Советский писатель приезжает к вам в гости как «такой-то, независимый, авангардист и т. д.», представитель русской культуры. А на самом деле он, как ни крути, представитель Союза советских писателей, довольно единодушно выбросившего из себя Солженицына, Владимова, Войновича, Лидию Чуковскую, Льва Копелева. И правдивые впечатления об Америке он сообщит в лучшем случае друзьям за домашним столом. А 260 миллионов от этого свободного обмена идей получат шиш! Для них сойдет и стряпня Стуруа или Андронова — с сильным душком, по рецептам «холодной войны».
Такого рода контакты, санкционированные и контролируемые советскими властями, неизбежно несут на себе отпечаток фальши, метят ею всех участников с обеих сторон. В этом вы сами могли недавно убедиться.
Может показаться, что здесь, в этом зале, собрались люди, обладающие разной степенью личной свободы. Одни — граждане свободного мира — могут, например, поехать, куда сами захотят.
Другим для дальних путешествий требуется получить от властей толчок в заданном направлении. Третьи расстояние в сто километров одолевают, петляя, как зайцы, преследуемые гончими псами. (Это я говорю о себе самом: едва я получил приглашение на этот прием, как мне на дом принесли другое приглашение — явиться в прокуратуру города Владимира как раз в день приема, то есть сегодня. Я не счел это совпадение случайным. У прокуратуры сейчас ко мне нет никаких дел, кроме одного: помешать сегодня быть здесь. Как преступник, ночью я прокрался из дому, кружными путями проник в Москву, скрылся до вечера у друзей — «и вот я здесь, я с вами», как поется в песне Юлия Кима. Эта детская игра в сыщики-разбойники мне ни к чему, я сейчас не ограничен в праве на передвижение; но приходится считаться с реальностью и учитывать ее.) Приглашенный вами Иван Светличный не имеет и такой возможности попасть на эту встречу, так как он находится в ссылке. Но это различие в степени внешней свободы менее существенно, чем та внутренняя добровольная несвобода, которая, как прилипчивая болезнь, распространяется из нашей страны на весь мир. Вчера среди вас отделили «чистых» от «нечистых»; потом вам пришлось примириться с цензурированием ваших работ; завтра вам попытаются навязать самоцензуру: хотите контактов — не издавайте того-то и того-то.
Я просто напоминаю вам об опасности: компромиссы, может, и необходимы при общении, но только не в вопросах совести и достоинства.
Я хочу, чтобы меня поняли правильно. Конечно, я не против культурных контактов, мне они нужнее, чем советским властям. Им они нужны для престижа и для денег, а для меня они представляют самостоятельную ценность.
Сегодняшняя встреча, хотя и омрачена оскорбительными действиями наших властей, свидетельствует о значительном прогрессе в области контактов: лет двадцать пять назад американские издатели и не знали бы о существовании многих здесь присутствующих авторов; а тридцать лет назад не меньше половины из нас имели шанс встретиться километров на 500 севернее «Арагви» в менее комфортабельных условиях. Так что, как поет тот же Ким, «прогресс, ребята, движется куда-то понемногу, ну, и слава богу!».
Но вспомним, что этот прогресс не сам собой возник, не дарован нам из милости. Он достигнут ценой людских судеб и жизней — назову лишь некоторых: погибших в заключении Юрия Галанскова и Гелия Снигирева, умерших в изгнании Аркадия Белинкова, Анатолия Якобсона, Александра Галича. Во имя этого прогресса многие деятели русской культуры принесли высокую жертву — навечно разлучились с родиной.
Этот прогресс не был бы достигнут без сочувствия и содействия со стороны Запада — содействия, основанного не на компромиссах, а на бескомпромиссной нравственной позиции.
Мне кажется, что для того, чтобы дальнейшее развитие шло в том же направлении, к достижению настоящего взаимопонимания и сотрудничества, — для этого надо опираться на опыт прошедших лет.
Анатолий Марченко
Письмо А.Д. Сахарову
Андрей Дмитрии!
Во-первых, прошу прощения, что таким вот образом обращаюсь к Вам. Мне всегда кажется, что любое обращение к Вам, любое упоминание Вашего имени кем бы то ни было и в связи с чем бы то ни было выглядит в глазах окружающих не чем другим, а только манией величия. Во всяком случае, я всегда ощущаю именно это чувство, когда мне приходится или хочется обратиться к Вам или назвать Вас по имени. Именно поэтому я к Вам и обращаюсь таким вот образом — Андрей Дмитрии! Всякие: дорогой, уважаемый, милый — все это не то, все это совсем другое.
Подобные высказывания о здравствующем человеке могут создать неправильное представление об авторе этого письма. Со стороны можно подумать, что автор создал себе живого идола, Божество и поклоняется им. В каком-то смысле это так и есть. Именно в каком-то.
