«Миль Коллин», первоклассный кигальский отель, символ международного престижа бизнес-класса, где служащие были одеты в ливреи, а номер на одну ночь стоил 125 долларов — примерно половину годового дохода среднего руандийца, — представлял собой странное зрелище. В число постояльцев входили несколько офицеров Руандийских вооруженных сил и МООНПР и сотни местных жителей, искавших здесь убежища, — в основном богатые или имевшие связи «в верхах» тутси, оппозиционеры-хуту и их семьи, которые были официально обречены на смерть, но путем подкупа, связей или чистой удачи добрались до отеля живыми в надежде, что присутствие ООН их защитит.
На момент приезда Поля в отеле еще жило несколько иностранных журналистов, но спустя два дня их эвакуировали. Джош Хаммер, корреспондент «Ньюсуик», который провел в Кигали 24 часа 13 и 14 апреля, вспоминал, как стоял у окна «Миль Коллин» вместе с несколькими скрывавшимися в отеле тутси, глядя, как банда интерахамве бежит по улице мимо отеля: «Видно было, что с их дубинок и мачете капает кровь».
Когда Хаммер вышел наружу вместе с коллегами, чтобы осмотреть город, они смогли пройти не больше двух или трех кварталов, прежде чем их завернули назад интерахамве.
— На военных блокпостах, — рассказывал он, — тебя пропускают, машут рукой, потом ты слышишь пару-тройку выстрелов, оглядываешься — а там уже свежие трупы.
В день приезда Хаммера грузовик Красного Креста, нагруженный ранеными тутси и направлявшийся в больницу, был остановлен блокпостом интерахамве, всех тутси вывели и вынесли из машины и добили «на месте». Отдаленный грохот артиллерии РПФ сотрясал воздух, и когда Хаммер вышел в расположенный на крыше «Миль Коллин», правительственные солдаты блокировали двери.
— Это выглядело так, словно там собралось все военное командование, планируя стратегию и геноцид, — рассказывал он.
Итак, журналисты отбыли в аэропорт в сопровождении конвоя МООНПР, а Поль остался заботиться об отеле, полном обреченных людей. Если не считать символической, по сути дела, защиты, представленной горсткой военнослужащих ООН, живших в отеле, «Миль Коллин» был беззащитен. Лидеры «Власти хуту» и офицеры РВС свободно входили в задние и выходили из него, банды интерахамве взяли в кольцо территорию отеля, шесть внешних телефонных линий отельного коммутатора были перерезаны, и когда число беженцев, набившихся в номера и коридоры, приблизилось к тысяче, им стали периодически объявлять, что всех их убьют.
— Иногда, — признался мне Поль, — я чувствовал себя мертвым.
— Мертвым? — переспросил я. — Уже мертвым? Поль на мгновение задумался. А потом под-твердил:
— Да.
Утром, перед тем как Поль перебрался в «Миль Коллин», Одетта и Жан-Батист попытались покинуть Кигали. Они платили по 300 долларов в день за защиту трем районным полицейским, и наличные у них почти кончились. Одетта выписала дорожные чеки на несколько тысяч долларов, но полицейские с подозрением отнеслись к этой форме оплаты. Одетта боялась, что они могут выдать ее сестру, Венанти, когда денег не станет. ВЕНАНТИ ТРОЕ СУТОК ПРЯТАЛАСЬ В КУРЯТНИКЕ, ПРИНАДЛЕЖАВШЕМ ЖИВШИМ ПО СОСЕДСТВУ МОНАХИНЯМ, А ПОТОМ ВЫШЛА ОТТУДА, СКАЗАВ, ЧТО ЛУЧШЕ УМРЕТ. Одетта уже знала, что по крайней мере одна из ее сестер, которая жила на севере, убита, и понимала, что большинство тутси в Кигали тоже мертвы. Ее друг Жан, который просил ее отвезти его жену в Найроби, отправился туда сам, чтобы подыскать дом для своей семьи, а в это время его жена и четверо их детей были убиты. Мусоровозы колесили по улицам, подбирая трупы.
Но до южных земель убийства еще не докатились. Одетта и Жан-Батист думали, что, если им удастся добраться туда, они, возможно, будут в безопасности, вот только путь им преграждала река Ньябаронго, и не было никакой надежды пересечь ее по ближайшему мосту к югу от Кигали. Они решили попытать счастья на папирусных болотах, которые тянулись вдоль берега, — переправиться через реку на лодке и продолжить путь пешком через буш. В обмен за сопровождение к реке они отдали джип, телевизор, стереосистему и другие бытовые блага своим защитникам-полицейским. Те даже съездили и нашли племянника Одетты, его жену и малыша, которые прятались где-то в Кигали, и отвели их ради безопасности в одну из школ. Но на следующий день этот племянник был убит вместе со всеми остальными мужчинами, которые прятались в школе.
Ночью накануне бегства из Кигали Одетта пошла к соседкам-монахиням и рассказала сестре Супериор о своих планах. Монахиня отвела Одетту в сторону и вручила ей более трехсот долларов.
— Это большая сумма денег, — подчеркнула Одетта. — А ведь она была хуту.
Одетта раздала часть денег своим детям, которым было тогда 14, 13 и 7 лет от роду, а в их обувь запрятала клочки бумаги с указанием адресов и телефонных номеров родственников и друзей, а также с номерами банковских счетов, ее и Жан-Батиста, — на тот случай, если их разлучат или убьют.
