Просил он, видимо, плохо – собака прожила почти неделю, и все эти дни рядом с ней была Росинка. Она плела венки, разложила свои игрушки рядом, показывала Зинке новые наряды кукол. Любые увещевания и просьбы оставить собаку не приносили результатов – Росинка мычала, упрямо вертя головой, а когда попытались увести ее силой, забилась в истерике. Они с Татьяной смирились, оборудовав возле Зинки целую площадку, застелив земляной пол старыми матрасами и одеялами, чтобы не простудить дочку. За все это время собака не съела ни крошки, пила лишь воду и иногда молоко.
Прошла еще одна неделя. Ближе к вечеру Татьяна решила замесить тесто для пирожков, которые любили Семён с Росинкой, – с клюквой, капустой и картошкой. Она поставила таз с тестом на стол и возилась с ним. Рядом у печки сидел Семён с дратвой и подшивал старые валенки. В это время зашла Росинка с собачьей чашкой, протянула Татьяне и показала на молоко. Жена вытерла руки и налила девочке в чашку молока. Она хотела было пойти за дочкой, но Семён попросил не мешать ей.
Через некоторое время Росинка зашла и сказала:
– Зинке стало лучше, она просит еще молока.
– Еще так еще… – ответила ей Татьяна и только собралась снова очистить руки от теста, как поняла, что девочка заговорила.
Она бессильно опустилась на лавку и заплакала, протягивая руки, облепленные кусочками теста.
Росинка строго посмотрела на мать и укоризненно сказала:
– Мама, ты посмотри на свои руки, а я вся в трухе, ты меня запачкаешь, и пирожки с сеном будут!
Татьяна не выдержала, кинулась к ней и обняла. Дочка же, пытаясь освободиться, попросила еще молока для собаки. Наконец ей налили чашку, и Семён спросил, могут ли они пойти и посмотреть на Зинку.
– Конечно, – удивленно пожала девочка плечами, – она же наша общая, смотрите на здоровье.
Они втроем вошли на сеновал и увидели чудесную картину: у бревенчатой стенки стояла Зинка, смотрела на них и, казалось, улыбалась. Ноги у нее тряслись, голова подергивалась, но теперь было понятно, что она не уйдет уже от них просто так.
Через несколько дней, когда собака вышла во двор, Росинка теребила ее и, заглядывая ей в глаза, негромко возмущалась:
– Ну что ты молчишь? Скажи хоть слово!
– Ей трудно говорить по-нашему, – попытался остановить дочь Семён.
– Раньше мы с ней разговаривали, – пояснила Росинка и, вспоминая, продолжила: – Знаешь, какая она в детстве была шалунья! Сама рассказывала. А как же она не любит сидеть на цепи, у-у… Очень любит, когда ты ее берешь с собой на рыбалку или по грибы.
– Все это она тебе говорила? – улыбнулся Семён.
– Смеешься? – нахмурилась Росинка.
– Нет, радуюсь.
– Я раньше слышала ее слова.
– Как слышала?
– Головой, – невозмутимо ответила дочь. – А сейчас не слышу. Наверное, потому что стала говорить языком?
– Может быть… Но это же хорошо: теперь мы тебя понимаем, а тогда лишь Зинка могла понять, а мы так тебя любим, нам без твоих слов тесно в этом мире. – Он поднял дочку, поцеловал и прижал к себе.
В это время он вдруг понял, что теперь-то его дом вырос, и он уже не карточный, теперь у него есть прочный фундамент, расти ему и расти – до неба, как говорит Росинка.
Денис ГерберПетля Герострата
– Сегодня взрывать не смогу, – сказал Джамиль. – Кажется, заболел.
Я смотрел на него сверху и чувствовал, как внутри закипает бешенство. Дали бы волю – взял бы пистолет и пустил пулю в этого симулянта. Завтра, может, так и сделаю. Два последних дня Джамиль выдумывал то один повод, то другой, лишь бы не приступать к работам. Сегодня он, видите ли, заболел.
– Чем ты заболел, ублюдок? – спросил я, едва сдерживая гнев. Не пристало командиру выходить из себя.
– Вот, смотри, – не поднимаясь, Джамиль вытянул трясущуюся руку. – Я не смогу установить взрывчатку, пока это не прекратится.
Его лоб блестел от испарины, глаза налились красным, но я все же чуял обман. Может, он и не симулирует, но что-то скрывает. Я всегда чувствую такое – недаром же обучался искусству допроса, трудился на пакистанской таможне и дважды был женат.
– Твое счастье, что других специалистов нет, – сказал я. – Слышал, что стало с прежним?
Конечно же, он слышал. Пять дней назад присланный из города взрывник сорвался с высоты и сломал ногу. Лечить его не стали. Абдул, глава нашего отряда, изрешетил его из автомата и велел найти нового. Из Кабула привезли этого Джамиля – отыскали его на какой-то стройке. Теперь он нещадно тянул время. Целый день ему понадобился на осмотр объекта, потом он уехал за собственным скалолазным оборудованием и потерялся на двенадцать часов. Сегодня у него тряслись руки.
– Говорят, ты работал с шурави? – спросил я.
– При чем здесь это?
– Ты афганцев убивал?
– Конечно, нет! Я работал на стройках. Строил школы и больницы. И скалы взрывал, чтоб дороги прокладывать.
