Я по-прежнему не сводил глаз с человека в пальто. Тот еще секунду-другую меня оглядывал, а затем отступил и негромко, сам себе, рассмеялся.
Святой отец все это время не двигался с места. Опустив руки вдоль боков, он стоял с видом уязвленной добродетели.
– А что, этот перец прав, – сказал ему человек в пальто. – Я ведь тоже пришел для разговора. Но ты нынче, похоже, весь в делах. От визитеров отбоя нет, и все скопом прут тебе на выручку. Ладно, зайду в другой раз.
Коротко кивнув мне, он пошагал к двери. Но перед тем, как уйти, обернулся.
– Но учти, – добавил он, – этот другой раз обязательно будет. Вот тогда и поговорим как следует.
Эти свои слова он адресовал не мне (меня этот тип со счета уже убрал) и даже не священнику, а как будто двери на том конце зала. Сказал и ушел.
Джефферс резко, с глубиной выдохнул и провел ладонями по лицу.
– Спасибо вам, – проговорил он с глазами, полными признательности.
– А кто у вас… там, за той вон дверью?
– Никого.
– Вы не возражаете, если я взгляну?
– Возражаю, – ответил отец Роберт. – Это же церковь! Да если б и не возражал, вы бы все равно там никого не нашли.
Как ни странно, я чувствовал, что он не лжет.
– Не знаю, что у вас здесь происходит, – сказал я, – и что это за человек, черт бы его побрал, тоже не знаю, но…
– Его звать Райнхарт.
– Да хоть как его назовите! Я таких персонажей ох понавидался! А потому не советую якшаться с ним по жизни.
– Правда? – усмехнулся мой собеседник. – Спасибо за совет. Обязательно буду держать его в уме.
Выйдя на улицу, я поискал глазами того человека в пальто, но его нигде не было. Зато неожиданно для себя я заметил того парня, который задал стрекача. Сейчас он находился на углу Девятой и быстрым шагом удалялся, потупив голову и сунув руки в карманы.
Когда он поворачивал за угол, мне показалось, что я замечаю кое-что еще: три высокие фигуры в десятке метров за ним. Они словно бы торопливо шли следом. Впрочем, образ их был каким-то нечетким, переливчато-зыбким – вероятно, дело было все в той же странной игре уличных светотеней.
В общем, я повернул домой.
Глава 28
После ухода Хендерсона священник стоял неподвижно еще минут пять. Он попробовал вознести молитву с упованием на наставление, но запала хватило лишь на ее начало, и вскоре его порыв иссяк. Иногда такое случалось: поднимаешь эдак трубку и слышишь на линии мертвый зуммер. Многие сдавались уже на этом этапе. Но Джефферс знал, что в какие-то дни мольбы непременно попадают на автоответчик Всевышнего, и этого достаточно. Он парень крайне занятой. Надо давать Ему шанс. Роберт верил в это, во всяком случае, по хорошим дням.
А пока не мешало заняться стульями, которые пораскидал разбуянившийся гость. Джефферс аккуратно поднял их все, оглядел на предмет повреждения и возвратил на места в ряду. Стульев было двенадцать, разделенных посередине проходом. Шесть по обе стороны. Число будних дней недели, помноженное на два, а еще число Христовых учеников (один из сакральных смыслов, которые отец Роберт с тайным умыслом вносил в свое церковное служение). С верой и упованием, столь много важного хранится под покровом тайны. Без учета обособленно стоящего стула во главе, расположенного как бы навстречу пастве – сидя на нем, Джефферс читал свои неформальные проповеди, – церковь, в общей сложности, предоставляла своим прихожанам сорок четыре места для сидения (теперь, получается, сорок одно: за вычетом трех стульев, которые сломаны).
А вообще стульев в храме чересчур много.
Священник сгреб обломки в сторону. Один стул ремонту не подлежал: от пинка Райнхарта он разлетелся считай что вдребезги. Еще два представляли собой случайные потери с повреждениями всего лишь поверхностными: выбитые из гнезд ножки, надломленные прутья спинок. При умении обращаться с молотком и клеем починить их, видимо, не составит труда. Мир физических предметов никогда не являлся епархией Джефферса. Еще когда он был ребенком, его гораздо больше влекли вещи духовные, нежели материальные, а знак равенства между ними, согласитесь, можно поставить не всегда. Стульями надо будет попросить заняться Дэйва – бывшего алкоголика, а ныне вот уже несколько лет исправного прихожанина (его обращение в веру – заслуга отца Ронсона, который был здесь до Роберта). Подобрать ключ к душе Дэйва новому священнику оказалось сравнительно легко. Иногда тот на безвозмездной основе выполнял функции уборщика, а время от времени, когда припирала нужда, то и средней руки мастерового. Обычно после того, как он прикладывал к той или иной вещи руку, эта вещь как будто начинала прихрамывать: скажем, масляный обогреватель вместе с запасом топлива, чтобы не травмировать душу починщика, отныне покоился в подвале. Но починить несколько стульев ему должно быть все-таки по плечу. Если вдуматься, то результат починки ни на чем не скажется. Одновременно на проповедях присутствует от силы человек двадцать. Остальные же стулья пустуют и стоят больше для вида (ну и, может, как надежда на приращение прихода).
