«БЕЙ ХУТУ КНУТОМ, ИНАЧЕ МЫ БУДЕМ БИТЬ КНУТОМ ТЕБЯ». Жестокость не ограничивалась избиениями: изнуренные принудительными общественными работами крестьяне забрасывали собственные поля, и плодородные холмы Руанды не раз поражал голод. Начиная с 1920‑х сотни тысяч хуту и обедневших деревенских тутси бежали на север — в Уганду и на запад — в Конго, чтобы искать счастья в качестве сельскохозяйственных рабочих-мигрантов.
Какова бы ни была идентичность хуту и тутси в доколониальном государстве, это уже не имело никакого значения: бельгийцы сделали этническую принадлежность определяющей чертой руандийского бытия. Большинство хуту и тутси все еще поддерживали довольно сердечные отношения, продолжали заключать смешанные браки, а судьбы «рядовых тутси» в горах оставались почти неотличимыми от судеб их соседей-хуту. Но поскольку каждого школьника воспитывали на доктрине расового превосходства и неполноценности, идея коллективной национальной идентичности постепенно сдавала свои позиции, и по обе стороны разделительной границы между хуту и тутси развивались взаимоисключающие дискурсы, основанные на взаимных претензиях на права и обидах.
Трибализм[6] порождает трибализм. Сама Бельгия была страной, разделенной по «этническим» линиям, и франкоязычное валлонское меньшинство столетиями доминировало там над фламандским большинством. Но после длительной «общественной революции» Бельгия вступила в эпоху большего демографического равенства. ФЛАМАНДСКИЕ СВЯЩЕННИКИ, КОТОРЫЕ НАЧАЛИ ПОЯВЛЯТЬСЯ В РУАНДЕ ПОСЛЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ, ИДЕНТИФИЦИРОВАЛИСЬ С ХУТУ И ПОДОГРЕВАЛИ ИХ СТРЕМЛЕНИЯ К ПОЛИТИЧЕСКИМ ПЕРЕМЕНАМ. В то же время бельгийская колониальная администрация была передана под опеку Организации Объединенных Наций, и на администрацию оказывалось давление с целью подготовить почву для независимости Руанды. Политические активисты-хуту начали призывать к правлению большинства и своей собственной «социальной революции». Однако политическая борьба в Руанде никогда не была настоящим стремлением к равенству: вопрос был лишь в том, кто будет доминировать в этнически биполярном государстве.
В марте 1957 г. группа из девяти интеллектуалов-хуту опубликовала трактат, известный как «Манифест хуту», выступая за «демократию»; они не отвергали хамитский миф, даже соглашались с ним. Если тутси были иностранными захватчиками, приводили довод авторы, значит, Руанда имеет полное право быть государством большинства хуту. Это и выдавалось за демократическую мысль в Руанде: численный перевес был на стороне хуту. «Манифест» решительно отрицал необходимость избавиться от этнических удостоверений личности — из страха, что это «не позволит статистическому закону установить реальность фактов», словно национальная принадлежность к тутси или хуту автоматически определяла политические взгляды человека. Были и более умеренные точки зрения, но кто слушает умеренных во времена революции? Когда возникли новые партии хуту, призывавшие массы объединяться в своем «хутуизме», полные демократического энтузиазма бельгийцы запланировали выборы. Однако, прежде чем руандийцы смогли увидеть, как выглядит ящик для голосования, сотни их были убиты.
1 ноября 1959 г. в центральной руандийской провинции Гитарама заместитель главы местной администрации по имени Доминик Мбонъюмутва был избит группой мужчин. Мбонъюмутва был политическим активистом-хуту, а напавшие на него были политическими активистами-тутси, и почти сразу же после того, как они разделались со своей жертвой, расползлись слухи о том, что Мбонъюмутва мертв. На самом деле он не умер, но этим слухам верили; даже сейчас есть хуту, которые считают, что Мбонъюмутва был убит в тот вечер. Вспоминая прошлое, руандийцы говорят, что подобный инцидент так или иначе был неизбежен. Но когда вы в следующий раз прочтете историю вроде той, которая была напечатана на первой странице «Нью-Йорк таймс» в октябре 1997 г., сообщая о «вековой вражде между этническими группами тутси и хуту», знайте, что до того, как избиение Мбонъюмутвы зажгло эту искру в 1959 г., никакого систематического политического насилия между хуту и тутси не существовало — нигде.
Не прошло и 24 часов с момента избиения в Гитараме, а бродячие банды хуту уже нападали на чиновников-тутси и громили дома других тутси. «Социальная революция» началась. Меньше чем за неделю насилие распространилось по большей части территории страны. Хуту самоорганизовались, обычно в группы по десять человек, возглавляемые мужчиной со свистком, чтобы проводить против тутси кампанию грабежей, поджогов, периодических убийств. Этот народный подъем стал известен под названием «ветер разрушения», и одним из его самых горячих поклонников был бельгийский полковник по имени Ги Ложист, который прибыл в Руанду из Конго за три дня до избиения Мбонъюмутвы, чтобы контролировать беспорядки. Руандийцы, которых интересовал вопрос, каково отношение Ложиста к насилию, могли убедиться в том, что его БЕЛЬГИЙСКИЕ СОЛДАТЫ ПРАЗДНО СТОЯЛИ, НАБЛЮДАЯ, КАК ХУТУ ПОДЖИГАЮТ ДОМА ТУТСИ. Сам Ложист говорил об этом 24 года спустя так: «То время было крайне важным для Руанды. Его народу необходимы были поддержка и защита».
