–Почему же они этого не делают?
–Потому что людям вроде Ариэля Шарона не нужна ни гармония, ни мир. Они любят власть превыше всего, а страх и насилие – единственное, что позволяет им эту власть удерживать.
–Звучит жестко, – заметил бразилец.
–Здесь всё жестко, мой друг, – ответил другой. – Особенно для матерей, которые каждый день видят, как их сыновей убивают или как они сами превращаются в живые бомбы. Вот почему у меня появляется ощущение, что такие люди, как Шарон, просто не хотят, чтобы через пару лет у иорданцев был свой собственный «речной рай» из пресной воды. Что они тогда скажут? Какую отговорку придумают, чтобы продолжать свои абсурдные поселения?
–С такой точки зрения всё логично.
–Абсолютно, – настаивал Ваффи Ваад. – Знаешь, как мы назовем проект, когда он завершится? «Река мира». Но я тебя уверяю: очень многие не хотят, чтобы эта река, а тем более этот мир, существовали.
ГЛАВА 9
Находясь в гамаке на веранде уютного здания, наслаждаясь вечерним ветерком и наблюдая, как солнце, похожее на раскалённый доблон, начинает скрываться за холмами Массады, Гаэтано Дердерян наслаждался тишиной, размышляя о всём, что он услышал и увидел за этот удивительный день.
Горожанин по натуре, родившийся в стране с самыми обширными и влажными джунглями на планете, он чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег, в самом сердце пустыни, по которой сорок лет скитались израильтяне. Но, что удивительно, он не ощущал ни капли дискомфорта – напротив, его охватывало чувство, что он открыл глаза на мир, о существовании которого даже не подозревал.
Не будучи специалистом в физике, он тем не менее понял из объяснений дубайца, что вековая мечта – превратить моря в реки – вот-вот сбудется. Старик Захария мог с улыбкой покоиться в своей могиле. «Храм» возродит берега Мертвого моря.
И тут он снова улыбнулся – горько, с оттенком ревности к Ромену Лакруа. Хотя на этот раз зависть не была вызвана ни его великолепной женой, ни дворцом, ни коллекцией шедевров живописи, ни несметным богатством.
Он завидовал тому, что тот реализует дело, которое войдёт в историю как триумф человека над самой враждебной природой.
– «Проект реализуется корпорацией "Акварио & Орион" без чьей-либо помощи…» – с гордостью говорил Ваффи Ваад. – «Четыре миллиарда долларов мы вложили из собственного кармана, чтобы воплотить в жизнь "Реку мира".»
Ооооу!
Человеку, способному воплотить такую мечту, нельзя отказать в праве на женщину вроде Наимы Фонсеки.
А женщина вроде Наимы Фонсеки достойна именно такого человека.
Уххх, оёёй!
Он закрыл глаза, но тут же снова открыл их – перед мысленным взором всплыла нежная линия её груди.
И ветер пустыни, казалось, доносил до него пьянящий аромат её кожи.
Солнце скрылось за горами, и густые тени окутали не землю – человека, раскачивающегося в гамаке.
Они так же окутали и его душу – густым отчаянием, ведь любовь может быть как ослепительным светом, так и непроглядной тьмой. И он прекрасно знал, что ему досталась теневая сторона той прекрасной луны.
Никакой надежды не оставалось у него против такого соперника, как француз.
Но Наима всё равно оставалась такой прекрасной!
Он представил её всю в белом, с широкой шляпой, бросающей бутылку шампанского, которой будет торжественно открыт «Река мира».
А её муж, как всегда, будет рядом, обнимет её за талию, поцелует в шею и вдохнет аромат её духов!
– А хуже всего то, – пробормотал он про себя, – что этот сукин сын мне начинает нравиться. Мир несправедлив. У одних – всё, у других – ничего.
Он снова усмехнулся, издеваясь над собой и над нелепой ревностью, что его терзала.
– Думал, ты умнее, – сказал он себе. – Намного умнее.
Но он был достаточно умен, чтобы понимать: чувства имеют мало общего с разумом.
И вдруг, сам того не желая, вспомнил одну особенно страстную ночь, когда сказал своей тогдашней любовнице – эквадорке, имя которой он так никогда и не запомнил:
– Несомненно, любовь – это узы.
– Ты ошибаешься, – уверенно ответила она. – Любовь соединяет. Это секс связывает. Когда любовь уходит, люди постепенно отдаляются, но почти всегда остаётся привязанность. А вот когда исчезает секс, все узы развязываются так, будто их и не было.
– А у нас – это любовь или секс?
– Чистый секс, дорогой. Чистейший! Урожай 69-го. Так что через месяц, если я тебя увижу, то не вспомню.
И ведь права была, как бы её ни звали. Хоть их роман был бурным, но с последним салютом всё ушло в густую тьму и стало очередной страницей в огромной книге забвения.
Но он был уверен – с Наимой Фонсекой всё по-другому.
С Наимой любовь и секс – это одно и то же. То, что соединяет и связывает навсегда. Женщина, которой нет места в книге забвения.
Тем временем сгущались сумерки – и вдали раздался первый взрыв.
На дне открытого карьера, почти на семьсот метров ниже уровня моря, рабочие начали ночные буровые работы под светом прожекторов, ведь под палящим солнцем пустыни это место превращалось в филиал ада.
