Чем больше возникало проблем, тем больше появлялось новых нарушителей спокойствия. Оппозиционеры-хуту всех мастей начали обретать свои рупоры и добиваться внимания западных правительств, чьи финансовые вливания покрывали около 60% годового бюджета Руанды. Момент был выбран идеально. Вслед за падением Берлинской стены в ноябре 1989 г. — в том же месяце, когда уволили с работы Одетту, — победившие в «холодной войне» державы Западной Европы и Северной Америки начали предъявлять требования показательной демократизации к своим ставленникам — африканским режимам. Без запугивания не обходилось, но после встречи со своим главным иностранным покровителем, президентом Франции Франсуа Миттераном, Хабьяримана в июне 1990 г. неожиданно объявил, что пришло время создать в Руанде многопартийную политическую систему.
Радость по поводу реформ со стороны Хабьяриманы была явно напускной — он капитулировал перед угрозами иностранцев, и перспектива открытого соревнования за власть вызвала в Руанде отнюдь не чувства облегчения и энтузиазма, а широко распространившуюся тревогу. Всем было ясно, что «северозападники», которые зависели от власти Хабьяриманы и от которых все больше зависела его власть, вряд ли с готовностью поделятся с остальными своими избирателями. В то время как Хабьяримана публично говорил о политической открытости, хватка аказу на государственном механизме сжималась все теснее. Поскольку маховик репрессий раскручивался прямо пропорционально угрозе перемен, ряд главных сторонников реформ эмигрировали, предпочтя изгнание.
А потом днем 1 октября 1990 г. армия мятежников, называвших себя Руандийским патриотическим фронтом, вторглась на северо-запад Руанды с территории Уганды, объявив войну режиму Хабьяриманы и пропагандируя политическую программу, которая призывала положить конец тирании, коррупции и идеологии недопущения, «которая порождает беженцев».
Любая война нетрадиционна по-своему. Проявления нетрадиционности «Власти хуту» не заставили себя долго ждать. Вторжение РПФ началось с того, что пять десятков боевиков пересекли границу, и хотя за ними вскоре последовали сотни, поле битвы было четко ограничено клочком земли в национальном парке на северо-западе. Тем, кому хотелось сразиться с РПФ, нужно было всего-навсего отправиться к линии фронта. Но вечером 4 октября — через трое суток после начала вторжения — вокруг Кигали и в самом городе раздавалась массированная стрельба. Утром правительство объявило, что успешно подавило попытку мятежников захватить столицу. Это была ложь. Никакого сражения не было. Пальба была уловкой, и цель ее была проста: преувеличить угрозу Руанде и создать впечатление, что сообщники бунтовщиков просочились в страну, проникнув до самого ее сердца.
Вторжение РПФ вручило олигархии Хабьяриманы лучшее на тот момент оружие против плюрализма: объединяющий призрак общего врага. Следуя логике государственной идеологии — что личность равна политике, а политика равна личности, — все тутси стали считаться «сообщниками» РПФ, а на хуту, которые не разделяли этот взгляд, стали смотреть как на «тутсилюбивых» предателей. Клика Хабьяриманы не хотела приграничной войны, но с готовностью приветствовала всенародное смятение как предлог для того, чтобы устроить облаву на «внутренних врагов». Списки были составлены загодя: образованные тутси, процветающие тутси, выезжавшие за границу тутси были в числе первых, кого предстояло арестовать. В придачу к ним были отобраны и хуту, которые по той или иной причине считались идущими не в ногу с режимом.
Мужу Одетты, Жан-Батисту, позвонил помощник президента, который сказал: «Мы знаем, что ты — хуту, но ты очень близок к этим тутси из-за своей жены. Если любишь свою семью, скажи этим тутси, чтобы написали президенту письмо с признанием, что совершали акты предательства на стороне РПФ». И продиктовал образец письма. Жан-Батист возразил, что его друзья не имеют ничего общего с РПФ, и это было правдой. До первого удара РПФ почти никто из тех, кто не входил в его ряды, не знали о существовании такой организации. Но Хабьяримана не раз выражал опасения, что руандийцы, служащие в угандийской армии, злоумышляют против него, и вторжение РПФ действительно сопровождалось массовым дезертирством из рядов угандийской армии. В понимании Хабьяриманы и его окружения это было доказательством того, что любой, кого они подозревали, был уже в силу самого этого подозрения вражеским агентом.
Жан-Батист сказал своему собеседнику, что не имеет никаких контактов с изгнанниками. Одетта не понимала, почему его после этого оставили в покое: в октябре и ноябре 1990 г. было арестовано десять тысяч человек. Но случались и ошибки. Например, когда в больницу прислали группу с приказом арестовать Одетту, арестована была не та женщина.
— Я получила обратно свою работу, — рассказывала Одетта. — У меня была коллега, моя тезка. Она была хуту и уверяла их, что она — не я, но она была гораздо выше меня ростом, и они сказали: «Есть только одна женщина-врач по имени Одетта». Ее посадили в тюрьму и пытали, а в 1994 г. ее снова по ошибке приняли за тутси и убили.
