Передовые войска РПФ последовали за этой толпой в главный оплот «Власти хуту», на северо-запад, отбирая контроль над страной у разрозненных правительственных сил. Наконец 12 июля глава Международного комитета Красного Креста объявил, что в ходе геноцида был убит миллион человек. А 13 июля мятежники захватили Рухенгери, бывшую вотчину Хабьяриманы, и в последующие двое суток около полумиллиона хуту, по приблизительным оценкам, ушли через границу в Гому. И вот 15 июля Соединенные Штаты отказались от дипломатического признания руандийского правительства «Власти хуту» и закрыли его посольство в Вашингтоне. А 16 июля президент «Власти хуту» и бо́льшая часть его кабинета бежали в «бирюзовую зону». Франция пообещала арестовать их, но 17 июля они перебрались в сопровождении подчиненных полковника Багасоры в Заир, где, как говорили, число пришлых руандийцев достигло к тому времени миллиона. В то же время РПФ объявил, что сформирует в Кигали новое национальное правительство, руководствуясь принципами разделения власти, изложенными в Арушских договоренностях, и невзирая на этничность. После интенсивной артиллерийской перестрелки 18 июля РПФ захватил Гисеньи и начал укреплять северо-западную границу с Заиром. Новое правительство — коалиция между РПФ и выжившими членами оппозиционных к «Власти хуту» партий — было приведено к присяге в Кигали 19 июля, а в Нью-Йорке посла изгнанного режима геноцида в ООН принудили освободить место в Совете Безопасности. С этого момента и впредь Руандийской национальной армии предстояло называться Руандийской патриотической армией, изгнанные Руандийские вооруженные силы стали называть экс-РВС, а РПФ предстояло сохраниться только как названию политической структуры прежнего мятежного движения, которая сформировала костяк нового режима. А 20 июля экс-РВС и интерахамве начали разграблять гуманитарные грузы с пищей и припасами, которые самолетами доставлялись в Заир для беженцев. В этот самый день в Гоме сообщили о первых случаях холеры в переполненных новых лагерях. И на этом геноцид перестал быть «горячей новостью».
МИР, КОТОРЫЙ, ПО ВЫРАЖЕНИЮ ГЕНЕРАЛА КАГАМЕ, «СТОЯЛ В СТОРОНКЕ, ЗАСУНУВ РУКИ В КАРМАНЫ» ВО ВРЕМЯ ИСТРЕБЛЕНИЯ ТУТСИ, ОТРЕАГИРОВАЛ НА МАССОВОЕ БЕГСТВО ХУТУ В ЗАИР СО СТРАСТНОЙ ПЫЛКОСТЬЮ. Заирская Гома в конце лета 1994 г. являла собой один из самых озадачивающих человеческих спектаклей столетия, и страдания находившихся там людей (выставленные теперь всем напоказ) создали то, что операторы без тени смущения именовали «великим ТВ».
Город Гома расположен на северном берегу озера Киву у подножия гряды величественных вулканов, а к северу и западу от города на многие мили тянется обширная и негостеприимная равнина застывшей черной лавы, покрытая зарослями грубого и клочковатого кустарника. Камень здесь иззубренный и острый, обдирающий даже загрубелые подошвы привычных к ходьбе босиком руандийских крестьян, и все же это крошащийся камень, и все, что оказывается вблизи от него, быстро обволакивает пыль, напоминающая угольную. И на этом адском ложе в шести лагерях, населенных плотнее, чем любой крупный город в регионе, осели орды руандийцев — 120 тысяч здесь, 150 тысяч там, 200 тысяч дальше по дороге — и тут же начали умирать, как мухи. Более 30 тысяч человек умерло за 3–4 недели, прежде чем удалось обуздать эпидемию холеры. Человек, спотыкаясь, идет вдоль дороги, потом садится — и, пока тарахтят камеры, скорчивается, опрокидывается, и вот его уже нет. Гибли не только мужчины, но и женщины, и маленькие дети — просто потому, что глотнули воды, в которую кто-то помочился или облегчился или сбросил мертвое тело. Мертвецов закатывали в соломенные циновки и выкладывали для сборщиков вдоль обочин: миля за милей лежали аккуратно упакованные тела. Пришлось пригнать бульдозеры, чтобы рыть массовые могилы и засыпать грунтом сброшенные в них тела. Представьте только: миллион людей, движущихся с места на место сквозь дым походных костров по обширному черному полю, а на заднем плане — так уж случилось — огромный черный конус вулкана Ньярагонго, который проснулся к жизни, давясь пламенем, что окрашивало в красный цвет ночное небо, и дымом, который заволакивал тучами день.
Эту сцену транслировали на весь мир круглые сутки — и преподносили ее одним из двух способов. В сентиментально-слезливой версии вы слышали (или читали), что где-то был какой-то геноцид, потом слышали и видели (или читали), что миллион беженцев оказался в этом месте, почти идеальной сцене ада на земле, и вы заключали, что «геноцид» плюс «беженцы» равно «беженцы от геноцида», и у вас разрывалось сердце. В другом варианте вы получали правдивую историю — что это люди, которые убивали, а также те, кого угрозами вынудили последовать за убийцами в изгнание, — а потом вы слышали (или читали, или невольно приходили к выводу), что эта почти идеальная сцена ада на земле была своего рода божественным возмездием, что холера подобна библейскому мору, что этот ужас сквитал счеты, — и вам было не по силам даже терпеть все это, не то что осмысливать, и у вас разрывалось сердце. Благодаря этому процессу сгущения красок и воображения невообразимое разрастание лихорадочной гуманитарной деятельности в Гоме заслоняло собой память о раскинувшемся за ним грандиозном погосте, и эпидемия, которая случилась из-за дрянной воды и погубила десятки тысяч людей, затмевала геноцид, который был плодом ста лет безумной политики и привел в результате к миллиону убийств.
