– Но несмотря на это ты собираешься её сдать?
– Ни в коем случае! – возмутился тот. – Я не собираюсь её выдавать. Это было бы не весело.
– Тогда что?
– Я собираюсь забрать у неё картины.
– Забрать картины? Святой Геннаро, помоги нам! С каких это пор мы воруем у людей?
– С тех пор, как люди воруют у других. Но не волнуйся: на самом деле мы просто заберём оригиналы и оставим ей те самые копии, которые ей так нравятся, пусть продолжает ими наслаждаться.
– Ну и подстава!
– Дадим ей попробовать собственное лекарство.
– Не думаю, что ей это понравится.
– Надеюсь, что нет. Мне будет приятно увидеть её лицо, зная, что она даже не сможет заявить о краже того, что сама когда-то украла.
– Она взбесится.
– Может, отнесётся с пониманием. В любом случае, могу гарантировать, что «Дердерян и партнёры» получат огромный престиж за то, что вернут картины их настоящим владельцам.
– И как мы это объясним?
– Просто скажем, что их нам передал раскаявшийся вор, доверившись нашей честности.
– И кто в это поверит?
– Все, потому что люди охотно верят в то, что им выгодно.
– Но у Лакруа всё равно останется вор в доме.
– Знаю. И как только всё уляжется, мы нанесём визит нашей доброй подруге, попросим назвать имя её сообщника и посоветуем ей образумиться, если не хочет попасть в тюрьму. Может, даже подружимся. Я люблю людей с воображением.
– Всё это хорошо, но, думаю, если всё обстоит так, как ты говоришь, кража этой картины никак не связана с диверсиями, убийствами и угрозами.
– И не связана.
– Ты уверен?
– Настолько, насколько это возможно в подобных случаях.
Индро Карневалли почесал голову, будто надеясь, что если почесать сильнее, идеи появятся сами собой. Он был умным и способным человеком, хотя и неопытным в столь сложной профессии, и, даже приняв объяснение «шефа» на веру, чувствовал, что остаётся слишком много тёмных пятен.
– Мы не раз говорили о совпадениях и случайностях, – наконец произнёс он. – И я по-прежнему считаю, что это плохое объяснение.
– И ты прав, – безмятежно согласился собеседник. – Случайность и совпадение – противоположны логике и разуму.
– Ты всегда настаиваешь, что нельзя на них опираться в расследованиях.
– И я по-прежнему настаиваю, но, увы, они существуют. Они часть повседневной жизни, и то, что они нам не нравятся, не делает их менее реальными. Особенно, когда речь идёт о таком человеке, как Ромен Лакруа. За месяц с ним происходит больше, чем с другим за десять лет, ведь он вращается в стольких кругах и дёргает за столько нитей, что даже не желая того, оказывается втянут в десятки дел одновременно.
– Наверное, ты прав. Нас с тобой никто не стал бы грабить ради Ван Гога, просто потому что у нас его нет. И никто бы не устраивал диверсий на стройке, которую мы бы даже не решились начать.
Гаэтано Дердерян развёл руки, ладонями вверх, как бы показывая, что сказанное им – неопровержимо:
– Такова жизнь. Надо принять её во всём её многообразии и рассматривать каждую проблему как отдельную и уникальную.
– Ты начальник, – последовал ответ, в котором сквозил скептицизм. – Я уважаю твою точку зрения, но боюсь, что мы крепко влетим.
– Возможно! – признал тот. – Но я уже заработал достаточно, чтобы не думать о будущем. А продолжаю работать потому, что меня всё больше увлекают задачи, требующие нестандартных решений. Может, я и спасу жизнь Ромену Лакруа, а может, и нет – пока рано говорить. Но точно знаю, что за этот месяц узнал много нового и очень интересного.
ГЛАВА 10
Грохот, прозвучавший почти с рассветом, мало походил на привычные взрывы внизу ущелья.
Огненные всполохи взметнулись к небу в десяти километрах от них, на равнине у побережья Красного моря.
Ночь рассеялась под алым горизонтом, и на рассвете, когда стало ясно, что диверсанты уже ушли, все направились туда, где взлетели на воздух пять трубопроводов, а шесть тяжёлых экскаваторов и две гигантские краны превратились в дымящиеся груды металлолома.
К счастью, не пришлось сожалеть о человеческих жертвах – всего лишь четыре человека получили незначительные ранения. Однако бригада рабочих, в основном филиппинцев, всё ещё дрожала при воспоминании о том, как тихая ночь внезапно превратилась в настоящий филиал ада.
Прораб – украинец ростом почти два метра, похожий на гориллу в шляпе – ругался на своём языке, обращаясь к иорданским солдатам, которые отвечали ему по-арабски, так что сцена была бы даже комична, если бы не очевидность случившейся катастрофы.
– Две недели работы! – сокрушался прораб, когда ему удалось хоть немного взять себя в руки. – Две недели насмарку, и как минимум ещё две до прибытия новых кранов, а без них мы не сможем уложить трубы.
Они были настолько огромны, что внутри мог проехать автомобиль. Стенки из фиброцемента толщиной почти в десять сантиметров – очевидно, что без специальной тяжёлой техники их сдвинуть было невозможно.
