьям или коротким мычаниям дочки – так она разговаривала со своими куклами. Вскоре Семён втянулся в череду серых дней, потеряв вкус ко всему, что его окружало, и лишь иногда его душа оттаивала, когда он сидел рядом с дочкой, гладил ей волосы и слушал ее странные разговоры с игрушками.
Однажды, выйдя за калитку во двор, он сел на лавку, а Росинка выкатила игрушечную коляску, в которой баюкала своих кукол. В это время из соседской подворотни выскочил пес по кличке Свисток, и к нему тут же кинулась их собака Зинка, сорвавшись, видимо, с привязи. За ней вышла Татьяна, пытаясь ее поймать, но Семён остановил жену, увидев, что собаки кувыркаются, а Росинка при этом заливисто хохочет. Он посадил Таню на лавку, приобнял ее, и она затихла рядом.
Собаки уже не на шутку разошлись и принялись бегать друг за другом. Неожиданно в конце улицы взревел чей-то двигатель. Из-за стоящего у ворот грузовика Семёна его не было видно, но по звуку мотора можно было понять, что гонщик набирает скорость. Татьяна вскочила, взяла дочку за руку и пугливо притянула к себе. Зинка же, увидев, что Свисток, играясь, перебежал улицу, кинулась за ним. В это время из-за «газончика» вылетел серебристый тяжелый джип и пронесся мимо. Семён не понял, что за глухой удар раздался из-под машины, но, когда увидел, что Татьяна в испуге отвернулась, догадался, что опять что-то произошло. Он встал, обнял жену с дочкой, почувствовав, что Татьяну бьет сильная дрожь, оторопело огляделся – и только тогда увидел сбитую Зинку, лежащую на краю дороги.
Собака была еще жива и норовила встать. Подошедший к ней Семён обнаружил, что удар пришелся в бок: лапы были целыми, но ребра сломаны и, похоже, она получила внутренние сильные повреждения. Рядом вился Свисток, припадая на передние лапы, покусывая подруге кончики ушей и поскуливая. Удивительно, но Зинка не издала ни одного стона, а лишь смотрела извиняющимся взглядом и часто вздыхала. Семён осторожно приподнял ее и понес во двор. Немного постояв, он решил, что лучше будет положить ее на сеновале. Жена принесла туда старое пальто и линялое одеяло. Семён показал головой на угол, где еще с зимы оставалось прошлогоднее сено, туда и бросили принесенные тряпки. Семён попросил, чтобы Татьяна нагрела молока. Он сидел рядом, гладил голову собаки и почему-то вспоминал свой первый и последний бой, дым, крики, вездесущую пыль, запах солярки, а затем – сумасшедшую тишину…
Зинка есть отказалась, понюхав молоко и положив голову на цигейковый воротник старого пальто.
На следующий день рано утром Семён заглянул на сеновал, присел рядом с собакой. У нее тряслись задние лапы, а выражение глаз было пустым и бессмысленным. В обед, когда он приехал, Татьяна рассказала, что Росинка просидела все это время рядом с собакой. Семён зашел в сарай и увидел рядом с умирающей собакой дочь. Росинка поскуливала, как щенок, а собака вздыхала, и чуть заметно подрагивали ее уши. Он сел рядом с ними, и дочь показала ему на свитую из сена веревочку, промычав что-то. Он невольно согласился, качнув головой, и принялся уговаривать вернуться в дом, пообещав, что если она сходит покушает и поспит, то ей разрешат приходить к Зинке. Сам же он невольно желал, чтобы побыстрей забрали жизнь у страдающей собаки.