Я не во всем согласен с Вами. Есть вопросы, по которым у меня совершенно противоположное мнение с Вашим. И я никогда не был Вашим безоговорочным сторонником, Вашим единомышленником во всем. Но не это главное. Для ясности назову пример: в 1967 году при знакомстве с Вашей работой, где Вы упоминали войну во Вьетнаме, я не был согласен с вами в том, что главную ответственность за трагедию вьетнамского народа несут США. И сегодня, спустя десять с лишним лет, я не во всем согласен с вами. Но это действительно не главное.
А главное в том, на мой взгляд, что Вы живете лет на сто, если не на тысячу, вперед своих современников. Под современниками я понимаю не только наших сегодняшних современников-соотече-ственников, но и вообще нынешнее человечество в целом.
Трагедия это или триумф? Для Вас и для человечества — сегодняшнего? Если человеку суждено выжить, если он окажется достоин своего предназначения быть высшим существом на нашей маленькой планете и он доживет до того времени, когда исчезнут не только войны, но и сами государства и их границы, когда на всякое насилие над личностью будут смотреть как на аномалию человеческого общежития, как мы, к примеру, смотрим сегодня осуждающе на религиозные войны древности, эти-то счастливые люди, имея в виду Вас, изумленно будут говорить: «И тогда были Люди…»
Если бы я был человеком верующим, я бы кончил это письмо к Вам пожеланием: «Да поможет Вам Бог!»
Но я, как и большинство моих современников, неверующий.
Но я, как и большинство моих современников, и не атеист.
Да не коснется Вас озлобление и отчаяние!
Открытое письмо академику Капице П.Л
Уважаемый Петр Леонидович!
Обратиться к Вам с этим письмом заставили меня последние акции советских властей против академика Андрея Дмитриевича Сахарова. Это преступление совершается открыто перед всем миром, и мир негодует. Только в нашем отечестве, которое должно было бы больнее всех и раньше всех испытать чувство позора за содеянное, не слышно возмущения и протеста. Я не сомневаюсь в том, что ни один человек, кто хоть как-то знаком с Андреем Дмитриевичем, не верит всему тому, что о нем распускают средства массовой информации. Так почему же все молчат! Неужели все объясняется обыкновенной человеческой трусостью? Неужели мы действительно достойны своего правительства?
Конечно, я понимаю, что Вы не указ этому правительству. Но я убежден также и в том, что активный протест такого известного и авторитетного ученого, как Вы, может оказать положительное влияние в «деле Сахарова».
Ваше личное знакомство с Андреем Дмитриевичем освобождает меня от необходимости говорить в этом письме о роли и значении его для нашего оживающего общества, а также о его безупречных нравственных качествах как человека и гражданина. Но хоть я и не любитель громких слов, заранее признаюсь, что когда речь будет идти об Андрее Дмитриевиче — мне не удержаться и от них. Пожалуйста, Петр Леонидович, не относите это к стилю письма автора, а полностью к степени его уважения к Андрею Дмитриевичу. Даже Герцен говорит о таких людях высоким слогом: «Появление людей, протестующих против общественной неволи и неволи совести, — не новость; они являлись обличителями и пророками во всех сколько-нибудь назревших цивилизациях, особенно когда они старели. Это высший предел, перехватывающая личность, явление исключительное и редкое, как гений, как красота, как необыкновенный голос».
Я считаю, что Андрей Дмитриевич Сахаров — явление великое и вышедшее за национальные рамки. Он перерос то предназначение, которое уготовано каждому человеку на Земле. Мне кажется, что его уже нельзя ни охаять, ни похвалить. Каким бы ни оказался жизненный финиш Андрея Дмитриевича — его уже никто не в состоянии вычеркнуть из истории, куда он вошел как великий сын своего народа. Это мое мнение об Андрее Дмитриевиче, это понимание его не давало мне откликнуться сразу на происшедшее с ним в последнее время. У меня такое ощущение, что вступиться за него (как и выступить в поддержку «справедливого» решения правительства) — значит примазаться к великому человеку, быть причастным к истории.
Но почему молчите Вы — достойный и уважаемый ученый с мировым именем? Пусть даже Вас не оскорбляет вонючая клевета о самом Андрее Дмитриевиче — но неужели не оскорбительна Вам, Нобелевскому лауреату, интерпретация Нобелевской премии как подачки за антисоветскую деятельность?
Для человека, следящего за делом А.Д. Сахарова, естественен и такой вопрос: почему за советского академика вступаются виднейшие ученые Запада и в то же время ни единого протеста из среды советских академиков? Неужели вся западная ученая мысль состоит на службе у ЦРУ? Или она состоит из недоумков, не способных подняться хотя бы до уровня интеллекта «студентов МВТУ имени Баумана»?
Не нужно быть историком, чтобы уяснить, что советское государство никогда не смотрело на своих подданных как на полноценных разумных существ. Это относится в равной степени к дворнику и к ученому с мировым именем. Это государство всесильно и может себе позволить все по отношению к подданным. И нет ничего беспрецедентного или необычно-неожиданного в действиях властей против А.Д. Сахарова. Разве что на этот раз жертвой стал Нобелевский лауреат. Но это как раз и подтверждает сказанное мной выше. То есть что и Нобелевских лауреатов можно «перевоспитывать» или «ликвидировать».