абвение. Хассана Нгезе, хуту-националиста популистского толка, выдернутого из безвестности женой президента для исполнения обязанностей придворного шута, с бо́льшим основанием, чем кого-либо иного, можно назвать автором сценария надвигавшегося «крестового похода» хуту. Было бы глупо оспаривать его великолепные способности в роли торговца страхом. Когда в другой газете был опубликован шарж, изображавший Нгезе на кушетке и «демократическую прессу» в роли психоаналитика, со следующим текстом:
Нгезе: Доктор, я болен!!
Врач: И чем же вы больны?!
Нгезе: Этими тутси… Тутси… Тутси!!!!!!! — Нгезе подхватил его и перепечатал в «Кангуре». ОН БЫЛ ОДНИМ ИЗ ТЕХ УБИЙСТВЕННЫХ СОЗДАНИЙ, КОТОРЫЕ ВСЕ, ЧЕМ В НИХ НИ БРОСЯТ, ПРЕВРАЩАЮТ В СОБСТВЕННОЕ ОРУЖИЕ. Он был забавным, наглым и в одном из самых подавленных обществ на земле являл собой освобождающий пример человека, который, казалось, не ведал никаких запретов. В качестве расового теоретика Джон Хеннинг Спик смотрелся рядом с Нгезе как раз тем, чем он и был на самом деле, — дилетантом. Нгезе стал выдающимся исходным архетипом руандийского хуту-génocidaire[10], и вскоре у него появился легион подражателей и апостолов.
Хотя Нгезе был верующим представителем маленького сообщества руандийцев-мусульман — единственного религиозного сообщества, по словам одного христианского лидера, которое «вело себя внешне пристойно и не принимало активного коллективного участия в геноциде, даже наоборот, старалось спасать мусульман-тутси», — истиной религией Нгезе был «хутизм». Его самая знаменитая статья, опубликованная в декабре 1990 г., представляла собой кредо этой новорожденной веры и называлась «Десять заповедей хуту». Несколькими быстрыми штрихами Нгезе оживил, отредактировал и заново освятил хамитский миф и риторику революции хуту, чтобы четко изложить доктрину воинственного хуту-пуризма. Первые три заповеди касались неистребимого представления о том, что красота женщин-тутси превосходит внешние данные женщин-хуту, которое постоянно подкреплялось пристрастиями заезжих белых и хуту, обладавших высоким общественным положением. Согласно заповедям Нгезе, все женщины-тутси были агентами тутси; мужчины-хуту, которые женились на тутси, водили с ними дружбу или брали их «в секретарши или любовницы», должны были считаться предателями, а женщинам-хуту со своей стороны предписывалось пресекать «тутсилюбивые» поползновения мужчин-хуту. От вопросов пола и секса Нгезе переходил к делам бизнеса, ОБЪЯВЛЯЯ ЛЮБОГО ТУТСИ БЕСЧЕСТНЫМ — «ЕДИНСТВЕННОЙ ЕГО ЦЕЛЬЮ ЯВЛЯЕТСЯ ПРЕВОСХОДСТВО ЕГО ЭТНИЧЕСКОЙ ГРУППЫ», — А ЛЮБОГО ХУТУ, КОТОРЫЙ ВЕЛ ФИНАНСОВЫЕ ДЕЛА С ТУТСИ, — ВРАГОМ СВОЕГО НАРОДА. То же самое утверждалось и в отношении жизни политической: хуту должны контролировать «все стратегические посты — политические, административные, экономические, военные и в структурах безопасности». Далее, хуту было заповедано блюсти «единство и солидарность» против «общего врага — тутси», изучать и распространять «идеологию хуту» революции 1959 г. и рассматривать как предателя любого хуту, который «преследует своих братьев-хуту» за изучение или распространение этой идеологии.
«Десять заповедей хуту» широко распространялись и обрели неслыханную популярность. Президент Хабьяримана потрясал фактом их публикации как доказательством «свободы прессы» в Руанде. Общественные лидеры по всей Руанде считали их эквивалентом законодательства и вслух зачитывали их на общественных мероприятиях. Их идею вряд ли можно было назвать непривычной, но благодаря новому привкусу «священной войны» и неумолимым предупреждениям «впавшим в ересь» хуту даже неискушенное в своей массе руандийское крестьянство не могло не уловить, что эта идея достигла совершенно новой набатной кульминации. Восьмая — и наиболее часто цитируемая — заповедь гласила: «Хуту должны перестать жалеть тутси».
В декабре 1990 г., в том же месяце, когда Хассан Нгезе опубликовал «Десять заповедей хуту», «Кангура» приветствовала французского президента Миттерана портретом во всю полосу, снабженным заголовком: «Друг познается в беде». Приветствие это пришлось как нельзя кстати. Сражаясь плечом к плечу с Руандийскими вооруженными силами (РВС) Хабьяриманы, сотни превосходно экипированных французских десантников не давали РПФ продвинуться дальше изначально захваченного плацдарма на северо-востоке страны. Поначалу Бельгия и Заир тоже посылали войска в поддержку РВС, но заирцы были так охочи до пьянства, мародерства и насилия, что руандийцы вскоре уже сами умоляли их отправляться домой, а бельгийцы устранились по собственной инициативе. Французы же остались, и их роль была так велика, что уже после первого месяца сражений Хабьяримана объявил о поражении РПФ. В действительности потрепанные отряды мятежников просто ушли на запад с открытых равнин Северо-Восточной Руанды, чтобы основать новую базу на неприступных, поросших тропическими лесами склонах вулканов Вирунги. Там мерзнущие, мокнущие и плохо снабжаемые бойцы РПФ несли больше потерь от пневмонии, чем в боях, ведя подготовку просачивавшихся ручейком сквозь леса новых рекрутов и формируя из них свирепую — и свирепо дисциплинированную — партизанскую армию, которая смогла бы быстро усадить Хабьяриману за стол переговоров или нанести ему решительное поражение, если бы не Франция.
