Анатолий Марченко не имел возможности сам собрать свою автобиографическую прозу воедино — мы вынуждены были сделать это за него. Поэтому мы сочли себя вправе дать собранной нами совокупности текстов общее название — «Мы здесь живем», по названию одной из ее частей. Это же название мы выбрали для сборника в целом[2].
Еще один раздел сборника включает в себя все, что нам удалось собрать из публицистического наследия Анатолия Марченко. Среди прочих мы поместили в этот раздел три текста, в которых Марченко выступает в роли соавтора (второй автор — Лариса Богораз). Это статья «„Tertium datur“ — третье дано», посвященная политике «разрядки международной напряженности», «Прошение о всеобщей политической амнистии» и «Письмо в газету» — рассказ о цепи обысков, которым авторы непрерывно подвергались в течение ряда лет. Из ключевых политических текстов, сыгравших определяющую роль в судьбе Марченко, мы не включили в этот раздел его открытое письмо в поддержку демократических реформ в Чехословакии — это письмо полностью входит в текст опубликованной части повести «Живи как все», там мы его и оставили. Мы также вынесли из этого раздела сборника два черновых наброска, инкриминировавшихся Марченко на судебном процессе в 1981 году. По нашему мнению, это всего лишь незаконченные черновики, извлеченные из письменного стола автора против его воли, и публиковать их в одном ряду с текстами, которые Марченко сознательно предавал гласности, точно зная, чем он рискует, значило бы действовать в рамках жандармской логики. Но эти тексты сыграли серьезную роль в его судьбе — за них он получил свой последний лагерный срок. Поэтому мы сочли правильным все-таки включить названные черновики в сборник, поместив их в примечаниях, расположенных в конце книги.
Туда же, в примечания, мы вынесли три фрагмента биографической прозы, два из которых — «Прописка в Александрове» и «Слежка» — хронологически и тематически примыкают к первой части «Живи как все», а третий — «Арест в Тарусе» — к запискам «От Тарусы до Чуны». На наш взгляд, эти рукописи — ранние наброски, которые автор не счел необходимым восстанавливать после изъятия их на обысках.
Отдельным приложением мы публикуем подборку официальных документов, имевшихся в нашем распоряжении. Это главным образом копии документов следственного и судебного производства 1958, 1961, 1968, 1969 и 1975 годов: приговоры, а также обзорные справки по уголовным делам, составленные в 1981 году. Все эти документы извлечены из архивно-следственного дела 1981 года. Кроме того, в документальное приложение к сборнику мы включили протокол объявления ему «предостережения» в январе 1974 года.
Документы по делу 1981 года и материалы, связанные с отбыванием им срока в Пермских лагерях и Чистопольской тюрьме в 1981–1986 годах, в это документальное приложение не вошли — как уже было сказано, мы использовали их в разделе «Последний срок Анатолия Марченко в документах».
Мы благодарим за содействие в подготовке издания сотрудников Научно-информационного и просветительского центра «Мемориал»: Геннадия Кузовкина, Алексея Макарова и Татьяну Хромову.
Жизнь и судьба Анатолия Марченко
Барабинск, небольшой город в Новосибирской области, возник в конце XIX века, когда через степи и болота Барабы (так испокон веков называли эту местность ее коренные жители — сибирские татары) прошла Транссибирская железнодорожная магистраль. Собственно, города никакого поначалу и не было: железнодорожная станция, локомотивное депо, рабочий поселок.
В 1910-е годы станция Барабинск стала одним из перевалочных пунктов для крестьян-переселенцев, которых реформа Столыпина наделила землей в Сибири. Среди тысяч переселенческих семей, выгружавшихся из вагонов, была и семья харьковского крестьянина Акима Марченко. Одному из его сыновей, Тихону, было тогда года четыре.
Поселились Марченки в небольшой деревушке не очень далеко от станции и начали крестьянствовать, как крестьянствовали на родной Украине. На новом месте Аким стал, по местным понятиям, довольно зажиточным хозяином, даже завел кузницу, что давало семье дополнительный доход.
Гражданская война в Сибири была особенно ожесточенной, красные убивали белых, белые — красных, и те и другие грабили крестьян. Сибирские крестьяне не приняли «колчаковщины», связанной в их понимании прежде всего с реквизициями и насильственной мобилизацией; они уходили в тайгу, создавали партизанские отряды. Правительство Колчака отвечало карательными экспедициями и экзекуциями. Акима, который ковал пики для партизан, колчаковцы схватили и расстреляли. Его дети, в том числе и Тихон, которому было тогда около десяти лет, остались без отца.
Тихон вырос в деревне. Образования никакого он не получил (до конца жизни он почти не умел ни читать, ни писать), да и не нужно ему было в его крестьянской работе никакое образование. В начале 1930-х покинул родное село, спасаясь, вероятно, не столько от коллективизации (после гибели главы семьи Марченки обеднели, и раскулачивание им, скорее всего, не грозило), сколько от голода, наступившего вслед за коллективизацией, и поселился в Барабинске. Женился на крестьянской девушке, такой же, как он сам, неграмотной, тоже дочери переселенцев, только не с Украины, а из Центральной России. Тихон Акимович устроился кочегаром на паровоз, Елена Васильевна занималась хозяйством. В 1938 году у них родился сын Анатолий.