– Работа тяжелейшая, – уточнил Ваффи Ваад. – Ночью бурим с динамитом, днём убираем землю с помощью машин с кондиционерами. Без них люди бы просто обезвоживались. Иногда температура доходит до семидесяти градусов.
– А отдых бывает?
– Никогда. Работа идёт круглосуточно. Мусульмане отдыхают в четверг и пятницу, христиане – в субботу и воскресенье. Так мы и трудимся, не теряя ни минуты, уже два года.
И всё это, несомненно, было заслугой невероятной силы воли Ромена Лакруа, который проявил себя как настоящий предприниматель с дальновидным мышлением, взявшись за столь амбициозный проект и доведя его до воплощения.
Кто мог бы мечтать отбить у него жену? Уж он точно – нет.
И никто, у кого есть хоть капля здравого смысла.
Он вновь попытался выбросить из головы женщину с глазами цвета мёда и сосредоточиться на своей работе – а именно, выяснить, кто пытается убить её мужа.
Ему нужно было подумать, но, несмотря на то, что место и ночь как будто располагали к размышлениям, гул взрывов мешал ему – мысли его были словно голуби, которые пытаются усесться на голову статуи, но каждый раз взрыв вновь и вновь вспугивал их.
Его ментальная шахматная доска становилась всё более хаотичной: ладьи, пешки, кони – всё скакало туда-сюда, не зная покоя, белому королю угрожала всё большая опасность, а ферзь занял почти всё поле.
Гаэтано Дердерян потерял курс и знал это.
С того самого момента, как он приземлился в Дубае, столкнувшись с роскошной экстравагантностью города, который можно было бы назвать Багдадом XXI века в версии «Тысячи и одной ночи», и с того самого момента, как согласился вступить в отношения с проституткой – чего прежде никогда не делал, – его нейроны, казалось, начали жить собственной жизнью, словно их освободили от старых цепей.
Он скучал по прохладной, тихой комнате в полумраке, где из мебели был бы только кресло с высокими спинками и белая стена, в которую можно было бы уставиться, сидя часами, вновь и вновь расставляя всё по местам в своём уме.
Незадолго до ужина, когда на небе за его спиной начала показываться растущая луна, рядом с ним сел Индро Карневалли.
– О чём думаешь? – поинтересовался он.
– О всём, кроме того, о чём должен думать, – откровенно признался тот. – Часто мне кажется, что мои мысли расплавились.
– Возможно, дело в жаре, – попытался пошутить итальянец.
– Забываешь, что я родился в Пернамбуку, – ответил он. – Меня сражает холод, а не жара. Но сейчас, по ощущениям, будто я в Сибири.
– Я тебя знаю. Знаю, что ты быстро восстановишь равновесие, – сказал другой, едва заметно улыбнувшись. – Ты всегда немного теряешься перед тем, как найти решение.
– Может, ты и прав, – признал бразилец. – Хотелось бы верить. Но боюсь, что на этот раз всё сложнее. Это не один вопрос с одним ответом, а множество проблем, требующих множества решений.
– Например?
– Саботажи.
– Саботажи? – переспросил Индро Карневалли, явно озадаченный. – И какое отношение саботажи имеют к краже Ван Гога, к гибели Шами, Баррьера и Таберньера, и к угрозам в адрес Ромена Лакруа?
– Я не знаю. Но меня не убеждает версия о том, что это дело рук ортодоксальных иудеев. По той же логике, можно было бы обвинить исламских фундаменталистов.
– Фундаменталистов? – снова переспросил тот. – Зачем им вредить своим же людям? Эта опреснительная установка – настоящий дар небес для иорданцев.
– Вот именно. Потому что она благословение. Она превратит Иорданию в рай.
– И что в этом плохого?
– С нашей точки зрения – ничего. Но не стоит забывать, что Иордания – либеральное, современное и демократическое королевство, в котором не действуют те жёсткие законы и архаичные обычаи, которые фундаменталисты стремятся навязать любой ценой.
– Возможно, ты прав. Для фундаменталистов идеалом являются талибы в Афганистане, заставляющие женщин скрываться с головы до пят и взрывающие статуи Будды.
– А значит, логично, что они выступают против «неверных» иорданцев, которые позволяют женщинам щеголять в купальниках и строят «дьявольские опреснители».
– Думаешь, этого достаточно, чтобы их саботировать?
– В последние годы я видел столько зверств, совершённых во имя веры – любой веры! – что меня уже ничто не удивляет.
– Полагаю, с точки зрения талиба допустить, чтобы страна вроде Иордании превратила пустыни в оазисы и позволила своему народу процветать и быть счастливым – это высшая форма кощунства.
– И недопустимое поражение для тех, кто проповедует победу мракобесия и отсталости, – подтвердил собеседник. – Имей в виду: кто ест досыта и любит страстно, редко становится фанатиком. Ряды экстремистов пополняются голодными и импотентами. Это справедливо для всех религий и политических идеологий.
– Согласен, – пробормотал Индро Карневалли, не слишком уверенно. – Но давай пока отбросим крайности. Кто ещё, помимо них, мог бы быть заинтересован в саботаже?