Человек жив трудом и упованием, на том и зиждется мир. Упование – это то, как действует в нашем бренном мире Промысел Божий.
Реальные вещи осуществляются через веру, которая вселяет надежду.
Подняв голову от груды ломаной мебели, по ту сторону помещения святой отец увидел Меджа. Вид у него был пасмурный.
– Кто был этот… второй? – осведомился он.
– Тот, о ком я тебе рассказывал.
– Парень, что выслеживал Лиззи?
Джефферс кивнул.
– Вид у него бедовый, – заявил Медж.
– Может быть. А твой друг сбежал.
– Такое за ним водилось всегда.
– Думаешь пуститься за ним вдогонку?
– Он сейчас уже возле Пенн-стейшн. К тому же я знаю, где он живет. Сейчас меня больше беспокоит то, что здесь появился Райнхарт.
Чувствовалось, что собеседник Джефферса не вполне искренен и изо всех сил скрывает разочарование. Священнику была известна склонность Меджа, как и многих из его братии, противиться попыткам влиять на их чувства. Их эмоции и воспоминания – единственное, что у них есть: зачем обирать обездоленных?
– Как, ты думаешь, это могло произойти? – спросил отец Роберт.
– Должно быть, его вывел сюда Гользен. Он что-то замышляет. Крутит-мутит. Фитюлька Боб мне недавно передал, что он рассылает сообщения с завуалированным смыслом. Перед уходом из города у меня с Гользеном была встреча, а еще он буквально сегодня всплыл со своими тремя упырями в баре.
– Эти сообщения о Совершенстве?
– Не факт. Хотя кто знает?
– Если он готовится к своим поискам, то зачем приводить сюда Райнхарта?
– Может, это была не его затея. Ты же видел этого типа. По-твоему, Райнхарт похож на того, кто позволяет другим делать все, что им взбредет в голову?
– Надо бы, чтобы мы завтра встретились, – рассудил Джефферс. – Чтоб были ты, Боб, Лиззи и вообще как можно больше тех, кого вы сможете собрать.
– Лиззи, она же… – Медж пожал плечами. – У меня ощущение, что за ней следят те прихлебаи, и ей от этого не по себе. У нее какие-то мысли. Даже не знаю, какие именно.
– И все же хорошо, если ты попытаешься. Особенно в отношении нее.
Когда Медж ушел, священник еще прошелся по храму, проверяя, все ли на месте. Вроде как все. Тогда он прошел к дальнему концу и прикрыл там дверь. Затем запер церковь снаружи и пошел обратно к своему дому. Прежде чем зайти внутрь, он посмотрел вдоль улицы, словно ожидая кого-то увидеть в полосах непроглядной тени. Улица была безлюдна – хотя это, понятно, не означает, что там действительно никого не было. А Райнхарт непременно вернется, в этом сомнения нет. И хотя до сегодняшнего вечера Джефферс знал о нем только понаслышке, столкновения не избежать. Черное и белое, правое и неправое, добро и зло… Они неразлучно соседствуют, трутся друг о дружку, но рано или поздно из затхлого невыносимого предгрозья неизбежно разражается гроза. Битва.
Что ж, быть посему.
У себя наверху, в гостиной, Роберт какое-то время умиротворенно стоял на месте. Обычно этот час он использовал для подготовки к следующему дню. Планировал расписание визитов к тем, кто сам не в состоянии посетить церков, – визиты, что в основном сводились к заверению престарелых, что у них не так все плохо и что Господь милостив и ждет их там у себя. Вместе с тем расписание на завтра выдалось щадящим, что высвобождало время для обдумывания предстоящего разговора с группой, которая нагрянет завтра в четыре, а также позволяло сосредоточиться на воскресной службе. С первым заданием Джефферс справился с опережением, а вот со вторым дело отчего-то не ладилось. В голове прокручивался лишь основной тезис, да и то в какой-то затрапезной форме:
«Бог в основном на вашей стороне, так что если даже жизнь не складывается, то это, вероятно, часть какого-то общего грандиозного замысла. Ну а пока остается только молиться и регулярно ходить в церковь, уж как вас там Господь управит. Сами подумайте: ну не мне же это за вас делать!»
Он сидел возле окна в кресле – единственный образчик приличной мебели в комнате, которую иначе как спартанской не назовешь. Хотя такой аскетизм был вовсе не обязателен. Заходить сюда никто не заходил: обзаводись чем хочешь, в пределах здравого смысла и размеров жалованья. Хочешь – обставляй жилье в духе гангстерского притона или ставь безразмерную кровать с простынями из черного шелка. Однако Джефферс прибыл сюда налегке, да так добром и не оброс. Из обстановки все мало-мальски значимое – за исключением разве что фортепиано – досталось ему в наследство от предшественника, отца Ронсона. Вырос Роберт в семье состоятельных родителей, где царил дух достатка, который он с детства считал чем-то сродни чванству. А может, решение ничего не приобретать было для него эдакой отговоркой, удобным способом избегать обузы, связанной с издержками потребительства, и жить себе жизнью, исполненной добродетели.