Я не понимаю, что такого смешного сказала, поэтому просто улыбаюсь. Но улыбаюсь не потому, что мне смешно или весело – хотя и это всё-таки тоже, – а потому, что люблю Санту. Люблю не меньше, чем Пашку. Может быть, только маму чуточку больше.
А ещё мне нравится смотреть на старика. На его бороду. И на густые брови. И на потёртый пиджак. И на штаны с отвисшими коленками. И на маленькую шапочку, похожую на крышку от расписной круглой коробки. Он носит свой головной убор на самом затылке, но тот почему-то никогда не падает.
Вообще-то Санта совсем не похож на Санта-Клауса, но для меня он всё равно Санта. Потому что такой же большой и добрый. И длинная седая борода у него всё-таки есть.
– Вот, – я лезу в рюкзак за бутербродом и протягиваю его Санте, будто бы тот рядом. – Это тебе.
Потом подбегаю к старику и протягиваю ему бутерброд ещё раз, теперь уже по-настоящему.
– Что это? – спрашивает он, будто бы не знает.
Хотя мой бутерброд, конечно, выглядит странно: батон расплющился, а масло размазалось по пакету.
– Бутер! – с гордостью заявляю я, потому что мне всё-таки удалось сохранить его в целости. – Я несла его специально для тебя! Он очень вкусный, попробуй!
И мой желудок в подтверждение издаёт протяжный громкий рык. Но я ещё успею к обеду в Центре.
– Ступай домой, Лисичка, – смотрит мне прямо в глаза Санта, а потом поспешно устремляется к своему жилищу и сразу же запирает за собой дверь.
А я всё стою как стояла и продолжаю улыбаться. Как будто чувствую, что сегодня за мной в Центр придёт мама.
Глава 6
Я постоянно ломаю голову и думаю, что же такое счастье, какое оно для меня? Наверное, оно для каждого из нас разное, своё собственное. У кого-то большое и надёжное, у кого-то сладкое, в вафельном стаканчике. А у другого, может быть, яркое и искрящееся, как взрывы фейерверка.
Я не знаю, какое оно у меня, но, когда я его чувствую, внутри становится тепло-тепло, почти жарко. Даже если дома остывшие батареи. Даже если мы с мамой едим холодные слипшиеся макароны. Даже если за окном первый лёгкий мороз, а я без штанов и без шапки, как сегодня. Ведь шапку я отдала Джульбабосу, а колготки надела грязные. Но когда пришла в школу, застирала и повесила на батарею в туалете ещё до начала первого урока, чтобы Мухин больше не называл меня заразной дебилкой.
Смотрю на доску, переписываю в свою тетрадь всё то, что изобразила наша учительница, Анна Максимовна, и чувствую себя абсолютно счастливой. Тем более что сегодня к нам в Центр наконец-то должен прийти Пашка.
– Лиза! Лиза Вертеньева! – окликает меня учительница после уроков. – Задержись, пожалуйста, на минутку.
И я, прикрыв голые колени рюкзаком, бреду к её столу. Потому что заранее знаю, что она мне скажет. Точнее, спросит. Поэтому прячу глаза и, чтобы не было скучно, рассматриваю чёрные чёрточки на линолеуме. Они повсюду, и я перескакиваю с одной на другую: с большой – на маленькую, с крохотной – на огромную.
– Лиза, скажи… – аккуратно заглядывает мне в лицо Анна Максимовна, и я невольно скукоживаюсь. Сейчас спросит, сейчас… и вот: – А ты сегодня где ночевала?
Наверно, она уже увидела.
Теперь мне незачем прятать ноги.
Но как она не понимает, что это всё пустое?
Что мне без разницы!
Мне совсем не холодно.
Я счастлива!
– Дома.
Кивает с кислым выражением лица, как будто мне очень срочно посочувствовать нужно.
Зря она это всё.
Дома мне было хорошо и спокойно.
– Октябрь на улице… – качает головой. – Лиза! Ты же взрослая девочка!
Вы тоже взрослая, Анна Максимовна!
Зачем вам в стотысячный раз объяснять, что будильника у мамы нет и я, как всегда, проспала. Потом опаздывала, и, как назло, штаны куда-то запропастились… а остальные мои вещи остались в Центре. Неужели вы сами этого не понимаете?
– Мои колготки на батарее, – выдавливаю из себя я.
– А что они там делают?
– Я их застирала, – поднимаю на неё глаза, но сразу же отвожу в сторону.
– Ты… ты описалась? – произносит учительница так, как будто я и в самом деле дебилка.
И приспускает очки, рассматривая меня ещё внимательнее.
– Нет! – вскрикиваю я и собираюсь бежать. Мне так стыдно! Стыдно, хоть я этого и не делала!
Но Анна Максимовна успевает схватить меня за руку:
– Ладно, хорошо. Неважно, что там с твоими колготками. Тебя сегодня кто заберёт?
Ведь теперь меня обязательно кто-то должен забирать. Она же увидела меня с Сантой, и ей это не понравилось! И, конечно же, сообщила в Центр. Там мне долго объясняли, что с такими, как Санта, не стоит общаться. Но я всё же не поняла почему – только потому, что он одинок и у него никого нет? Потому что у него совсем-совсем нет денег? Глупость какая-то несусветная! Это с ними со всеми не стоит общаться!
Не стоит…
Но я всё-таки отвечаю:
– Алёна. То есть… Алёна Вячеславовна.
– Алёна Вячеславовна – это прекрасно.
А мама?
Мама – разве не прекрасно?
Для них. Для них, для всех! Для всех, кто страшнее могилы!
