Одним из лучших друзей Бонавентуры в тюрьме был бизнесмен по имени Фродуальд Карамира. И Бонавентура, и Карамира были родом из Гитарамы, провинции на юге страны, и оба были урожденными тутси. Но еще в юности Карамира обзавелся удостоверением личности хуту — и не прогадал: в 1973 г., когда Бонавентуру исключили из школы, потому что он был тутси, Карамира, который учился вместе с ним, не пострадал.
— Но правительству Хабьяриманы не нравились хуту из Гитарамы, а Карамира был еще и богат, так что его арестовали, — пояснил Бонавентура. — Он в тюрьме вел себя весьма достойно, всегда пытался выручить сокамерников, покупал сигареты, спальные места, одеяла. Когда он выбрался из тюрьмы (что ему удалось сделать раньше, чем мне), моя жена была беременна нашим первенцем, и он сразу же отправился навестить ее. После марта 1991 г., когда правительство выпустило всех нас из тюрьмы, я несколько раз виделся с ним. Он приезжал ко мне домой или на службу. А потом однажды вечером — раз… — Бонавентура прищелкнул пальцами, — и он стал совершенно другим человеком. Мы больше не могли общаться, потому что я — тутси. Так случилось со многими людьми. Они менялись так быстро, что я поневоле задавался вопросом: «Да неужели это тот самый человек?»
Летом 1991 г. в Руанде начала свое существование столь долгожданная многопартийная система. Такой резкий скачок из тоталитаризма в свободный политический рынок не может не порождать бурные страсти, даже когда предпринимается искренне благонамеренными лидерами, а в Руанде политическая открытость изначально замышлялась с выдающимся вероломством. Большая часть десятка партий, которые внезапно начали требовать внимания к себе и накапливать влияние, были просто марионетками НРДР Хабьяриманы, созданными президентом и аказу для того, чтобы сеять смятение и высмеивать всю эту затею с плюрализмом. Лишь в одной из настоящих оппозиционных партий были широко представлены тутси; остальные были поделены между убежденными реформаторами и экстремистами-хуту, быстро превратившими «демократические дебаты» в клин, который еще сильнее расколол и без того разделенное гражданское общество, выдавая руандийскую политику за простой вопрос самозащиты хуту. Это была позиция «мы против них» — все мы против всех них; любой, кто осмеливался предложить альтернативный взгляд, был одним из них и мог начинать готовиться к последствиям. И именно Фродуальд Карамира, неофит хутуизма, дал этому четкому плану — и какофонии идеологического дискурса, который разгорелся в связи с ним, — фанатичное имя «Власть хуту».
«Я не знаю точно, что произошло, — рассказывал мне Бонавентура. — Говорят, Хабьяримана уплатил ему за переход в свой лагерь десятки миллионов, и он действительно стал главой «ЭлектроГаза» (государственной компании коммунальных услуг). Единственное, что я знаю, — это что он стал одним из самых важных экстремистов, а прежде был совсем не таким. Очень многое менялось, и невероятно быстро, но все равно трудно было понять — трудно поверить, — сколь многое менялось».
Однажды в январе 1992 г. в кигальский дом Бонавентуры пришли солдаты.
«Нас с женой в тот момент не было дома. Они выбили двери, — говорил Бонавентура. — Они вынесли все, связали слуг. Моему сыну было тогда девять месяцев от роду, — они оставили рядом с ним гранаты. Он играл с гранатой в гостиной — целых три часа. Потом кто-то случайно проходил мимо и заметил это, и, к счастью, мой сын остался жив».
Так и шло — нападение здесь, массовая бойня там, — и все лучше организованные экстремисты хуту накапливали оружие, а в ополчение набирали молодежь хуту и готовили для «гражданской самообороны». В первых рядах этого ополчения были интерахамве — «те, кто нападает вместе», — которые вели свое происхождение от клубов футбольных фанатов, спонсируемых лидерами НРДР и аказу. Экономический коллапс конца 1980‑х оставил десятки тысяч молодых людей без каких-либо перспектив найти работу, они зря растрачивали себя в безделье и его непременном спутнике — возмущении и созрели для вербовки. Интерахамве и их разнообразные группировки-подражатели, которые в конечном счете вливались в их ряды, пропагандировали геноцид как карнавальное действо. Молодежные лидеры «Власти хуту», раскатывавшие на мотоциклах, щеголявшие модными прическами, темными очками и яркой пестротой спортивных костюмов и традиционных хламид, проповедовали этническую солидарность и гражданскую самооборону на все более массовых митингах, где спиртное текло рекой, на гигантских плакатах красовались идеализированные портреты Хабьяриманы, трепеща на ветру, и военизированной муштрой занимались с таким же энтузиазмом, с каким разучивают броские фигуры популярного танца. Нередко внешним поводом для этих массовых спектаклей было прославление президента и его супруги, в то время как в своей скрытой от посторонних глаз жизни члены интерахамве были организованы в небольшие районные банды, составляли списки тутси и ездили в загородные лагеря, чтобы тренироваться в поджогах домов, метании гранат и разрубании манекенов мачете.