Военное соглашение, заключенное в 1975 г. между Францией и Руандой, прямым текстом воспрещало участие французских войск в руандийских войнах, военной подготовке или полицейских операциях. Но президент Миттеран благоволил Хабьяримане, да и сыну Миттерана, Жан-Кристофу, торговцу оружием, порой выполнявшему поручения Министерства иностранных дел Франции в африканских странах, он тоже нравился. (По мере того как военные расходы опустошали государственную казну Руанды, а война все затягивалась, в Руанде набирала обороты наркоторговля; армейские офицеры закладывали плантации марихуаны, и широко ходили слухи о том, что Жан-Кристоф Миттеран неплохо наживался на нелегальной торговле.) Франция организовала масштабные поставки вооружений в Руанду — не прекратив их и во время убийств 1994 г., — и все начало 1990‑х французские офицеры и солдаты служили вспомогательным придатком руандийской армии, заправляя в ней всем, от авиадиспетчерской службы и допросов пленников из РПФ до сражений на передовой.
В январе 1991 г., когда РПФ захватил ключевой город северо-запада, Рухенгери, родину Хабьяриманы, правительственные войска, поддерживаемые французскими десантниками, выбили мятежников оттуда за сутки. Спустя несколько месяцев, когда посол Соединенных Штатов в Руанде высказал предложение о том, чтобы правительство Хабьяриманы отменило этнические удостоверения личности, французский посол замял эту инициативу. Париж рассматривал «франкофонную Африку» как chez nous[11] — буквальное продолжение отечества, и тот факт, что РПФ возник на территории англоязычной Уганды, распалял старинную племенную фобию французов по поводу англосаксонской угрозы. Укутанные в защитное одеяло этой имперской заботы, Хабьяримана и его правящая клика могли подолгу игнорировать РПФ и сосредоточиваться на своей кампании против невооруженного «внутреннего врага».
Через несколько дней после однодневной оккупации РПФ города Рухенгери, в январе 1991 г., РВС фальсифицировали нападение на один из собственных военных лагерей на северо-западе. В атаке обвинили РПФ, и в отмщение местный бургомистр организовал массовое истребление багогве — полукочевой подгруппы тутси, которая прозябала в крайней нищете; было убито множество людей, и бургомистр велел закопать тела в своем собственном дворе. ПОСЛЕДОВАЛИ ДАЛЬНЕЙШИЕ ИЗБИЕНИЯ; К КОНЦУ МАРТА БЫЛИ УНИЧТОЖЕНЫ СОТНИ ТУТСИ СЕВЕРО-ЗАПАДА.
— В тот период нас по-настоящему терроризировали, — вспоминала Одетта. — Мы думали, что нас истребят под корень.
В 1989 г., когда Одетту уволили из больницы, ее приводила в бешенство быстрота, с которой люди, которых она полагала своими друзьями, отворачивались от нее. А спустя год она уже вспоминала об этом периоде как о «хороших временах». Как и многие руандийские тутси, Одетта вначале отреагировала на войну негодованием в адрес мятежников-беженцев — за то, что они подвергли смертельной опасности оставшихся в стране соплеменников.
— Мы всегда считали, что эмигранты богаче нас и лучше устроены, — говорила она мне. — Мы уже стали воспринимать наше положение здесь как нормальное. Я говорила своим двоюродным сестрам и братьям за границей: «Зачем вам возвращаться? Оставайтесь, ведь вам там лучше», — а они отвечали: «Одетта, даже ты заговорила словами Хабьяриманы!» РПФ пришлось заставить нас осознать, что они страдали, живя в изгнании, и мы начали понимать, что все это время мы не думали об этих изгнанниках. Поэтому 99% тутси понятия не имели, что РПФ соберется напасть. Но мы начали обсуждать это, и до нас дошло, что к нам спешат наши братья. А хуту, с которыми мы жили рядом, не воспринимали нас как равных. Они отвергали нас.
Когда Одетта и ее муж Жан-Батист стали навещать жен заключенных в тюрьмах тутси, Жан-Батисту позвонил генеральный секретарь службы безопасности, которого он считал своим добрым другом. И дал мужу Одетты дружеский совет: «Если хочешь умереть, продолжай ходить к этим людям».
Перед узниками тюрем — такими, как Бонавентура Ньибизи, сотрудник кигальской миссии Агентства США по международному развитию, — перспектива гибели маячила еще отчетливей.
«Заключенных убивали каждую ночь, а 26 октября должны были убить и меня, — рассказывал он мне. — Но у меня были сигареты. Тот парень подошел ко мне и сказал: «Сейчас я тебя убью», — а я дал ему сигарету, и он сказал: «Ладно, мы убиваем людей просто так, и сегодня я тебя не убью». КАЖДЫЙ ДЕНЬ ЛЮДИ УМИРАЛИ ОТ ПЫТОК. ИХ ВЫВОДИЛИ ИЗ КАМЕР, А ВОЗВРАЩАЛИ ИЗБИТЫМИ, ИСКОЛОТЫМИ ШТЫКАМИ, И ОНИ УМИРАЛИ. Я несколько ночей спал рядом с мертвецами. Полагаю, изначально было задумано убить всех, кто сидел в тюрьме, но Красный Крест начал составлять списки заключенных, так что сделать это стало затруднительно. Режим хотел сохранить свой благоприятный международный имидж».