А разве тутси не были руандийским народом? За четыре месяца до начала революции мвами, который правил почти 30 лет и был по-прежнему популярен у многих хуту, отправился в Бурунди, чтобы встретиться с бельгийским врачом для лечения от венерического заболевания. Врач сделал ему укол, мвами потерял сознание и умер, очевидно, от аллергического шока. Но сильные подозрения, что он был отравлен, утвердились среди руандийских тутси, создав еще большее напряжение в и без того разрушающихся отношениях с их былыми бельгийскими покровителями. В начале ноября, когда новый мвами, политически непроверенный 25-летний король, попросил у полковника Ложиста разрешения отрядить солдат против революционеров-хуту, ему было отказано. Силы роялистов все равно вступили в бой, но, хотя в ноябре было убито немного больше хуту, чем тутси, контрнаступление вскоре захлебнулось. «Мы должны выбрать свою сторону», — заявлял полковник Ложист в начале 1960 г., в то время как дома тутси продолжали пылать, да и впоследствии он ничуть не сожалел о том, что «был так пристрастен в своем отношении к тутси».
Ложист, который практически руководил революцией, видел в себе защитника демократизации, чья задача состояла в том, чтобы исправить вопиющий вред, нанесенный колониальным порядком, которому он служил. «Я спрашиваю себя, какая черта моей личности заставила меня содействовать такой революции, — вспоминал он. — Несомненно, это было желание вернуть людям их достоинство. И, пожалуй, в не меньшей степени — желание унизить высокомерие и обнажить двуличие аристократии — несправедливой и деспотической по самой сути своей».
Однако, даже если в основе революции лежит обоснованное недовольство, это не гарантирует, что революционный порядок будет справедливым. В начале 1960 г. полковник Ложист срежиссировал военный переворот, издав государственный декрет, который замещал начальников-тутси начальниками-хуту. Муниципальные выборы были проведены в середине года, и благодаря тому, что на избирательных участках председательствовали хуту, представителям хуту досталось по меньшей мере 90% ключевых постов. К тому времени более 20 тысяч тутси были изгнаны из своих домов, и это число продолжало быстро расти: лидеры хуту организовывали насилие против тутси или просто арестовывали их без суда и следствия, чтобы утвердить свою власть и захватить собственность тутси. Среди потока беженцев-тутси, устремившихся в изгнание, был и мвами.
«Революция свершилась», — объявил в октябре полковник Ложист во время введения в должность временного правительства, возглавленного Грегуаром Кайибандой, одним из авторов «Манифеста хуту», который вторил ему в своей речи словами: «Демократия повергла феодализм». Ложист тоже произнес речь — и, очевидно, ощущал в этот момент свое историческое величие, поскольку изрек следующее пророческое предостережение: «Демократия не будет демократией, если она не будет столь же успешной в уважении к правам меньшинств… Страна, где законность лишается этого фундаментального качества, готовит ужаснейшие беспорядки и собственное падение». Но это пророчество не сочеталось с духом революции, которую возглавлял Ложист.
Безусловно, никто в Руанде конца 1950‑х не предлагал альтернативы племенному строению политической системы. Колониальное государство и колониальная церковь сделали это почти немыслимым, и хотя бельгийцы на заре Эпохи Независимостей переметнулись с одной этнической стороны на другую, «новый порядок», который они подготовили, был всего лишь прежним порядком, только поставленным с ног на голову. В январе 1961 г. бельгийцы устроили съезд новых руандийских лидеров-хуту, на котором монархия была официально отменена, а Руанда объявлена республикой. Временное правительство номинально опиралось на договор о разделе власти между хуту и тутси, но спустя пару месяцев комиссия ООН сообщила, что руандийская революция на самом деле «принесла результат в виде расовой диктатуры одной партии» и просто заменила «один тип тиранического режима другим». Доклад также предупреждал о возможности того, что «однажды мы станем свидетелями насильственной реакции со стороны тутси». Бельгийцам это было безразлично. В 1962 г. Руанде была пожалована полная независимость, и состоялась инаугурация президента Грегуара Кайибанды.
Итак, диктатура хуту замаскировалась под народную демократию, и борьба за власть в Руанде стала внутренним делом элиты хуту, очень похожим на феодальную вражду между королевскими кланами тутси в прошлом. Руандийские революционеры сделались, по выражению писателя В. С. Найпола, постколониальными «ненастоящими» (mimic men), которые воспроизводят те же злоупотребления, против которых сами восставали, игнорируя тот факт, что их прежние хозяева в конечном счете были свергнуты теми, кого поработили. Президент Кайибанда почти наверняка читал знаменитую историю Руанды, написанную Луи де Лакже. Но вместо идеи Лакже о руандийском народе, объединенном «национальным чувством», Кайябанда выдвигал идею Руанды как «двух наций в одном государстве».