Анатолий Марченко так описывает свое детство: «Я рос среди детей железнодорожников. Наших родителей не называли паровозниками или вагонниками, для всех рабочих железной дороги было одно название: мазутник. Зимой и летом мазут с их одежды буквально капал, так они им пропитывались»[3].
В автобиографической прозе барабинскому детству и вообще Барабинску автор уделяет не так уж много места. Но и по тем немногим страницам, где он делится своими детскими воспоминаниями, читатель легко составит общее представление о жизни подростка из рабочей семьи в маленьком сибирском городке: убогой, трудной, голодной. Позволю себе, однако, предположить, что 17-летнего Анатолия погнали прочь из родного дома, едва только он окончил восемь классов средней школы, не столько голод и нищета, сколько узость горизонтов, общее ощущение безнадежной тупиковости провинциального бытия. В середине 1950-х рабочему парню нетрудно было вырваться в большой мир: для этого достаточно было завербоваться на какую-нибудь «стройку коммунизма». Анатолий Марченко так и поступил: уехал по «комсомольской путевке» (то есть по направлению от райкома комсомола) на строительство Новосибирской ГЭС. Там он получил рабочую специальность бурового мастера и следующие два-три года работал на разных стройках, в геологоразведочных экспедициях, на нефтепромыслах и т. д.
В январе 1958 года жизнь Марченко круто меняется: его арестовывают за участие в групповой драке (в которой он на самом деле не участвовал) и приговаривают к двум годам исправительно-трудовых лагерей. Подобные «судебные ошибки» возникали чаще всего из-за нежелания судов серьезно вникать в великое множество «мелких» дел и были скорее правилом, чем исключением: биографии рабочей молодежи того времени пестрят такими судимостями.
В советском обществе — в его социальных низах — этим судимостям особого значения не придавали. Да и срок Марченко получил вроде бы небольшой, к тому же в декабре 1959-го, за месяц до конца срока, по постановлению Президиума Верховного Совета СССР его досрочно освободили из Карагандинского лагеря со снятием судимости. Последнее обстоятельство — снятие судимости — указывает на то, что в конце концов в высших инстанциях разобрались в его деле и поняли, что парень попал в лагерь случайно. Казалось бы, Анатолий мог спокойно вернуться к прежней жизни. Но тут-то и проявилось основное свойство его характера — обостренная, яростная, непримиримая реакция на несправедливость и ложь. Это свойство бурно проявлялось в нем всегда, независимо от того, затронула ли несправедливость лично его или кого-нибудь другого. На этот раз несправедливость коснулась лично его: ни за что ни про что он отсидел почти два года, а его даже не признали невиновным официально, чтобы не портить судебную статистику, не увеличивать цифру в графе «судебные ошибки» на лишнюю единичку.
О причинах, заставивших Марченко осенью 1960 года, почти через год после освобождения, попытаться бежать из СССР, мы, в сущности, ничего не знаем, как не знаем и того, где и как провел он этот год. Сам он говорит об этом периоде лаконично и глухо: «Дальше обстоятельства моей жизни сложились так, что я решил бежать за границу»[4]. Но те, кто знал Анатолия, понимают, что для него достаточным поводом могла стать и та несправедливость, с которой он столкнулся и противостоять которой (как он тогда думал) не мог, а смириться не умел.
Что могло остановить его в этом намерении? Советский патриотизм? Для выходца из рабочей среды — а не было в тогдашнем СССР социального слоя, который ненавидел и презирал бы «рабочую власть» так люто, как рабочий класс, либеральная интеллигенция ему в этом отношении и в подметки не годилась, — любая патриотическая риторика была не более чем словами, да и лживыми к тому же. Страх неудачи? Но бояться Марченко, кажется, вообще не умел. Тоска по родному Барабинску? Но он бежал из этой дыры несколько лет назад и возвращаться, похоже, не собирался. Перспектива никогда в жизни больше не увидеть близких? Анатолий любил мать и отца, нежно относился к младшему брату. Но в последние годы он не часто с ними виделся, а годы скитаний ослабили если не силу родственных чувств, то уж, во всяком случае, крепость родственных связей. Боязнь не найти себя за рубежом, в чужом, инопланетном мире? Но он, в свои 22 года, уже привык полагаться только на себя и ни на кого больше.
Так или иначе, в конце октября 1960 года Анатолий Марченко был задержан пограничным нарядом на иранской границе, судим и приговорен к шести годам лагерей за «попытку измены Родине». Марченко получил шесть лет — по меркам Уголовного кодекса совсем немного, потому что за «измену Родине» давали от 5 до 15 лет, а теоретически могли и расстрелять. Но он почему-то не преисполнился благодарности к власти за ее гуманность.