Семья поднялась в четыре часа утра. Полицейские так и не пришли — они забрали последние дорожные чеки Одетты и испарились, — так что за руль сел Жан-Батист. В этот ранний час блокпосты были в основном безлюдны. Венанти, которую хорошо знали в лицо как парламентария, перед тем как сесть в машину, замаскировали под мусульманку, замотав ей лицо шалями. В маленькой деревушке рядом с рекой, бургомистр которой был другом Жан-Батиста, они договорились об эскорте из местных полицейских — двое впереди, один позади, примерно по 30 долларов на человека — и тронулись дальше пешком сквозь заросли папируса выше человеческого роста, взяв с собой немного воды, галет и килограмм сахара. Дойдя до кромки воды, они увидели на дальнем берегу лодку и стали звать лодочника, но тот крикнул в ответ: «Нет, вы — тутси!»
На болотах было полным-полно тутси, которые прятались в зарослях или пытались перебраться через реку. Немало там было и интерахамве, кравшихся по зарослям папируса. Когда Одетта услышала крик своей дочери: «Нет, не убивайте нас, у нас есть деньги, у меня есть деньги, не убивайте меня!» — она поняла, что ее детей схватили.
— Мы побежали к ним, — рассказывала Одетта. — Жан-Батист крикнул: «Послушайте, я — хуту, спасаюсь от РПФ», — и мы бросили им все наши деньги и все, что у нас было. Пока они были заняты дележом, мы побежали обратно к деревне, где оставили джип. Потом появилась другая группа интерахамве, и они заметили мою сестру. Пока мы бежали, они перекликались с холма на холм: «С ними депутат парламента, вы должны поймать ее!» Сестра была старше меня и тяжелее, и мы очень устали. Мы по очереди сделали по глотку из бутылки с фруктовым сиропом, это придало нам сил, но сестра тяжело дышала. У нее был с собой маленький пистолет, Жан-Батист с детьми бежали быстро, и я сказала ему: «Подожди, Жан-Батист, если нам суждено умереть, то давай умрем вместе». Потом на нас выскочила из засады группа интерахамве, они приставили к нашим головам гранаты. И ТОГДА Я УСЛЫШАЛА ВЫСТРЕЛЫ. Я ТАК И НЕ СМОГЛА ЗАСТАВИТЬ СЕБЯ ОБЕРНУТЬСЯ. Я ТАК И НЕ УВИДЕЛА ТЕЛО МОЕЙ СЕСТРЫ. ЕЕ ЗАСТРЕЛИЛИ ИЗ ЕЕ СОБСТВЕННОГО ПИСТОЛЕТА.
Одетта говорила быстро, ни на секунду не прерываясь.
— Ах да, я еще забыла сказать, что во время предапрельского кризиса Жан-Батист очень дешево купил на рынке две китайские гранаты. Мне это не нравилось. Я всегда боялась, что они взорвутся.
Но гранаты оказались полезным приобретением. В тот момент, когда интерахамве поймали их детей, и потом, когда они снова изловили всю семью и застрелили Венанти, Жан-Батист размахивал гранатами, грозя убийцам, что те погибнут вместе с его семьей.
— Потому-то они и не стали нас убивать, — рассказывала Одетта. — Вместо этого они отвели нас в деревню на допрос, и бургомистр, который был нашим знакомым, принес нам риса и сделал вид, что мы — заключенные, чтобы защитить нас.
К тому времени день уже перевалил за половину, начался дождь — тот слепящий, оглушительный ливень как из ведра, который заливает Руанду во второй половине апрельских дней; и Жан-Батист под его прикрытием повел семью к джипу. Толпа интерахамве окружила машину. Жан-Батист прорвал кольцо и направился в Кигали. Ехал он быстро, не останавливаясь ни на минуту, и вскоре семья вернулась в свой дом, который покинула меньше суток назад. В ТОТ ВЕЧЕР ОНИ СЛУШАЛИ «РАДИО МУХАБУРА», РАДИОСТАНЦИЮ РПФ, ГДЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ В ПРЯМОМ ЭФИРЕ ЗАЧИТЫВАЛИ ИМЕНА ТУТСИ, О КОТОРЫХ СООБЩАЛИ КАК ОБ УБИТЫХ. В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ ОНИ УСЛЫШАЛИ В ЭТОМ СПИСКЕ СОБСТВЕННЫЕ ИМЕНА.
Томас Камилинди оставался в осаде в собственном доме неделю. Он работал по телефону, собирая новости со всей страны и составляя репортажи для французского радио. Потом, 12 апреля, ему позвонили с «Радио Руанда» и сказали, что Элиэзер Нийитигека хочет встретиться с ним. Нийитигека, бывший коллега Томаса по радио, только что был назначен министром информации в правительстве «Власти хуту», сменив на этом посту оппозиционера, который был убит. Томас пришел пешком на радиостанцию, которая находилась неподалеку от его дома, и Нийитигека сказал Томасу, что он должен вернуться на работу. Томас напомнил ему, что ушел с работы по зову совести, а министр ответил: «Ладно, Томас, тогда пусть решение принимают солдаты». Томас решил подстраховаться: он, мол, не станет соглашаться на работу под давлением угроз, но подождет официального письма с приглашением на должность. Нийитигека согласился. Томас вернулся домой — и узнал от своей жены Жаклин, что в его отсутствие приходили двое солдат из президентской гвардии и принесли с собой список, в котором было его имя.
Томас не удивился, узнав, что значится в списке, заготовленном убийцами. На «Радио Руанда» он отказывался говорить языком «Власти хуту» и дважды возглавлял забастовки; он был членом общественно-демократической партии, у которой были связи с РПФ; кроме того, он был южанином из Бутаре. Учитывая эти факторы, Томас решился искать более безопасное убежище,