«Где кровь — там сенсация», — гласит старая поговорка новостных редакций, а в Руанде кровь начинала подсыхать. История теперь делалась в Гоме, и это была уже не просто печальная, постыдная, некрасивая африканская история. Это была и наша история — весь мир ринулся туда, спасать африканцев от их печальной, постыдной, некрасивой истории. Самолеты сновали по летному полю Гомы 24 часа в сутки, привозя пластиковую пленку для возведения лагерных палаток, тонны продуктов, оборудование для рытья колодцев, медицинские припасы, армады белых внедорожников «Лендкрузеров», офисные принадлежности, известь, чтобы хоронить покойников, а также доставляли медсестер, врачей, логистов, социальных работников, разведчиков и пресс-атташе — в самом масштабном, самом быстром, самом дорогостоящем проекте международной индустрии гуманитарной помощи в XX столетии. Верховный комиссар ООН по делам беженцев возглавлял эту армию, а за ним маршировал строй из более чем ста гуманитарных агентств, лихорадочно жаждавших поучаствовать в ошеломительно эффектном и — да, прибыльном! — процессе. Чуть ли не в один миг Гома стала столицей нового полуавтономного архипелага беженских лагерей, организуемых со всевозрастающей расторопностью под бледно-голубым флагом управления Верховного комиссара Организации Объединенных Наций по делам беженцев (УВКБ). Однако ООН мало что контролировала там, помимо самого этого флага.
Заирские солдаты утверждали, что разоружают руандийцев, когда те переходят границу, — и действительно, огромные горы мачете и огнестрельного оружия скапливались рядом с хибарами иммиграционной службы. Но, сидя в машине посреди людского потока, проносившегося сквозь Гому, американский военный офицер звонил в Вашингтон и надиктовывал список поразительного ассортимента артиллерии, бронетехники, тяжелого и легкого вооружения, который проносили и провозили мимо него бойцы экс-РВС. Под руководством этой невредимой в основном армии и интерахамве лагеря быстро реорганизовались в точные копии государства «Власти хуту» — те же общинные группировки, те же лидеры, та же жесткая иерархия, та же пропаганда, то же насилие.
При этом режиме с гуманитарными работниками обращались скорее как с обслуживающим персоналом в сомнительном отеле, населенном мафиози: они были нужны здесь для обеспечения пищей, медикаментами, хозяйственными принадлежностями, аурой респектабельности; если «гуманитариям» порой и угождали, то только потому, что они сами напрашивались на обман; если «гуманитариев» нужно было застращать, их быстро окружала грозная толпа; а если они в сущности своей были копиями своих криминальных постояльцев, то отнюдь не по неведению, — и со временем сама эта служба делала их послушными орудиями синдиката «Власти хуту».
В этом не было никаких особых тонкостей или тайн. К концу августа, когда французы наконец убрались из «бирюзовой зоны», еще полмиллиона хуту — включая многих приверженцев «Власти хуту» — двинулись дальше, в Бурунди или, через заирский город Букаву, к сети лагерей, которая протянулась вдоль южной оконечности озера Киву. Хотя по-прежнему самые буйные лагеря были в Гоме, бойцы экс-РВС и интерахамве быстро утвердили свое присутствие везде, где ООН селила беженцев. Международное гуманитарное законодательство запрещает размещение беженских лагерей внутри 50‑мильной зоны, граничащей с родиной их обитателей, но расстояние от всех лагерей для руандийцев до границы было намного меньшим, а большинство их располагались в Танзании, Бурунди и Заире всего в паре миль от руандийской границы. Почти треть населения руандийских хуту осела в этих лагерях. Разумеется, это означало, что две трети — более четырех миллионов человек — предпочли остаться в Руанде, а холера и прочие ужасы Гомы заставили ряд беженцев призадуматься о том, что, возможно, им тоже было бы лучше, если бы они решили остаться в стране. Но тех, кто заговаривал о возвращении, часто клеймили как сообщников РПФ, и некоторые из них были убиты лагерной милицией. В конце концов, если бы все невинные беженцы ушли, в лагерях остались бы только виновные и пошатнулась бы монополия «Власти хуту» на международную жалость.
Один репортер, присланный в Гому прямо из Боснии, рассказывал мне, что знает, что такое «Власть хуту», и что он смотрит на вулкан и молится: «Боже, если эта штука рванет прямо сейчас и погребет убийц, я уверую, что ты справедлив, и снова стану ходить в церковь каждый день до конца жизни». Многие сотрудники гуманитарных организаций говорили, что их терзали такие же мучительные мысли, но это не помешало большинству из них обосноваться в лагерях. Их беспокоило то, что лагерные лидеры могли оказаться военными преступниками — не беженцами в любом общепринятом смысле этого слова, а беглецами. Им было неприятно слышать, как эти лидеры говорят, что беженцы ни в коем случае не вернутся домой иначе, нежели пришли, то есть все вместе, и что, возвратившись, они закончат ту «работу» с тутси, которую начали. И уж совсем тревожным фактом было то, что за считаные недели после прибытия в лагеря, еще до того, как удалось полностью сладить с холерой, вооруженные банды из лагерей «беженцев» повадились вести партизанскую войну, совершая кровавые рейды через руандийскую границу. Некоторые гуманитарные агентства сочли крайнюю политизацию и милитаризацию лагерей настолько отвратительной, что в ноябре 1994 г. ушли из Гомы. Но другие с готовностью заполнили пустующие места.