Нет, не прекрасно…
Алёна, конечно, тоже хорошая: она добрая, смешная, молодая совсем и очень красивая. У неё даже есть жених, и это не Стасин брат Арчибальд, а высокий смешной студент техникума. И зовут его так же, как моего Пашку. Удачное совпадение, не правда ли? Но разве Алёна хоть на столечко, хоть на чуточку, хоть на граммуличку может быть лучше мамы? Может?
К тому же она просто воспитательница в нашем Центре…
Глава 7
– Не пойду! Не пойду! – Я изо всех сил упираюсь ладонями в стенку рядом с дверью. – Я не хочу туда! Не хочу!
Но Алёне удаётся выпихнуть меня наружу.
– Лизочка, солнышко, ты должна. Ты обязана ходить в школу! Иначе тебе придётся всю жизнь мести асфальт или мыть туалеты.
– Ну и что! Ну и что! – почти плачу я. – Не вижу в этом ничего плохого! Тётя Люба же моет! А сторож дядя Коля метёт!
– Ты не представляешь, как им тяжело.
– А вы не представляете, как мне тяжело! – скулю я, потому что внутри меня всё скулит. Завывает, будто ветер в коридорных щелях. Даже сердце сжалось и поскрипывает.
Ах, если бы тут был Пашка! Он бы меня понял. Он бы встал на мою сторону. Но его нет, он с мамой, а я здесь. И меня никто не понимает.
Ещё и голос воспитательницы младшей группы гремит за спиной:
– Чего ты с ней церемонишься? Схватила за руку и повела!
И Алёна берёт меня за руку.
– Я не хочу! Я хочу домой, – всхлипываю я. – К маме!
И на мгновение воцаряется жуткая тишина, как будто все умерли. Как будто всех поглотила могила.
– Ты разве не знаешь, где сейчас твоя мама?
И я вспоминаю, как вчера её увозила скорая. И как инспектор Прибытко опять давал бабе Нюре какие-то бумаги, а потом вёл меня за руку в Центр, где все охали и вздыхали, потому что за несколько часов до этого мама «трезвая, как стёклышко» забрала меня домой – они сами нас отпустили.
Я мысленно съёживаюсь и вспоминаю, какая рука у инспектора Прибытко – холодная и тяжёлая, как камень. Да и лицо у него не лучше – такое же серое и в выбоинах. А у Алёны и рука нежная, тёплая, и лицо красивое – светлое, чистое, с бордовыми накрашенными губами.
Я вздыхаю и послушно волокусь за Алёной…
– Ну, что у тебя там случилось? Почему ты сначала не хотела идти в школу? – спрашивает Алёна, когда мы остаёмся одни.
Сонечка давным-давно в школе – её школа ближе к нашему Центру, а Канюша уже летит стрелой к воротам Белой Скалы, как только та показывается на горизонте. В первых классах сегодня чаепитие, их посвящают в первоклассники, и Канюша рад такому событию.
Нас никто не услышит. Поэтому я прищуриваюсь и произношу так, будто бы это правда:
– Да ничего. Я просто описалась.
– Как? – охает Алёна и выпускает мою руку.
А потом останавливается. Но сразу же догоняет и садится передо мной на корточки.
– Ох, Лизочек, – шепчет она, теребя мои пальцы. – Бывает, бывает. Всё бывает. Никто ни от чего не застрахован. Всякое случается. Я однажды тоже… Тоже, как ты… Правда, в садике. Но в старшей группе! И идти потом не хотелось… – бормочет она, уводя глаза в сторону, и вдруг становится такой жалкой и маленькой.
Нет, никак не удаётся представить Алёну в мокрых колготках!
А она продолжает:
– Они, наверно, смеялись… Смеялись? Твои одноклассники. – И встаёт, не дожидаясь ответа. – Они просто глупые. Глупые! Они не понимают. Ни-че-го не понимают!
– Да нет. Они вроде нормальные.
– Да?
– Угу, – слегка улыбаюсь я, пока ковыряю носком ботинка прилипший к асфальту осиновый прелый листок. – Но ты… ты очень хорошая.
– Я?
– Угу. Иди! Я сама дойду.
– Всё хорошо? – уточняет Алёна.
– Да.
– Точно?
– Точно.
– Ладно, – кивает она и делает шаг назад. – Ты умница.
А потом машет и пятится. И я машу. Долго машу, не двигаясь с места.
Мне нравится, как Алёна улыбается. Я хотела бы научиться так же, но, сколько бы ни старалась скопировать её улыбку, ничего не получается. И представить Алёну в мокрых колготках тоже не получается.
Когда она превращается в серую крохотную точку, а потом и вовсе скрывается за поворотом, я, ни на миг не задумавшись, разворачиваюсь и со всех ног бегу прочь от школы – к Санте.
– Она меня поглотила! Белая Скала! – выпаливаю я, как только оказываюсь во дворе старика. Мне хочется рассказать ему всё, но сначала заплыв.
Я в два прыжка взбираюсь на груду досок и прямо с неё прыгаю в каноэ.
– Я до маяка и обратно! – предупреждаю Санту, пока он отвинчивает кран.
Хватаю вёсла, отталкиваюсь ими и вот уже плыву.
Каноэ красиво скользит по воде, я упираюсь ногами в дно и всё гребу и гребу, пока не добираюсь до больших камней. Там поворачиваю к северу, в противоположную сторону от Белой Скалы. Каноэ длинное и неходкое, но я отлично держу его на плаву.
– Скоро зима, Лисичка, – хрипит старик где-то позади меня. – Ещё два-три дня, и вентиль примёрзнет окончательно. Так что это твоя последняя кругосветка в этом году.