В первые недели войны правительство призывало население сохранять спокойствие. Но поддельное нападение на Кигали и массовые аресты транслировали совершенно иную идею. И 11 октября, всего через десять дней после вторжения РПФ, местные власти деревни Кибилира в Гисеньи объявили хуту, что обязательные общественные работы на этот месяц будут состоять в борьбе с их соседями-тутси, с которыми они прожили в мире по меньшей мере 15 лет. ХУТУ ОТПРАВИЛИСЬ НА РАБОТУ С ПЕНИЕМ И ПОД БАРАБАННЫЙ БОЙ, И БОЙНЯ ПРОДОЛЖАЛАСЬ ТРОЕ СУТОК; ОКОЛО 350 ТУТСИ БЫЛИ УБИТЫ, А ЕЩЕ 3000 БЕЖАЛИ, БРОСИВ СВОИ ДОМА. Тем, чьи воспоминания не простираются так далеко в прошлое, как у Одетты, то массовое убийство в Кибилире запомнилось как начало геноцида.
Глава 7
Еще в 1987 г. в Руанде начала выходить газета под названием «Кангука». Это слово означает «проснись», и газета, которую издавал южанин-хуту и поддерживал видный бизнесмен-тутси, критически отзывалась об истеблишменте Хабьяриманы. Ее оригинальность заключалась в том, что она анализировала руандийскую жизнь, опираясь на конфликт экономический, а не этнический. Мужественные сотрудники «Кангуки» постоянно сталкивались с преследованиями, но газета пользовалась огромной популярностью у той небольшой аудитории, которая могла ее прочесть. Так что в начале 1990 г. мадам Агата Хабьяримана устроила тайное совещание с несколькими лидерами аказу и предложила идею: запустить конкурирующее издание. О газетах члены аказу мало что знали, зато были знатоками человеческих слабостей — особенно тщеславия и продажности — и на должность редактора наняли мелкого дельца, но большого специалиста в саморекламе по имени Хассан Нгезе. Нгезе прежде был автобусным кондуктором, потом заделался предпринимателем, продавая газеты и напитки у заправочной станции в Гисеньи, и на этом стратегически выигрышном наблюдательном пункте превратился в уличного корреспондента «Кангуки».
Газета, которую Нгезе стал выпускать под названием «Кангура» — «разбуди» на киньяруанде, — позиционировала себя в качестве «рупора, который стремится пробудить и возглавить большинство народа». Она начиналась как злобный пасквиль на «Кангуку» и выходила в том же формате, вводя в заблуждение покупателей. Этой хитрости способствовал еще и тот факт, что сразу после появления «Кангуры» правительство арестовало нескольких сотрудников «Кангуки». Но непочтительный тон газеты, во вкусе аказу, слишком уж напоминал стиль конкурентки, к тому же спонсоров Нгезе раздражало то, что он посвящал львиную долю первых выпусков фоторепортажам, восхвалявшим его собственные достоинства. В июле 1990 г., когда служба безопасности Хабьяриманы арестовала редактора «Кангуки» по обвинению в государственной измене, она устроила показательное «шоу равенства», одновременно посадив в тюрьму Хассана Нгезе за нарушение общественного порядка. Этот тактический ход сработал на нескольких уровнях. Западные правозащитные организации наподобие «Международной амнистии» публиковали призывы освободить обоих редакторов, одарив Нгезе ореолом диссидента-мученика, тогда как в действительности он был пропагандистом режима, разочаровавшим своих покровителей. В то же время тюрьма дала Нгезе понять, что его благополучие зависит от того, станет ли он более трудолюбивой «шестеркой», а он был человеком целеустремленным и намотал полученный урок на ус.
В октябре 1990 г., когда тюрьмы Руанды были переполнены мнимыми сообщниками РПФ, Нгезе выпустили из-под стражи, чтобы он заново наладил выпуск «Кангуру». (Редактор «Кангуки» оставался надежно изолированным от общества.) Используя войну как декорацию, Нгезе удалось добиться тонкого баланса между маской проверенного тюрьмой «овода» — борца с режимом — и своей тайной ролью подсадной утки аказу. Страстно призывая хуту объединяться в борьбе против угрозы со стороны тутси под началом президента, он одновременно попрекал президента тем, что тот не способен вести эту борьбу с достаточной бдительностью. В то время как международное давление все еще удерживало правительственных чиновников от откровенной этнической риторики, Нгезе публиковал, по его собственным уверениям, документы РПФ, которые якобы «доказывали», что мятежное движение было частью давнего заговора тутси-националистов, целью которого было закрепостить хуту, связав их по руках и ногам феодальным рабством. Он составлял списки видных тутси и их сообщников-хуту, которые «просочились» в общественные институты, обвинял правительство в предательстве дела революции и призывал к безжалостной кампании национальной «самообороны», чтобы защитить «достижения» 1959 и 1973 гг. И все это он делал на деньги, предоставленные в виде правительственного кредита, отдавая бо́льшую часть своих тиражей местным бургомистрам для бесплатной раздачи.
В 1990 г. в Руанде появилось целое полчище новых периодических изданий. Все они, кроме «Кангуры», служили рупорами сравнительной умеренности — и все, кроме «Кангуры», ныне в основном канули в з