– Ты строил дома захватчикам и предателям. Ты прокладывал дороги, чтобы их танки продвигались дальше и убивали нас. Ты взрывал мечети.
– Что?! – Он вытаращился от удивления и страха. – Не было такого!
– Если ты не взорвешь эти проклятые статуи – будет так. Завтра же! А если твои ручонки не перестанут трястись, клянусь, я их отрублю!
Он опустил голову.
– Хорошо, я постараюсь.
– Постараешься? – переспросил я, понизив голос. – Не знаю такого слова – «постараюсь». Либо да, либо нет.
– Я сделаю, как ты сказал. Взорву их.
Буддийские статуи пытались уничтожить уже как минимум трижды, каждый раз убеждаясь, что сделать это непросто. Огромные фигуры, высеченные прямо в скале, не сдавались человеку. Со своей пятидесятиметровой высоты они безмятежно взирали поверх долины с чахлой растительностью, поверх вспаханных угодий и городка, в котором минареты едва выглядывали из-за малоэтажных строений. Казалось, что помыслы идолов столь же возвышенны и чисты, как афганское небо. Правда, с недавнего времени надменности у них поубавилось. Лицо одной из статуй повредили артиллерийским огнем, а на голове второй подожгли автомобильные покрышки, и она закоптилась до черноты.
Нынешние события в Бамианской долине, где дислоцировался мой отряд, будоражили весь мир. После того как мулла Омар призвал уничтожить идолов, культурные деятели планеты в один голос завопили о варварстве, хотя до этого, я был уверен, знать не знали о статуях. «Дикость удручает и озадачивает», «Талибы посягают на культурное наследие человечества», «Ужасно видеть расчетливое хладнокровие», «Решение “Талибана”[1] бросает тень на весь ислам»… Читая западные газеты и журналы, мы хохотали над подобными заголовками, они придавали нам уверенности. Все мировые лидеры привыкли болтать, а здесь, в Афганистане, на красивые речи и правильные слова не обращают внимания. Здесь уважают силу.
Силу… Последним, кто предпринял хоть какие-то действия, был Карим Халили. Он сумел поднять восстание в Бамиане и на несколько дней вытеснил нас из провинции. Несколько дней – всего-то! После трех выигранных сражений «Талибан» вернулся и надежно обосновался в долине, всерьез и надолго. Дело ведь не в поганых статуях: тут, в Бамиане, единственный проход через Гиндукуш. Это место стратегически важно.
Следующим утром, собираясь к Джамилю, я прихватил мачете, подаренное мне инструктором тренировочного лагеря. Я вправду намеревался отсечь взрывнику руку, если она по-прежнему дрожит. Дальше откладывать я не мог, мне самому могло не поздоровиться. Абдул поручил это мне, и скоро он должен вернуться.
Джамиль уже проснулся. Он был улыбчив и бодр. Свои инструменты сложил в армейский рюкзак, кое-что завернул в матерчатую сумку.
– Ты готов?
Он снова улыбнулся, глядя на мачете в моей руке, напялил голубую бейсболку и кивнул.
Мы погрузились в пикап. Я сел в кабину, а Джамиль – в кузов, где расположились шестеро рабочих.
Выехав из города, пикап обогнул несколько разрушенных домов и свернул на ведущую к скалам дорогу. В желто-оранжевой породе тут и там зияли гроты, похожие на открытые рты. Когда-то они служили пристанищем буддийским монахам. Целый монастырь в скале, муравейник.
Мы остановились у первой статуи. Каменный идол был настолько высок, что стоящий у подножия человек едва дотянулся бы до его щиколотки. Взглянув наверх, я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Да, повалить такую громадину будет непросто.
– Приступайте! – скомандовал я и отошел к стоящему неподалеку домику, в тени которого прохлаждались трое бойцов. Все были с автоматами, одеты в черные жилеты поверх просторных рубах, бороды блестели от пота.
– Я слышал, будто мулла Омар велел сохранить статуи, – сказал один из бойцов. – Говорят, что сюда туристов возить хотели.
– Кто сюда поедет? – усомнился другой. – Разве есть туристы-смертники?
Поначалу мулла Омар, действительно, хотел остановить разрушение. В Бамиан даже прибыла комиссия ООН и какой-то человек, занимающийся реставрацией и ремонтом дренажной системы. Однако политикам не удалось договориться. Что-то пошло не так, и амир призвал уничтожить «объекты культа».
– Слышал, что шведы предлагали много денег, – сказал мне боец. – Это правда?
– Правда, – ответил я. – Никто не дал афганцам денег, чтобы накормить умирающих детей. Всему миру плевать. Но ради идолов они готовы раскошелиться.
Я снова глянул на статуи. Джамиль и его помощники крутились у ног Будды и отчаянно спорили. Я не выдержал и подошел к ним:
– Что у вас происходит?
– Технический момент, – пояснил взрывник и улыбнулся. – Нужно рассчитать, куда заложить динамит.
Я почувствовал, как от гнева напрягся живот. В первый день Джамиль облазил весь объект, осмотрел его вдоль и поперек – и вот опять.
– Что решил? Куда будешь закладывать?
– Под ноги. Там наибольшая нагрузка.
– Взгляни туда.
Я указал наверх и, когда Джамиль поднял голову, врезал ему в солнечное сплетение. Он замычал и сложился пополам, а затем опустился на колени. Голубая бейсболка упала на землю. Рабочие стояли рядом и не знали, куда им смотреть.