Впервые игра превратилась для интерахамве в работу в начале марта 1992 г., когда государственная радиостанция «Радио Руанда» объявила о «раскрытии» некоего плана тутси по массовым убийствам хуту. Это была дезинформация чистой воды, но в качестве упреждающих мер «самозащиты» ополченцы и деревенские жители в регионе Бугесера, к югу от Кигали, за три дня убили 300 тутси. Похожие убийства произошли в то же время и в Гисеньи, а в августе, вскоре после того как Хабьяримана — уступив жесткому давлению доноров международной помощи — подписал договор с РПФ о прекращении огня, тутси стали убивать в Кибуе. В октябре договор о прекращении огня был расширен и дополнен планами создания нового переходного правительства, в которое должны были войти и представители РПФ; всего неделю спустя Хабьяримана произнес речь, в которой объявлял это соглашение «жалким клочком бумаги».
А тем временем гуманитарные деньги продолжали течь в банковские сейфы Хабьяриманы и оружие продолжало прибывать — из Франции, из Египта, от южноафриканского режима апартеида. Порой, когда доноры выражали обеспокоенность убийствами тутси, случались аресты, но за ними вскоре следовали освобождения; дело не доходило даже до суда, не говоря уже об обвинении в массовых убийствах. Дабы успокоить нервы иностранцев, правительство представляло убийства как «спонтанные» и «народные» акты «гнева» или «самозащиты». Мол, деревенским лучше знать: бойням непременно предшествовали политические митинги с целью «подъема сознательности», на которых местные лидеры, обычно в компании со стоявшим рядом высокопоставленным чиновником провинциальной или национальной администрации, описывали тутси как сущих дьяволов — с рогами, копытами, хвостами и всем прочим — и приказывали убивать их, называя это на старом революционном жаргоне «рабочим заданием». МЕСТНЫЕ ЧИНОВНИКИ ПОЛУЧАЛИ СООТВЕТСТВЕННУЮ ВЫГОДУ ОТ УБИЙСТВ, ЗАХВАТЫВАЯ ЗЕМЛИ И СОБСТВЕННОСТЬ ИСТРЕБЛЕННЫХ ТУТСИ, А ПОРОЙ И ПОЛУЧАЛИ ПОВЫШЕНИЕ, ЕСЛИ ДЕМОНСТРИРОВАЛИ ОСОБЕННЫЙ ЭНТУЗИАЗМ. Да и убийц «из народа» тоже обычно вознаграждали мелкими подачками.
В ретроспективе массовые убийства начала 1990‑х можно рассматривать как генеральную репетицию того, что в 1994 г. поборники хутуизма сами называли «окончательным решением»[12]. Однако в этом ужасе не было ничего неизбежного. С наступлением эпохи многопартийности президент под давлением общественности был вынужден пойти на существенные уступки реформаторски мыслящим оппозиционерам, и потребовались титанические усилия экстремистского окружения Хабьяриманы, чтобы помешать сползанию Руанды к умеренности. Главной составляющей этих усилий было насилие. Консорциум лидеров аказу спонсировал и контролировал интерахамве, а также руководил собственными «эскадронами смерти» с названиями типа «сеть Зеро» и «группа Пули». Три брата мадам Хабьяриманы, объединившиеся с группой полковников и лидеров бизнес-мафии северо-запада, были членами-основателями этих групп, которые впервые начали действовать заодно с интерахамве во время массовой бойни в Бугесере в марте 1992 г. Однако наиболее важным нововведением событий в Бугесере было использование национального радио для подготовки почвы к убийствам и постепенного превращения многозначительного намека «мы против них» в категорически приказное «убей или будешь убит».
В конечном счете геноцид — это упражнение в развитии общественных структур. Энергичный тоталитарный порядок требует, чтобы народ поддерживал замысел лидеров, и хотя геноцид служит наиболее извращенным и претенциозным средством для этой цели, он также является и средством наиболее понятным и всесторонним. В 1994 г. весь остальной мир рассматривал Руанду как образцовый пример хаоса и анархии, ассоциирующихся с коллапсирующими государствами. На самом же деле геноцид был результатом порядка, авторитарности, десятилетий современного политического теоретизирования и идеологической обработки — в одном из самых педантично управляемых государств в истории. И, как ни странно это прозвучит, идеология геноцида — или то, что руандийцы называют его «логикой», — пропагандировалась не как способ создания страдания, а как средство его облегчения. Призрак абсолютной угрозы, которая требует абсолютного искоренения, связывает лидера и народ в герметическом утопическом объятии, и индивидуум — всегда раздражающий совокупность — перестает существовать.
Рядовые участники массовых убийств начала 1990‑х, возможно, получали мало удовольствия от послушного истребления своих соседей. И все же отказывались от этого немногие, а решительное сопротивление и вовсе было редкостью. Убийства тутси были политической традицией в постколониальной Руанде: они сплачивали людей.
В последние пятьдесят лет стало расхожей фразой утверждение, что поставленные на поток убийства холокоста ставят под вопрос концепцию прогресса человечества, поскольку наука и искусство способны вести сквозь знаменитые ворота — осененные лозунгом «труд делает свободным» — прямо в Аушвиц. Мол, не будь всей этой технологии, немцы не смогли бы убить столько евреев. Однако убийства осуществляли именно люди, а не машины. Лидеры руандийской «Власти хуту» прекрасно это понимали. Если хорошенько «раскачать» людей, которые станут размахивать мачете, технологическая недоразвитость не будет препятствием для геноцида. Оружием были люди, а это означало —