– Это какой-то бесконечный кошмар… – пожаловался Ваффи Ваад, усевшись на гигантскую покрышку, которую отбросило почти на тридцать метров и частично занесло песком. – Не проходит и недели без нападения. И беспокоит меня не столько экономический ущерб или задержки. Меня деморализует то, что я не могу понять, зачем кому-то мешать делу, которое принесёт пользу стольким людям, умирающим от жажды. У Иордании осталось воды максимум на три-четыре года. Если мы не успеем завершить проект, большинство её жителей пополнит ряды тысяч переселенцев, скитающихся по миру.
– Не думал, что эта опреснительная установка настолько важна для страны, – заметил бразилец.
– А вот так и есть! – уверенно ответил дубайский инженер. – Альтернатива была – использовать водоносный горизонт, найденный очень далеко, почти у границы с Аравией. Но это было бы гораздо дороже: воду пришлось бы поднимать с большой глубины и перекачивать до столицы. К тому же это решение максимум на пять-шесть лет. А этот проект – вечный. – Он резко выругался. – Но эти проклятые евреи не хотят, чтобы мы этого добились! – заключил он.
– Ты уверен, что это евреи?
– А кто же ещё? – поднял руку, указывая вперёд. – Вон та линия, почти на расстоянии броска камня – граница с Израилем. Им нужно только пересечь её ночью, пробежать немного, заложить бомбу и вернуться в свою проклятую страну до взрыва.
– Но зачем?
– Я тебе уже объяснял на той неделе.
– Помню. Но, честно говоря, это не показалось мне разумным объяснением.
– Разумным? – переспросил тот, делая вид, что ужаснулся. – И как ты ожидаешь разумности в таких условиях? Ненависть между арабами и евреями – древнейшая и самая иррациональная вещь на свете. Это как старая притча о короле и его генералах. Скажи любому из них, что выколешь ему один глаз, но врагу – оба, он согласится. А предложи сокровище с условием, что враг получит вдвое больше – он откажется.
– И когда же закончится этот абсурд?
– Никогда. Потому что, если по какой-то причине евреи исчезнут, мы поспешим навязать кому-нибудь их веру, лишь бы было кого ненавидеть. И они сделают то же самое с нами. Потому что если человеку трудно жить без любви, то религии невозможно существовать без ненависти.
– Но ведь в основе всех религий лежит принцип любви к ближнему.
Ваффи Ваад встал со своего места, бросил долгий взгляд на пустыню вокруг и на всё ещё дымящиеся обломки некогда сверкающей и дорогостоящей техники, и почти без эмоций заметил:
– С религиями как с деревьями. Когда они вырастают, их узнают не по корням, а по плодам. А плоды всегда оказываются горькими.
Гаэтано Дердериан с удивлением посмотрел на него.
– Я считал тебя верующим человеком, – сказал он.
– Так и есть, – уверенно ответил Ваффи. – Как мне не верить, если Аллах дал мне всё, что только можно дать человеку? У меня есть здоровье, прекрасная семья, я настолько богат, что могу позволить себе тратить деньги на помощь своему народу. А есть другие, богаче меня и якобы более верующие, которые позволяют, чтобы людей убивали или чтобы они жили в нищете.
– Лига арабских государств оказывает финансовую помощь палестинцам.
– Жалкую помощь! Просто подачки! Я ненавижу евреев, но должен признать, что несмотря на их репутацию скупцов, они гораздо щедрее нас. Государство Израиль живёт благодаря пожертвованиям евреев со всего мира, которые иногда отказывают себе даже в самом необходимом, тогда как я знаю нефтяных шейхов, которые предпочитают проиграть миллионы в казино, чем построить клинику в Газе.
– Да, мне это известно, – признал пернамбуканец. – Хотя удивлён, что ты это признаёшь.
– А я разбогател благодаря уму, – с усмешкой ответил тот, – а не фанатизму. А теперь, пожалуй, пора трогаться, жара нарастает, а мне не терпится искупаться в Красном море.
Пару часов спустя они действительно отдыхали на пляже у борта роскошной яхты, которую корпорация арендовала исключительно для персонала, участвующего в грандиозном проекте «Река Мира». Судно стояло на якоре недалеко от точки, условно разделяющей иорданскую Акабу и израильский Эйлат.
С моря или с воздуха невозможно было определить, где кончается одна страна и начинается другая. Пляж был открыт для свободного прохода и почти не охранялся, так что вполне могло случиться, что двое отдыхающих перекидываются мячом через невидимую границу.
Обычно не возникало проблем с сосуществованием, и даже шли разговоры о возможном объединении муниципалитетов и коммунальных служб – как пример того, чего могут достичь люди, если отбросят различия в расе, вере и идеологии и начнут действовать с доброй волей.
Современная Акаба, полная туристов-дайверов, ничем не напоминала древнюю крепость, которую полковник Лоуренс и его отряд бедуинов на верблюдах отобрали у турок в самой знаменитой и кровавой из своих битв. Но широкие пальмовые рощи и красноватые холмы, защищающие её от ветров с аравийской пустыни, всё так же обрамляли лазурные воды, врезающиеся в сушу, словно острый язык, который миллионы лет назад ещё соединялся с ныне далёким Мёртвым морем.